Лето в Жемчужине - Игорь Минутко

— Так договорились, Нина? — Матвей Иванович поднялся с лавки.

— Договорились…

До телеги их провожала Нинина мать, быстро семенила рядом и приговаривала:

— Ой, спасибочки, ой, спасибочки-то, Иваныч!

Распрощались и поехали.

Матвей Иванович молчал, хмурился, потом сказал:

— Дети ведь еще совсем. А заботы взрослые… Ты, Федя, куда?

— К свинарям думаю заглянуть.

— Добре. Останови. На сепаратор заверну. Что-то там у Мехеева со второй установкой не ладится.

— Да мы подвезем!

— Не надо, я здесь по стежке, — сказал Матвей Иванович. — А ты завтра с утра подъезжай в правление, прямо к наряду. Надо прикинуть, как у нас с сухими кормами.

— Хорошо. Стой, Пепел!

Матвей Иванович спрыгнул с телеги, тяжело зашагал по тропинке, которая петляла по ярко-зеленому картофельному полю. И что-то одинокое, даже трагическое почудилось Вите в большой, сильной фигуре этого человека.

Пепел взял рысью. Даже ветер засвистел в ушах.

— Запомни его, Виктор, — опять заговорил Федя. — Запомни на всю жизнь. На таких, как наш Матвей Иванович, мир стоит. Вот что ему надо? В Ленинграде квартира, старая мать, пенсия за ранение. Жил бы себе и в потолок поплевывал. А он с нами, с нашими бедами. Сердце больное, инфаркт перенес, врачи говорят — постельный режим. А он третий год без отпуска. Дом ему построили — новому агроному отдал. Сам каморку снимает. Чудак? — зло спросил Федя, будто спорил с кем-то. — Придет время — таким чудакам памятники поставят.

— Почему же он в Ленинград не уезжает? — спросил Витя.

— Почему? Потому что людей любит. Потому что душа у него ленинская. Потому что коммунист он по сердцу, а не только по партийному билету. В прошлом году в нашей школе в десятом классе на выпускном экзамене сочинение писали. Была свободная тема: «Имя тебе — коммунист». Ну, учителя думали — напишут о знаменитых деятелях, о литературных героях. Так из восемнадцати человек двенадцать о Матвее Ивановиче написали. Стой, Пепел, приехали!

В этот день были они еще на двух фермах, в свинарнике, в курином царстве тети Нины, но Витя был рассеян, и смотрел и не смотрел, и слушал и не слушал. Он думал о Матвее Ивановиче Турине, председателе колхоза «Авангард», и что-то очень важное копилось в нем, созревало, но еще не находило выражения в четких мыслях.

19. «Альбатрос» уходит в плавание

И вот «Альбатрос» готов. Голубая, легкая, остроносая лодка.

— Ну, мил-друзья, — сказал дедушка Игнат, — попробуем, как она ходит. Пора бакены зажигать.

— Будем бороздить моря и океаны! — заорал Вовка.

Уже начинался вечер. «Альбатроса» опустили на воду. Вовка, Катя и Витя забрались в лодку, дедушка Игнат сел на весла.

Витя сидел сзади и смотрел, как уходит, отодвигается берег, как вода воронками закручивается за бортом.

Завтра с утра начинается путешествие! Трое отважных — Витя, Вовка, Катя и две собаки, надо полагать, тоже отважные, Альт и Сильва — отправятся вниз по узкой Птахе изучать неведомые места.

С мамой получилось все очень легко. — В этом, конечно, заслуга папы: убеждал, спорил, доказывал. И — победил.

— Отправляйся, — сказала она. — Если заболеешь, сломаешь себе шею — на мою помощь не рассчитывай. — И вдруг схватила Витю за шею, прижала к себе. — Сынок, будь там осторожен. Прошу тебя! — И еле сдержала слезы. Вот чудачка!

— Да что ты, мама! — растерялся Витя. — Всего два дня! Папа подмигнул Вите:

— Мужайтесь! Разлуки нам еще предстоят. — И тоже погрустнел немного.

— Легкая на ходу, — сказал дедушка Игнат. — Ну, кто теперь на весла?

Выяснилось, что Витя не умеет грести. На весла сел Вовка.

— Ничего, — солидно бросил он Вите. — Научу. Будешь грести, как настоящий моряк.

Дедушка Игнат зажег первый бакен.

Хорошо плыть по тихой вечереющей реке! Легким туманом курится вода; всплеснет большая рыба, и плавные круги расходятся в стороны. Слышно, как птицы летят над водой, хлопая крыльями.

— Утки, — спокойно сказал дедушка Игнат.

— Дикие? — удивился Витя.

— А то какие же. У домашних свободы в крыльях нету. Лёт для них не по силам.

— Мне б крылья, — вздохнула Катя. — Так бы и полетела в неведомые страны.

— И чего болтает? — буркнул Вовка.

