Злая Русь. Зима 1237 (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

— Наконец, третье видение посетило меня уже прошедшей ночью. Там я увидел не только последний бой боярина Евпатия, но и часть его воспоминаний о семье — потому-то я и решился заговорить с ним, тогда, у храма. Заодно и проверил, правду вижу ли в своих снах, иль нет. Выходит, что правду… А если так, то вскоре княжество погибнет под ударами татар. При этом единственный наш шанс изменить ход войны боярин отринул — он решил не доверять моим снам, не будучи уверенным в том, что это есть не лживые лукавые искушения. Конечно, может он и прав — но лично я в увиденное во снах верю. И хочу изменить хоть что-то — с вашей помощью и помощью княжича Михаила.

Вновь над опушкой повисла тишина — только в этот раз напряженная, тягостная. Решив дать обдумать соратникам услышанное, я поднял крышку и тщательно перемешал закипающее варево, после чего услышал первый вопрос, озвученный Ладом:

— Как готовить кашу, ты тоже в своих снах увидел?

Вопрос был задан в шутливой форме — и это меня спасло. Ибо объяснять снами кулинарное ноу-хау (очевидно, привычный мне способ готовки "солдатской каши" здесь неизвестен!) было бы глупо — да, мол, помимо Батыева нашествия мне еще и рецептура кулеша привиделась! Так, в нагрузку! Но на шутку, прозвучавшую лишь для того, чтобы сбросить напряжение, можно и не отвечать прямо — чем я и воспользовался, улыбнувшись и неопределенно пожав плечами. Секунду спустя раздался вопрос уже Кречета:

— Ну, допустим, ты наяву увидел то, чему действительно суждено случиться. Но что мы можем сделать? Если уж боярин отказался тебе помочь? И о чем, собственно, ты его просил?

А вот это уже конкретика! Посмотрев прямо в глаза дяде, я подробно ему ответствовал:

— Просил я убедить князя отвести рать к Рязани и дождаться владимирцев у ее стен. Также просил, чтобы князь обратился к жителям городов, весей и погостов, расположенных на берегах Прони, призвав их уходить на север или прятаться в лесах: приготовить землянки, перенести запасы в лабазы, срубить засеки — пока не поздно. Объяснил, как можно замедлить движения татарской орды, покуда князь дожидается помощи.

— Ну, так и нам поведай, если не секрет.

— Так отчего же секрет? Поведаю…

Следующие минут двадцать я подробно излагал уже предложенный Коловрату план действий, не забывая при этом попутно помешивать быстро разваривающуюся крупу. Один раз мне пришлось долить воды — а к концу моего рассказа наваристая, жирная каша с мясом и салом была уже готова.

— Ну что, братцы, налетай!

Мой рассказ довольно сильно впечатлил дружинников, так что свои деревянные миски они протягивают мне с несколько пришибленным видом. Но как только вои начали есть, напряжение и легкий налет обреченности на их лицах сменился настоящим восхищением и восторгом! Отчего я буквально расплылся в довольной, можно сказать даже счастливой улыбке удачливого повара. И тут же поймал ответную улыбку Кречета — пусть несколько снисходительную, но все же улыбку! А ведь как кажется, я сейчас в первый раз за все время пребывания в прошлом увидел его улыбающимся — успех, как-никак!

Какое-то время над стоянкой раздается только стук деревянных ложек и редкое чавканье кого-то из увлекшихся трапезой воинов. Первым заговорил Микула, как кажется, озвучившего мысли всех собравшихся:

— Я такой добрый кулеш в походе ем впервые! Не знаю какой из Егора выйдет «голова», но кашевар получился отменный!

— Хахахаха!

Дружный смех воев, оценивших шутку (и толстый такой намек!) старшего соратника окончательно развеял остатки охватившей сторожу неприязни, и я постарался тут же закрепить успех, отметив про себя, что кулеш моим соратникам все же известен:

— Да я и не рвусь «головой» быть. Вон Кречет и опытнее, и заслуженнее, и сторожу в дозор не раз вел, и в бой! Пусть и дальше старшим над нами будет… Но мне нужно, чтобы вы поступали так, как скажу я — имею в виду, что если я говорю, что нам нужно в Пронск, то мы едем в Пронск. Если я говорю, что нам следует задержаться в какой-то из весей, значит, задерживаемся. Если говорю: «здесь перекроем реку рогатками» — значит, перекрываем. Иными словами…

— Иными словами, я по-прежнему «голова», а ты при нас, словно боярин. Так выходит?!

