Калиш (Погробовец) - Юзеф Крашевский

На другой день волей-неволей отправились с князем в Барычу. Отряд был большой и блестящий.

В тот же вечер, только князь уехал, среди баб действительно началось какое-то движение. Бертоха носилась к Мине, тайком привели в замок каких-то людей, готовились к чему-то необыкновенному.

Под вечер Люкерда, несколько обеспокоенная отъездом мужа, сидела в своих комнатах. Хотя князь и редко бывал у нее, но уже одно его присутствие в замке служило гарантией безопасности; она чувствовала, что при нем не может совершиться насилия, а дела обстояли так, что она этого уже боялась.

Бертоха делалась все наглее, угрожала и открыто насмехалась. С Орхой они переругивались при княгине.

Среди тишины и пустоты вечерней Люкерду томил какой-то страх, и она ни на минуту не отпускала от себя Орху. Напрасно няня старалась успокоить ее и развлечь любимыми песнями.

После ужина княгиня у себя начала молиться, а Орха отлучилась, на минутку, как говорила…

Это была молитва сквозь слезы, молитва несчастной сироты, одной среди врагов. Она продолжалась обыкновенно довольно долго, а затем княгиня, дождавшись няни, ложилась. Орха спала у ее постели и никогда ее не оставляла.

Сегодня молитва продолжалась дольше обыкновенного; была уже ночь, когда Люкерда встала и с удивлением заметила отсутствие Орхи. Час ее возвращения давно прошел; княгиня обеспокоилась и выглянула в переднюю.

Здесь около Бертохи стояли женщины, словно поджидая чего-то. Люкерда, не желая к ним обращаться, закрыла дверь и ждала.

Орхи все не было. Была поздняя ночь. Наконец вошла Бертоха с дерзкой и надутой физиономией.

— Что же это вы не ложитесь? — спросила.

— Орхи нет, — дрожащим голосом ответила Люкерда.

— Или, кроме нее, и прислуг нет? Она ведь не одна! — проворчала немка.

— А где же она?

— Разве я за ней следом хожу? Разве я знаю? Ни она меня, ни я ее не спрашиваю.

Страх все усиливался. В слезах, ломая руки, княгиня подошла к своему недругу.

— Ради Иисуса Христа! Велите поискать ее! Что с ней, бедной, случилось?.. — сказала она с плачем.

— Куда же люди ночью будут носиться! — воскликнула Бертоха. — И зачем? В замке никто ее не убил, да старуху и не утащили. Свалилась где-нибудь пьяная и спит…

Люкерда в отчаянии бросилась на кресло, заливаясь слезами, а Бертоха ушла с криком и насмешками, хлопнув дверью.

Бедной старой няне не пришлось уже вернуться.

В сумерки ее схватили в темном углу двора, когда она вышла от княгини, завязали рот и унесли. Что с ней случилось? Увезли ее или убили, не знал никто, кроме лиц молчавших и не сознававшихся ни в чем.

Люкерда просидела всю ночь, поджидая няню.

Ее мольбы пойти на поиски были напрасны. Бертоха, силой войдя в спальню, легла на ее месте. Двум служанкам велела остаться у дверей, словом, начала распоряжаться.

На княгиню обращала так мало внимания, будто не она над ней, а Бертоха полноправно властвовала. Люкерде оставалось только пожаловаться, но все старшие придворные, оставшиеся в замке, были приверженцами немок.

Когда колокольный звон возвестил заутреню, заплаканная княгиня скорее вскочила и набросила на плечи плащ. Она торопилась в костел, в надежде увидеть ксендза Теодорика, не поехавшего с князем. Ей хотелось искать сочувствия у него или у кого-либо из духовенства. Она не сомневалась, что с няней что-то приключилось.

Ксендз Теодорик действительно был в костеле, но вслед за княгиней и Бертоха побежала туда. Сейчас же после службы Люкерда пригласила лектора к себе. Придя к ней, он застал у порога навязчивую немку.

Княгиня в слезах начала рассказывать о своем горе. Лектор слушал с сомнительным сожалением, озабоченный, стараясь ее успокоить.

Вдруг Бертоха крикливо вмешалась в разговор, не обращая внимания на госпожу:

— Не большое горе, что мы отвязались от бабы-пьяницы и колдуньи. Нечего из-за нее плакаться! Что в том странного, что где-то пропала? Пошла ночью, свалилась в ров и утонула, должно быть.

— Орха никогда не была пьяна! — вскричала княгиня. В ответ немка пренебрежительно захохотала…

Ксендз Теодорик слушал молча, опустив глаза, обещая, что постарается поискать Орху. Но было видно по разговору, что это дело его очень не тронет, и он не захочет ни с кем ссориться.

Придворные женщины между тем громко заявляли, что они обижены, как будто одна лишь няня достойна была доверия.