Слышно, как сверху идет катер, шлепая по воде плицами, слышен его басовитый гудок — он долгим эхом летит над Птахой. Поскрипывают весла в уключинах, срываются с весел тяжелые капли.

Дедушка Игнат зажигает огонь в бакене, лодка отплывает, а красный или зеленый глаз покачивается на сонной воде, — все дальше, дальше.

В Жемчужине тоже загораются неяркие огни, дымки курятся, горланят вечерние петухи.

— Красиво? — спросил дедушка Игнат.

— Красиво! — радостно сказала Катя.

— Скажу я вам, ребятки… — Старик помолчал, стал, вроде бы, строгим. — Есть одно наипервейшее правило. Усвоил его — и на душе счастье поселится. Ох, много людей еще это правило не соблюдают. А суть его в чем? Красоту надо беречь на нашей земле. И ту, что природа сотворила, и ту, что руками человеческими сделана. Беречь и приумножать. Вон, глядите, церковь. — И все посмотрели на смутную громаду церкви, возвышающуюся на холме. — Стоит она глухая, неведомая людям. По неразумению нашему неведомая. А сокрыта в ней красота.

Витя вспомнил сумрак церкви, лик бога, смотревшего на него сквозь пыльные столбы солнца.

— Какая красота? — спросил он.

— Называется она церковью апостолов Петра и Павла. А расписывали ее чудесные мастера, ученики великого живописца Андрея Рублева. Слыхали про такого?

— Нет… — вздохнул Витя.

— Нет, — призналась Катя. А Вовка промолчал.

— Великие надежды Руси воплотил Андрей в своих иконах, — тихо продолжал дедушка Игнат. — А ученики рублевские шли по его стопам. Не Иисус Христос, не его последователи на стенах нашей церкви изображены, а русские люди, страдания их, думы, надежды. И борьба за лучшую долю.

Вот оно что! Витя вспомнил взгляды ангелов, которые там, в церкви, спрашивали у него что-то, что-то хотели сказать.

Глубокий вечер лег на землю. Горят по реке красные и зеленые огни бакенов. Тихо-тихо. Только скрипят уключины, только капли со звоном падают с весел.

— Дедушка Игнат, — нарушил тишину Вовка, — почему наша деревня Жемчужиной называется? Витька вот спрашивал, а я забыл.

— Почему Жемчужиной-то? — старик задумался. — А история вот какая. Раньше название было простое — Ракитино. И вот однажды помещик здешний, Вельяминов, лютый и своенравный был он по характеру, привез из Италии молодую жену, красавицу, говорили, такую, что посмотришь — зажмуришься, как от солнца красного. Только затосковала она в наших краях по родине, по Италии своей. Чахнет, сохнет, красота ее неземная вянет. И тогда решил помещик Вельяминов перестроить Ракитино на итальянский манер — чтоб дом был каменный, да сад с заморскими растениями, да пруд, широкий, как море. Согнал со всех своих деревень крепостных крестьян на работы. А название деревни новое дал — Жемчужина. Потому что жена его итальянская очень жемчуга любила, ожерелье из них на шее носила, никогда с ним не расставалась. Только ничего не вышло из затеи помещика Вельяминова. Пруд вырыли, стали дом строить, а итальянская красавица возьми и умри от тоски. Не прижилась она на русской земле. Схоронил ее Вельяминов, а сам — в горе-кручину впал, запил, а потом все кинул и уехал в Петербург. Здесь его младший брат остался. Строительство все забросили. А в память о тех временах, об итальянке-красавице остался пруд. И название, вроде бы не наше, не русское — Жемчужина.

…По домам расходились совсем поздно.

— Жалко мне итальянскую красавицу, — прошептала Катя.

— Жалко! — хмыкнул Вовка. — Это когда было! При царе Горохе. А, может, и вовсе не было.

— Было, — упрямо сказала Катя.

— Было, — подтвердил Витя и непонятно за что разозлился на Вовку.

— Чокнутые вы какие-то, — сказал Вовка. — Пошли быстрее. Выспаться надо. И не забудьте: в шесть часов — у дедушки Игната.

Ребята разошлись по домам.

Уже из темноты Вовка заорал:

— «Альбатрос» уходит в плавание!

Дома мама и папа помогли Вите окончательно уложить рюкзак. Проверили вещи по списку. Мама вздыхала и хмурилась. Наконец, все было готово. Витя лег спать, успев написать в дневнике:

«22 июня.

Да здравствует микроб странствий!»

Дневник он решил взять с собой, в плавание.

…Нет, не отпустила бы мама Витю Сметанина в двухдневное путешествие, если бы знала, что этой ночью обворуют магазин в деревне Дворики, которая стоит недалеко от Птахи вниз по течению, если бы знала, что сторож магазина будет оглушен страшным ударом по голове, что в середине ночи примчится в Жемчужину «газик» с опергруппой, разбудят Матвея Ивановича, и он, выслушав ночных гостей, скажет хмуро: