Тайна затворника Камподиоса - Вольф Серно

Ранним утром следующего дня, когда свет проник в камеру сквозь три узкие прорези в стене, он увидел, что обладатель твердого голоса – невысокого роста мужчина. Витус прикинул: на вид ему лет тридцать. Черты лица правильные, прядки коротких каштановых волос спадают на высокий лоб, глаза умные, дружелюбные. Он то и дело прищуривался – значит, был близорук. Витусу он с самого начала понравился.

– Надеюсь, ты чувствуешь себя получше, – сказал незнакомец. – Я магистр права Рамиро Гарсия.

Он лежал справа от Витуса, совсем рядом, опираясь на локти. В руках он держал полоску полотна, которую повязывал на глаза, как ребенок, который собирается играть в прятки.

Витус тоже слегка приподнялся, чтобы получше наблюдать за тем, что тот собирается делать. Запястье саднило, но молодой человек не обращал на это внимания.

– Да вроде ничего.

– Вот и ладно! – кивнул тот, завязав глаза. – Чтобы предупредить вопрос, сразу объясню, зачем мне повязка на глазах. Тому есть две причины: одна физического свойства, а другая – метафизического. С какой начать?

– Я не понимаю...

– Начнем с физической, – маленький человек, наверное, был рад, что заполучил слушателя. – Ты не мог не заметить, что в камере невыносимо воняет человеческими испражнениями. Причина вон в той дыре, что справа от меня в углу. Я опасаюсь, что в вони этой содержатся миазмы, которые повредят моему зрению.

– Миазмы?.. – Витус знал, что так называют невидимые частицы, способные вызывать заразные болезни, в том числе чуму, и удивился.

– Именно они. Эта болезнетворная материя, проникающая в мозг через зрачки, становится причиной безумия.

О подобной опасности Витусу прежде слышать не приходилось.

– Почему бы тебе тогда просто не закрыть глаза?

– Кто же выдержит целый день с закрытыми глазами? Помимо всего прочего, – продолжал магистр, – пенька, а эта тряпица из пеньки, физически противостоит миазмам лучше, чем тонкая кожа человеческого века.

– А метафизическая причина?

– О-о, метафизическая причина – это картины, возникающие перед моим внутренним взором, благодаря этой повязке. Тюремные стены превращаются в каменистое побережье моей родины, а соломенный тюфяк, на котором я лежу, – в цветущий луг. Перепачканный в грязи и нечистотах узник обращается в соблазнительную девушку...

– Теперь я понимаю. Ты прибегаешь к помощи фантазии, чтобы, так сказать, освободиться...

– Да, в любое время дня и ночи, – кивнул магистр Гарсия. – Преимущество состоит в том, что я могу мечтать с открытыми глазами, а миазмы мне при этом навредить не могут! Но я установил еще кое-что...

– Что же?

– Что, когда глаза завязаны, наблюдательность обостряется. Лишь когда твои глаза закрыты, а тебе необходимо постичь и описать особенности людей или предметов, ты замечаешь, как мало внимания ты обращал на это прежде. Поэтому я теперь стараюсь попристальнее вглядываться во все, что меня окружает, чтобы впоследствии – если потребуется! – точно описать любой предмет.

Для пущей убедительности он несколько раз кивнул.

– Кроме того, это отличное упражнение, чтобы не тронуться умом здесь. Возьмем, к примеру, тебя. Тебя бросили в эту камеру прошлой ночью, ты был недвижим. Я не знал поначалу, жив ли ты, потому что ты не шевелился и дышал очень слабо. Потом я решил, что они вряд ли бросили бы в темницу мертвого. Выходит, ты был жив еще. Я занялся тобой, и оказалось, что ты жив.

– Как же мне было худо!

– Это я сразу заметил! Тебя выворачивало, как в приступе морской болезни, – магистр Гарсия усмехнулся. – А сегодня утром я пригляделся к тебе повнимательнее: ты молод, тебе лет двадцать, руки у тебя ухоженные, ногти на удивление чистые. Значит, физическим трудом ты не занимался. Может, ты из дворян, потому что под рубашкой у тебя кусок дорогой ткани с гербом на нем. Этот округлый герб мне незнаком, ты не из здешних мест, не из Ла Коруньи. Скажу больше: если это действительно твой герб, ты вообще не из Испании. Впрочем, версии, что ты дворянского происхождения, противоречит дешевое одеяние, которое на тебе. Капюшон от него отрезан, так что раньше это вполне могла быть ряса. Может, ты купил его у монаха? Но самое занятное, что подкладка этой накидки – или рясы? – взрезана. Предполагаю, что за подкладкой были зашиты монеты. Скорее всего, на тебя напали и похитили эти монеты. Единственное, что тебе оставили, – это два камня. Должен признаться, я так и не догадался, для чего они тебе.

Витус почувствовал, как оба кресала, которые сунул ему Эмилио, впечатываются ему в бедро, чувство знакомое и даже приятное. Ключик от рукописной книги «De morbis» тоже висел у него на шее.

– А посоха и кожаного короба ты не видел?

– Короба и посоха? Нет! – магистр снял повязку и прищурился. – А зачем они тебе?

– Долгая история, сейчас рассказывать не буду. – Витус огляделся по сторонам. Кроме них с магистром в карцере находились еще пять каких-то оборванцев. Каждый из них зарылся поглубже в сено, чтобы хоть немного согреться. Тесно прижавшись к стенам, они походили на живые снопы. В центре камеры соломы не было – лишь голый камень. Справа, у дальней стены, тесно прижавшись друг к другу, лежали двое молодых мужчин. Поймав на себе взгляд Витуса, они смутились. В одном из них молодой человек как будто опознал того, кто хихикал прошлой ночью.

В дальнем левом углу сидели на корточках три кареглазых молодых человека, не ответивших на его взгляд. Они словно бы старались держаться особняком – поразительно похожие друг на друга: у всех крупные носы, черные волосы и оливковый цвет лица.

Витус осмотрел себя самого. Оказалось, что он сидит на металлическом кольце, закрепленном в каменном полу. Оно было звеном цепи, состоявшей из девяти звеньев. Четыре слева и четыре справа были на двух металлических манжетах. А манжеты эти – на запястьях его рук.

Его заковали в цепи.

Теперь понятно, почему так саднит в запястьях. Когда его приковывали, сорвали кожу с рук. Молодого человека охватили ярость и отчаяние.

– Что это значит?! – вскричал он. – Я требую, чтобы с меня немедленно сняли эту цепь! – Он хотел было вскочить на ноги, но цепь крепко держала его на месте.

Некоторое время он лежал спокойно. Потом снова закричал:

– Эй, вы там! Я ни в чем не провинился! Все это ошибка! Выпустите меня отсюда! Я...

– Брось, – уговаривал его маленький магистр. – Кроме нас, тебя все равно никто не услышит.

– Но я действительно невиновен!

– Охотно верю, что ничего предосудительного ты не совершал. Все, кто в этой камере, то же самое утверждают о себе.

– Но я хочу знать, за что меня сюда бросили!

– Еще успеешь. Во время допроса в инквизиции, не раньше и не позже. Скорее всего, тебя обвинят в ереси, то есть в богохульстве. Это для них проще простого, потому что ересью можно объявить любой поступок, якобы не угодный Господу нашему. А что именно нашему Господу не угодно, можно толковать так и этак.