Люкерда не имела ни минуты покоя. Женщины приходили, уходили, жаловались, Бертоха смеялась, прибавляя, что если б даже на них и пожаловались князю, все равно ничего не будет.

Мучения бедной княгини с этих пор еще возросли. Распоряжались слуги, не она. Бертоха всем заведовала, забрав власть в свои руки и стараясь возможно больше досадить жертве.

Люкерда могла на это ответить одним лишь презрительным молчанием.

В течение дня ксендз Теодорик, стараясь проявить свою деятельность, несколько раз приходил утешить княгиню.

Ручался, что делал все, что мог, лишь бы отыскать няню, что комендант разослал людей, что искали в городе и в окрестностях, но следов никаких не находили.

Нашлись свидетели, утверждавшие, что поздно вечером видели на мосту какую-то старуху, которая покачивалась, слонялась и будто бы упала в воду.

Это была явная ложь, так как Орха, боясь насилия, никогда не выходила за ворота.

Бертоха, насмехаясь, повторяла, что ее, вероятно, схватил дьявол, когда пришла пора, потому что колдуны всегда так кончают.

Вскоре в услужении княгини произошла еще большая перемена, и притом наиболее обидная.

Вместе с Бертохой вошла Мина, от дверей уже глядя на Лю-керду мстительно и злобно.

Княгиня сразу узнала возлюбленную мужа.

Немка воспользовалась давно ожидаемым случаем, чтобы занять место около княгини и насытиться видом своей жертвы.

Однако она не решилась подойти к Люкерде, отталкивающей ее глазами. Прошлась по комнате, напевая про себя и громко разговаривая с Бертохой, словно была здесь одна.

Теперь все творилось по их заказу.

Кушанья подавали нарочно такие, что княгиня не могла их есть, издевались над ней усмешками, притворно предлагали свои услуги, чтобы лишний раз досадить.

Ночью Люкерда не решалась лечь спать, сидела на скамье, дрожа и не смыкая век.

Жаловаться ксендзу Теодорику не имело смысла. Лектор старался выгородить служанок и уменьшить их вину.

Спасения не было нигде.

Тех, кто, может быть, и заступились бы, не подпускали. Бер-тоха поставила сторожить девушку и чиновника, которые всем приходившим отказывали, ссылаясь на нежелание княгини видеть кого-то бы то ни было. Кроме этих неумолимых сторожей, Люкерда не видала больше никого.

Прошло несколько дней, когда раз поутру, возвращаясь из костела, княгиня услыхала в замке шум, крики и плач. Не зная, что еще могло случиться худшего, она, испугавшись, чуть не лишилась сознания.

Кругом раздавались возгласы и жалобы. Все женщины побежали от княгини туда.

На дворе метались и ломали руки, вооружался гарнизон, раздавались приказания начальства. Запирали ворота…

Начальство толпилось около епископского дворца. Очевидно, какое-то грозное событие всех беспокоило.

Люкерда невольно подумала, что, верно, приключилось что-нибудь с мужем… О ней забыли все, будто ее и не бывало. Даже преследовавшие ее немки ушли; они стояли на дворе, плача и жалуясь.

Выйти, чтобы спросить, она не решалась; дрожащими губами шептала молитву, а заплаканные глаза блуждали по печальной комнате. Шум и беготня продолжались, но к ней никто не являлся.

Пришла обеденная пора, о ней забыли. Когда она, ослабев, еле уже дышала, появился наконец ксендз Теодорик с угрюмым лицом и наморщенным челом.

Слабым голосом она еле могла спросить, какая новая беда стряслась.

— А, большое горе! — воскликнул лектор. — Мы все предсказывали это, стараясь отговорить князя от поездки. Бесчестный Генрих схватил в Барыче лигницкого, глоговского и нашего князя, так как больше никто не приехал. Их в качестве пленников отправили во Вроцлавский замок. Угрожает разбойник, что никого не отпустит, пока ему не дадут выкуп в виде земли.

Люкерда, возможно, что и не поняла всего ужаса этого события, известие почти ее успокоило. Пшемко жил, и жизни его ничто не угрожало.

— Так пусть даст эту землю! — сказала она. Ксендз Теодорик покачал головой.

— Я знаю хорошо князя, — ответил он, — земли он не даст. Предпочтет плен, чем добровольную уступку части наследства… Об этой измене уже сообщили Лешку и Мщую: наверное, придут отомстить за нее на земле Генриха, во Вроцлав.

Княгиня замолчала; лектор обещал, что все кончится скоро и благополучно, потому что Бог накажет измену. Мало это касалось несчастной; она видела лишь, что ее положение ухудшилось, что беззащитное одиночество продолжается… Эта неволя могла тянуться до конца сил и жизни. Никто, впрочем, теперь ею не интересовался, все думали о князе и об опасностях, каким подвергалась Познань в его отсутствие.