Вопрос задал дядька — вопрос принципиальный, и прозвучал он довольно строго. На мгновение я даже стушевался, опустив голову — но поставив на землю уже пустую миску, неспешно поднял взгляд на Кречета и твердо, веско ответил:

— Выходит так. Возражаешь?

И вновь напряженная тишина, прерываемая лишь фырканьем пасущихся лошадей. Лица дружинников обратились к дядьке — а тот, помолчав секунд двадцать, и спокойно выдержав мой взгляд, неожиданно кивнул:

— Нет. Не возражаю. То, что ты говоришь, было толково, сам бы я до такого не додумался. Да никто бы не додумался… Ну а что ты теперь думаешь сказать княжичу? Поведаешь ему о видениях?

Я энергично мотнул головой из стороны в сторону:

— Ни в коем случае. Во-первых, у меня не было видений о Михаиле Всеволодовиче Пронском, а значит, и нет того, что могло бы убедить его в правдивости моих снов. Во-вторых, с Коловратом мне воспоминания о его семье не помогли. И даже если после я что-то такое о княжиче и увижу этой ночью или следующей, то что помешает ему или владыке Пронскому сказать, что сны мои есть ни что иное, как искушения лукавские?

— Тем более, может, так оно и есть…

Ага, а это Микула уже свои пять копеек вставил. Коротко усмехнувшись, я ответствовал товарищам:

— Может и так. Но ведь батюшка в храме меня и святой водой окропил, и крест дал поцеловать — все хорошо было… Не знаю, братья, что еще вам сказать и как подтвердить то, что я верю в эти сны. Но в любом случае, самый короткий зимний путь к Рязани — по льду Прони. И если хотя бы жители весей и погостов спрячутся в лесах, покуда не случится битва на Вороноже, у монгол будет уже вполовину меньше хашара при штурме наших городов, вполовину меньше захваченного зерна. А если мы с вами, и набранными охотниками сумеем еще и приостановить орду, прикрыв отступление князя и уцелевших ратников, да дав время жителям Ижеславля и Белгорода бежать, да владимирцам поспеть на помощь — так ведь великое дело свершим!

Чуть слышно выдохнув после того, как едва не назвал «охотников» современным мне термином «добровольцы», я закончил речь, пытливо вглядываясь в лица явно загоревшихся моей идеей соратников. А Кречет, между тем, задумчиво произнес:

— Ижеславль — крепкая крепость с внутренним детинцем и тремя валами. И мимо нее не пройдешь, следуя по Прони… Скажи-ка, Егор, а что боярин в грамоте написал княжичу?

Невольно заинтригованный дядькой, я поспешно ответил:

— Что наша сторожа взяла пленника, а тот назвал войско Батыя сильно большим — то есть и не соврал вовсе. Также написал, что советует подготовить местное население к тому, чтобы в лесах укрылось на случай нашествия орды, и что я на словах передам задумку боярина, как замедлить орду.

Чуть замявшись, я продолжил:

— То, что задумка именно боярская, мы решили вместе. Так все ж солиднее звучит, чем предложения простого дружинника.

Немного помолчав, глядя на затухающие угли, Кречет уточнил:

— А сколько говоришь, воев у Батыя?

— Четырнадцать тумен. Порядка ста тысяч воев.

Напряжённые лица соратников чуть побледнели, а вот "голова" лишь удовлетворённо кивнул:

— Я тебе верю Егор, верю, что говоришь правда… А раз так — то что нам мешает попросить княжича отправиться к отцу и упредить его об опасности брани с ордой в чистом поле? Боярин Коловрат может и не смог бы уговорить Юрия Ингваревича отступить, а вот князь Пронский Всеволод Михайлович точно сможет. Коли сам нам поверит. И если не к Рязани, то хотя бы к Ижеславлю, где крепость сильная. Пехоту в поле выставить, а конную дружину до поры в лесах окрестных спрятать. И ударить — как время придёт.

Я с удивлением покачал головой:

— Мысль отличная! Но как тогда объяснить, что Коловрат отправил нас не сразу к Юрию Ингваревичу в Воронож, а к Пронску?