Последний Катон - Матильде Асенси

— Хорошая мысль, — кивнула я. — Необходимо получить историческое подтверждение существования ставрофилахов из других источников, помимо кодекса.

В дверь лаборатории тихо постучали. С улыбкой во весь рот вошел префект Рамондино.

— Я хочу пригласить вас пообедать в ресторан «Дома святой Марты», если вы не возражаете, — с довольным видом произнес он, — чтобы отметить ваши успехи в расследовании.

Но расследование шло далеко не так успешно, как мы полагали: в тот же вечер, в то время, как я с почестями возвращалась в крохотную квартирку на площади Васкетте, была похищена важная реликвия Животворящего Древа, исчезнувшая из серебряного реликвария из монастыря Сен-Гюдюль в Брюсселе.

Капитана Глаузер-Рёйста не было весь понедельник. Как только в Ватикане получили известие о краже, он первым же самолетом вылетел в Брюссель и вернулся только во вторник днем. Пока его не было, мы с профессором Босвеллом продолжали работать в лаборатории Гипогея. По мере того как реставраторы совершенствовали свои методы работы, ускоряя процесс, восстановленные дипломы поступали ко мне на стол все быстрее и быстрее, и из-за этой быстроты у меня часто было не больше двух-трех часов, чтобы прочесть и начисто переписать рукописный текст, до того, как приносили следующую порцию данных.

Кажется, именно вечером того понедельника в начале апреля мы с профессором Босвеллом в полном одиночестве ужинали в служебном кафетерии тайного архива. Вначале я думала, что будет сложно поддерживать разговор с таким стеснительным и молчаливым человеком, но профессор скоро проявил себя очень приятным собеседником. Мы много говорили на разные темы. После того, как он снова рассказал мне всю историю похищения кодекса, он поинтересовался моей семьей. Он спросил, есть ли у меня братья и сестры и живы ли еще мои родители. Сначала, удивившись таким поворотом беседы в сторону личной жизни, я ответила очень коротко, но, услышав, сколько нас в племени Салина, он захотел узнать обо всех поподробнее. Помню, я даже нарисовала ему на салфетке схему, чтобы он мог представить, о ком я говорю. Удивительно все-таки найти кого-то, кто умеет слушать. Профессор Босвелл не задавал прямых вопросов, даже не проявлял особенного любопытства. Он просто внимательно смотрел на меня и в нужный момент кивал или улыбался. И, разумеется, я попалась на крючок. Прежде чем опомниться, я уже рассказала ему всю свою жизнь. Он весело смеялся, и я решила, что настало время перейти к контратаке, потому что вдруг почувствовала себя совершенно беззащитной, словно я слишком проговорилась и испытывала какое-то чувство вины. Так что я спросила его, не беспокоит ли его возможная потеря работы в Греко-Римском музее Александрии. Он нахмурился и снял очки, устало потирая переносицу.

— Работа… — пробормотал он и ненадолго задумался. — Вы не знаете, что происходит в Египте, так ведь, доктор?

— Нет, не знаю, — в недоумении ответила я.

— Понимаете… Я копт, а быть в Египте коптом означает быть парией.

— Профессор, вы меня удивляете, — ответила я. — Ведь вы, копты, являетесь настоящими потомками древних египтян. Арабы пришли намного позже. Ведь даже ваш язык, коптский язык, происходит прямо от демотического, на котором говорили во времена фараонов.

— Да, но… знаете, все не так прекрасно, как вам кажется. Если бы все думали, как вы. На самом деле копты в Египте — этническое меньшинство, разделенное к тому же на католиков и православных. С начала фундаменталистской революции «ирхебины»… я имею в виду — террористы исламской группировки «Аль-Гамаа аль-Исламийя» постоянно убивают членов наших маленьких общин: в апреле 1992 года они застрелили четырнадцать коптов в провинции Асьют за то, что те отказались платить за «крышу». В 1994 году группа вооруженных «ирхебинов» напала на коптский монастырь Дейр-эль-Мухаррак недалеко от Асьюта, убила монахов и прихожан, — вздохнул он. — Теракты, кражи, угрозы, побои происходят постоянно… В последнее время они начали закладывать бомбы на входе в главные церкви Александрии и Каира.

Про себя я подумала, что, очевидно, египетское правительство не прилагает особых усилий, чтобы помешать этим преступлениям.

— К счастью, — вдруг, рассмеявшись, воскликнул он, — должен признать, я плохой копто-католик. Уже много лет я не хожу в церковь, и это спасло мне жизнь.

Не переставая улыбаться, он надел очки, аккуратно приладив их за ушами.

