Море ясности - Лев Правдин

Глядя на нее, Володя подумал, что маме, наверное, не понравился дядя и его жена. За весь вечер, что она пробыла у них в гостях, она ни разу не засмеялась. Должно быть, нехорошие они люди. Маму они все-таки побаиваются. Хорошо это или плохо? Наверное, нехорошо. Ведь она мечтала подружиться с ними.

А девчонка — задира, да еще верующая. Скажи в школе — засмеют. Нет, не станет он с ней водиться. Он тоже одинок, как и мама. И тоже его надежды не оправдались. Пускай она не думает, что только одной ей скучно. Ему тоже.

И чтобы маме легче было переживать, он сказал:

— Я с этой девчонкой дружить не буду. Она, знаешь что: в бога верит…

Но маму это сообщение почему-то не ободрило. Она сказала равнодушно:

— А ты давай-ка спи…

Тогда он пошел на последнюю, отчаянную жертву. Поднявшись, он сказал:

— Ну, ладно. Я уж, если хочешь, извинюсь перед ним.

— Спи, спи, — сказала мама и вдруг уронила руки и вскинула голову. — А ты сам разве не чувствуешь своей вины?

Володя вспомнил потное, жирное лицо Капитона, его хриплый смех и вздохнул. Нет, вины никакой перед ним он не чувствовал. Но сказать нельзя. Мама и так обижена.

— Если не считаешь себя виноватым, тогда зачем же извиняться? Ты хочешь всех нас обмануть, а это очень нехорошо. Все надо делать от чистого сердца, а не для того, чтобы кому-нибудь угодить. Не хочешь извиняться — стой на своем. Доказывай. И никогда не угождай. Ну, ладно, спи.

Она поправила одеяло и, поцеловав сына, ушла к своей постели. Там потушила верхний свет и зажгла маленькую лампочку на комоде.

Сразу засинело небо в фонаре, знакомая звезда, которая, когда Володя ложился спать, всегда была в центре верхнего стекла, скатилась к самому краю фонаря. Значит, уж очень поздно.

Володя смотрел на свою звезду и думал о том, как много непонятного и раздражающего в поступках взрослых.

Дядя любит кроликов, заботится о них только для того, чтобы их убивать. Зачем? Таю заставляют верить в бога. Капитон рисует скверные ковры, пьет и заставляет пить Ваську. Еления прячет красивые вещи в темной комнате. Зачем? Мама, которая всегда все понимает и видит, ничего им не говорит, а когда Володя отомстил за нее, то она захотела, чтобы он попросил прощенья у такого человека, как Капитон. Зачем?

Зачем все это надо большим, могущественным людям? Ведь они что захотят, то и делают. Они могут делать большие, замечательные дела.

Отец Венки Сороченко считается лучшим вратарем. Когда он идет по улице, все мальчишки бегут за ним, чтобы только посмотреть. Милочкин папа — летчик, на реактивных самолетах летает. Володин дед — был великий мастер, Ваоныч пишет картины, которые возят в Москву, чтобы и москвичи посмотрели.

А еще есть на свете необыкновенные люди! Вот посмотреть бы на них и на их дела хоть издалека! Они спутники запускают. А еще немного — и можно будет лететь на Луну. Атомные станции строят, живут на Северном полюсе, на Южном полюсе.

Многое могут взрослые, сильные люди.

Только пусть они не забывают, что они тоже когда-то были маленькими.

ТАЙКА, Я ЛЕЧУ!

Эту необыкновенную корзину Володя впервые заметил еще в тот день, когда дядя выволакивал всякую рухлядь, сваленную в самом дальнем углу под навесом.

— Гляди-ка, — сказал дядя, — пестерь, и совсем еще целый.

Капитон прохрипел:

— Тут, если толковому человеку взяться, не то еще сыщешь. Старик, говорят, жилистый был. Домовитый. А на что тебе пестерь?

— Вещь все-таки, — неопределенно ответил дядя, — изделие.

Володя даже не знал, что существуют на свете такие огромные корзины. Интересно, для чего их делают? В нее, если что-нибудь насыпать доверху, пятеро не поднимут. А сколько людей в ней уместится? Человека, наверное, четыре, а то и больше.

Утром после новоселья он проснулся поздно и, так как мама ушла, поскорее позавтракал и вышел на зеленый и сверкающий после ночного дождя двор.

Корзина стояла на старом месте у самого забора. Он забрался в нее и сначала подумал, что четверо здесь вполне разместятся, а потом он пришел к мысли, что, наверное, в таких корзинах первые воздухоплаватели совершали свои изумительные полеты на воздушных шарах и аэростатах. Ну, конечно, как это он сразу не догадался.

Не успел этого подумать, как ему показалось, что он летит высоко над землей, над полями и лесами, летит под самые облака.

