Маркиз де Сад - Доктор Альмера

Антимонархист, как можно судить по этому отрывку (из «Алины и Валькура»), уживался в нем со свободомыслящим.

Враждебный христианству, или, вернее, всякой религии, так как он пострадал именно от тех мер, которые религия принимает против разнузданности нравов, он считал попов пособниками королей.

Эта теория была для него удобна, потворствуя его порокам, и ни в одном месте его философского романа это не выясняется так ярко, как в том, которое, видимо, навеяно сочинением «Опыт исследования нравов»: «Теократические строгости суть измышления аристократии, религия есть только орудие тирании; она ее поддерживает, дает ей силы. Первым долгом свободного или освобождающегося государства должно быть, несомненно, уничтожение религиозной узды. Изгнать королей, но не разрушить религиозный культ — это все равно что отрубить одну из голов гидры; убежище деспотизма — храмы; преследуемый в государстве удаляется туда и оттуда появляется вновь, чтобы заковать в цепи людей, если последние были так неблагоразумны, что не преследовали его там, разрушив его изменническое убежище и уничтожив злодеев, приютивших его».

В одном месте своей книги он, во имя свободы, требовал его полного уничтожения, что вскоре и предприняли последователи культа Разума: «Французы, проникнитесь этой мыслью! Сознайте, что католическая религия, полная смешных странностей и нелепостей, — жестокая религия, которой ваши враги с таким искусством пользуются против нас; что она не может быть религией свободного народа: нет, никогда поклонникам распятого раба не достигнуть добродетелей Б рута».

Похвалы добродетелям Брута — довольно неожиданны под пером маркиза де Сада, хотя и не лишены политической соли.

С момента своего выхода из тюрьмы он всячески проявлял свою любовь к народу, к тому народу, который в 1790 году разрушил и сжег его замок де ла Коста.[6]

Он сделался революционером и в своих сочинениях, и в своих делах, вследствие своего темперамента и преследований.

Его жена навсегда оставила его. Его сыновья эмигрировали. Его дочь жила, укрывшись от света, в монастыре Св. Ора.

Почти лишенный средств, он в пятьдесят лет был принужден жить своим пером.

По счастью для него, в Венсене и Бастилии он имел время много написать, и его рукописи, по крайней мере, его романы были из тех, которые могли нравиться публике, и печатание их не встречало препятствий.

Его писательское хвастовство, его наглость помогали ему. Он считал себя оригинальным мыслителем и замечательным писателем.

Самым незначительным своим фразам, самым посредственным выдумкам он придавал огромное значение. Он был не только эротоман, но и графоман тоже.

Наконец, он обратился к театру, который был и тогда, как теперь, в общем доходнее.

Библиофил Жакоб (часто очень смелый в своих предположениях) думает, что маркизу принадлежит одна из тех непристойных пьес, которые появились в 1789-м и 1793 годах и были направлены против Марии-Антуанетты, принцессы Ламбаль, г-жи де Полиньяк и проч., и которые ставились на подпольных сценах.

Это возможно, но мы не нашли этому доказательств и поэтому не можем утверждать этого.

Он дебютировал как драматург в 1791 году. В этом году ему было отказано в постановке на сцене Французского театра его пьесы «Жанна Ленэ, или Осада Бовэ»,[7] зато его пьеса «Окстьерн, или Последствия беспутства» была поставлена в театре Мольера.

Пьеса имела успех.

Маркиз де Сад изобразил в ней отчасти свою историю. Пьеса эта переделана им для сцены из одной из двенадцати его исторических новелл, написанных в Бастилии, которые он имел право напечатать не ранее 1800 года.

«Монитор» в номере от 6 ноября 1791 года отметил, что «эта мрачная драма не лишена интереса и силы», но главное действующее лицо возмущает зрителя своей жестокостью. Автор рисует своего героя Окстьерна злодеем и даже чудовищем, но в глубине души все его симпатии на стороне героя.

Теории, которые он вкладывает в уста своего героя, — это его собственная теория безнравственности, вечные прославления преступления, выдаваемые им за признаки высокого ума.

Окстьерн — это, в сущности, тот же человек «маленького домика» в Аркюэле, взирающий с высокомерным презрением философа на бедняг — мелких жуликов, у которых еще сохранилась совесть как несчастный предрассудок «Эти глупцы, — презрительно говорит он, — люди без принципов: все, что выходит из рамок обыкновенного порока и мелкого мошенничества, их удивляет, угрызения совести их пугают».

Напыщенная философия и проповеднический тон этой пьесы способствовали ее успеху, длившемуся во все время революции «Окстьерн» не вполне был забыт даже через восемь лет после первого его представления.

Он был поставлен 13 декабря 1799 года на сцене Версальского театра под несколько измененным названием — «Несчастья беспутства» и имел успех.

У маркиза де Сада, как и у большинства драматургов (или, вернее, как у всех драматургов), было много принятых пьес, которые директоры театров хоронили на полках своих архивов и которые не были известны публике — нельзя было предсказать, как она их приняла бы.

Французский театр очень благосклонно принял в 1790 году его драму в 5 действиях в стихах «Мизантроп от любви, или Софья и Дефранк» и давал автору право входа в течение пяти лет, но пьесы, несмотря на принятое обязательство, не поставил.

Его одноактная комедия «Опасный человек, или Мздодавец»,[8] принятая на сцену театра Фавар в 1791 году, была сыграна в 1792 году, зато «Школа ревнивцев, или Будуар», принятая тем же театром в 1791 году, не увидала совсем света рампы. По-видимому, и в те времена директора театров обещали много, но исполняли мало.

Со времени своего освобождения он был занят окончанием и пересмотром своего романа «Жюстина», революционизируя его общими местами о народовластии, выходками против королей и попов.

Об этом романе много говорили до его появления, о нем сложились целые фантастические легенды. Уверяли, что Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст внимательно читали его, чтобы почерпнуть в нем уроки жестокости.

Говорили, что Наполеон предавал суду и безжалостно расстреливал тех офицеров и солдат, у которых оказывался этот ужасный роман. Все это нелепые выдумки.

Совершенно забытый писатель Шарль Вильер рассказывает в одном очень интересном письме, напечатанном в 1797 году в «Северном зрителе», что он решил прочесть целиком этот огромный роман и что никогда солдат, приговоренный к наказанию сквозь строй, не был так счастлив, когда наказание было окончено, как счастлив был он, дойдя до последней страницы.