— В июне прошлого года «Аль-Гамаа аль-Исламийя» заложила бомбу на входе в церковь Святого Антония в Александрии. Погибли пятнадцать человек. Среди них мой младший брат Юханна, его жена Зоэ и их пятимесячный сын.

Я онемела от потрясения и ужаса и опустила глаза.

— Какой ужас… — еле смогла я проговорить.

— Ну, для них… для них страдания окончены. Не окончены они для моего отца, он никогда не сможет это пережить. Вчера, когда я ему звонил, он просил, чтобы я не возвращался в Александрию, чтобы я остался здесь.

Я не знала, что сказать. Какие слова уместны при таких горестях?

— Моя работа мне нравилась, — продолжал он. — Но если я ее потерял, а это кажется наиболее вероятным, я начну все сначала. Могу сделать это в Италии, как хочет отец, подальше от опасностей. У меня даже гражданство есть. От матери, вы же знаете.

— Ах да! Ваша мать была ведь итальянкой, да?

— Она родом из Флоренции, если быть точным. В середине пятидесятых годов, когда снова вошел в моду Египет и фараоны, моя мать только-только окончила факультет археологии и получила стипендию для работы на раскопках Оксиринха. Мой отец, тоже археолог, однажды заехал туда в гости, и видите, что вышло… Жизнь — странная штука! Мать всегда говорила, что вышла замуж за отца, потому что он носит фамилию Босвелл. Но она, конечно, шутила. — Он снова улыбнулся. — На самом деле мои родители были счастливой парой. Она хорошо адаптировалась к обычаям своей новой страны и к новой религии, хотя в глубине души ей всегда больше нравился римско-католический обряд.

Мне очень хотелось узнать, унаследовал ли он глаза такого насыщенного цвета морской волны от матери (у многих итальянок в северной части страны глаза голубые) или от далекого английского предка, но спросить его об этом мне показалось неудобным.

— Профессор Босвелл… — начала я.

— Вы не против, если мы будем называть друг друга по имени, доктор? — перебил он меня, как всегда, внимательно глядя в глаза. — Здесь все ведут себя слишком церемонно.

Я усмехнулась.

— Потому что здесь, в Ватикане, — пояснила я, — личные отношения строятся в очень жестких рамках.

— Ну а что, если мы преступим рамки? Вы думаете, монсеньор Турнье или капитан Глаузер-Рёйст будут шокированы?

Я расхохоталась.

— Точно! — борясь с приступом икоты, выговорила я. — Ну и пусть злятся!

— Чудесно! — воскликнул профессор. — Значит… Оттавия?

— Приятно познакомиться, Фараг.

И мы пожали друг другу руки над столом.

В тот день я узнала, что профессор Босвелл, Фараг, — приятнейший человек, абсолютно не похожий на Босвелла, который появлялся на людях. Я поняла, что профессора смущают не люди, они ему нравятся, а группы людей, и чем они многочисленнее, тем хуже: он заикался, моргал, задыхался, все время поправлял очки, сомневался, откашливался…

На следующий день из Брюсселя вернулся Глаузер-Рёйст. Он появился в лаборатории с хмурым лицом, насупленными бровями и сжатыми в тончайшую, почти незаметную линию губами.

— Плохие вести, капитан? — увидев его, спросила я, отрывая глаза от диплома (уже четвертого), который мне только что принесли.

— Плохие, очень плохие.

— Пожалуйста, сядьте, расскажите.

— Рассказывать нечего, — процедил он сквозь зубы, плюхаясь на стул, заскрипевший под его весом. — Нечего. Никаких следов, признаков насилия, взломанных дверей, никаких улик или зацепок. Безупречная кража. Въезд в страну за последние недели какого-нибудь эфиопа тоже не подтвердился. Бельгийская полиция допросит проживающих в стране эфиопов на случай, если они смогут предоставить какую-то информацию. Они позвонят мне, если появятся новости.

— Возможно, в этот раз вор — не эфиоп, — предположила я.

— Мы уже об этом думали. Но больше у нас ничего нет.

Он рассеянно оглянулся.

— А как дела у вас? — спросил он наконец, увидев лежащий на столе диплом. — Сильно продвинулись?

— Процесс идет все быстрее, — удовлетворенно кивнула я. — Вообще-то пробка образуется на мне. Я не могу расшифровывать и переводить со скоростью, с которой работают все остальные в группе. Это очень сложные тексты.

— Кто-то из ваших помощников может вам помочь?

— У них и так масса проблем с палеографическим анализом! Пока они работают над вторым Катоном.

— Вторым Катоном? — поднимая брови, спросил он.