Летал он там до тех пор, пока не увидал Таю. Она шла через двор в новом, ослепительно желтом платье и в своей соломенной шляпке, украшенной тряпочными цветочками, которые вздрагивали на проволочных стебельках при каждом ее шаге.

Володя сейчас же спустился на землю.

— Ух ты! Как вырядилась. Куда идешь? — спросил он.

Тая поджала тубы и, зажмурив глаза, покачала головой.

— Этого тебе не надо знать. А ты чего тут сидишь?

— Хочу и сижу.

— Это у тебя как будто автомашина. Да?

— Скажешь тоже. Что я, маленький? Ты знаешь, откуда у нас эта корзина? Она, может быть, от воздушного шара.

Вздернув плечиком, она так засмеялась, что все цветочки на ее шляпе запрыгали.

— Уж эти мальчишки! Не знай что выдумают.

— Выдумай лучше, — обиделся Володя.

А Тая, посмеиваясь, натягивала на свои тонкие загорелые руки большие рваные перчатки и безжалостно добивала его поднебесные мечты.

— Это пестерь, — обстоятельно объясняла она. — И никто в них не летает, в них полову возят да навоз. Заполошный ты какой-то. Все мальчишки заполошные.

— Много ты понимаешь, — проворчал Володя, покраснев от обиды.

Было обидно и оттого, что его не поняли, и еще больше оттого, что он не может доказать свою правоту. И, может быть, его фантастическая беспокойная правда в сто раз весомей и нужнее, чем ее прозаическая правда, которая никуда не зовет и ничего не требует от человека.

Тая, посмеиваясь, объяснила ему все насчет пестеря и ушла под навес кормить кроликов. А Володя постоял около повергнутой в сырую траву корзины и, наверное, чтобы успокоиться, полез на крышу навеса.

Солнце только начинало припекать. Доски, которыми покрыта крыша, почернели от старости и поросли зелеными и оранжевыми кружочками мха, такими мягкими на ощупь, словно вырезанными из бархата. Крыша еще не совсем просохла после ночного дождя и слегка курится. Буранчики голубоватого пара берут вверх по доскам и над самым гребнем тают в дрожащем воздухе.

И кругом все чисто и все сверкает: тротуары, крыши домов, дорога и лужи на дороге. А на деревья просто и смотреть нельзя: каждый листик, как маленькое зеркальце, так и слепит.

Внизу под навесом Тая кормит кроликов и тонким голосом поет. Это ей кажется, что она поет, а у самой голос, как у котенка. Девчонки, когда что-нибудь делают, всегда поют.

Все уходят по своим делам, оставляя Володю караульщиком. Предполагается, что никаких особо срочных дел у него нет.

Пожалуй, это и верно: какие дела могут быть у одинокого, всеми забытого человека.

Единственный друг и единомышленник Венка Сороченко и тот, наверное, сейчас не думает о нем. Лежит где-нибудь на берегу, загорает, сил набирается. А многие мальчишки тем временем тренируются, готовятся. Вон даже в деревнях с крыш прыгают. Это тоже закалка: не всякий способен с крыши спрыгнуть.

Заглянув вниз, Володя почувствовал, как слегка защекотало в пятках и затуманилось в голове, будто в ней закружились такие же буранчики, как на мокрых досках. Высоко. Ух ты! Как это некоторые прыгают? Наверное, у них там крыши пониже.

У него так задрожали коленки, что пришлось отодвинуться подальше от края.

— Трус, — сказал он с презрением. — Трус и трепач!

— С кем ты там разговариваешь? — спросила Тая из-под навеса. — С воробьями?

Стиснув зубы, он поднялся во весь рост. Ему показалось, что крыша стала еще выше. Кружочки мха под босыми ногами были теплые и мягкие. Нет, стоять еще страшнее. А он все равно будет стоять и смотреть.

Он будет смотреть вниз, пока не привыкнет. А внизу хорошо, уютно и, главное, оттуда никуда не упадешь. Там на мягкой травке лежит корзина, и кажется, что она только сейчас свалилась из-за облаков и все, что в ней было, разбилось вдребезги. Уцелел только один отважный воздухоплаватель, успевший уцепиться за крышу.

Выбежав из-под навеса. Тая замахала большими перчатками и запищала:

— Ой, да что ты! Отойди от края! Смотреть на тебя и то голова кружится.

Не отвечая, Володя смотрел вниз. Тая сорвала перчатки и бросила на траву. Когда Володя увидел, как они падают, у него еще больше задрожали коленки, но он все равно продолжал смотреть вниз.

Он мстил за свою мечту.

Задыхаясь от восторга и ужаса, он громко, словно бросая вызов и этой вредной девчонке, и всем, не доверяющим его мечте, крикнул:

— Тайка, я лечу!

Она завизжала еще громче и зачем-то зажала ладонями свои уши. Володя увидел ее глаза, расширенные от страха.