Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II - Коллектив авторов

Всякий сам по себе рассудить может, кто хотя мало праводушия и человечества имеет, какому должно быть суровому и зверскому сердцу, чтоб мучить и в заключении держать столь прекрасное творение, на украшение которого часто натура истощает все приятства свои. Магомет, желая превознести блаженство своего рая над христианским, единственно метафизическим, наполнил оный наипрекраснейшими и целомудреннейшими девами, называемыми в Алкоране гури; сверх того учители закона повествуют, что в царстве их небесном находятся такие сады которых древеса вечно цветут и беспрестанно производят такие чудесные яблоки, которые как только скоро истинный мусульманин сорвет, то оные тогда же в руках его претворяются в самых прекраснейших дев, каковые только он лицом, станом и дородством иметь сам пожелает. Хотя же в Алкоране и не упоминается, однако, по мнению моему и по сущей справедливости, должны бы и турецкие преподобные жены получать в награждение таковые же яблоки, которые в объятиях их тотчас бы преображаться могли в таких молодцов, какого только каждая пожелать может особливо те бедные жены и девицы, которые на сем свете имели мужьями черных и притом безмерно ревнивых уродов.

Письмо VII

О вспыльчивости турков и странном примере оной и о разных других свойствах, нравственность их изъявляющих

Турки почти все холерики, каковыми они и быть должны, поелику обитают в весьма жаркой стране: на лицах их разум изображен и варварство. Янычары же имеют отменно свирепый вид и христиан не терпят толико, что если бы не удерживало их сколько-нибудь правосудие, то каждый бы день были великие от них кровопролития; ибо у турков одинаковый суд как для христиан, так и для магометан. Вы увидите здесь опыт их жестокости, которой я сам был свидетель.

Некогда в собрании у французского посла Дю Вержена приглашен я голландского посла сыном, бароном Дошпие, и несколькими венецианскими и французскими дворянами ехать с ними на другой день на охоту, и мы при восхождении солнца были уже вне города на прекраснейшей долине, преисполненной разными источниками, которые своим журчанием а светлыми струями привлекали на себя все внимание, и нам нельзя было не остановиться здесь для наслаждения толь приятным местоположением. Тут множество разных птиц голосами своими предвозвещали благоприятную весну, и казалось, что земля Совсем вид свой переменила: всякий цветок и трава получали здесь при обновлении своем толику лепоту, что исполняли сердца наши особливым некиим восторгом, которым, однако же, недолго могли наслаждаться, поелику внезапно услышали в кипарисной роще, не в дальнем от нас расстоянии бывшей, превеликий крик, смешанный с воплем; мы, тотчас сев на лошадей, поскакали к тому месту, и лишь только туда приблизились, как представилось взору нашему плачевное явление, двое молодых турков, коим казалось не более как лет по 20 от роду, сражались между собою кинжалами; подле них лежала почти мертва прекрасная женщина; мы, имея при себе двух вожатых, коих там обыкновенно берут с собою, хотели удержать их бой; но они, в мгновение пред нами с жестоко бросясь друг на друга, лишили себя жизни и пали на землю.

У лежащей же прекрасной женщины приметили мы в лице жизненные знаки, и как с бароном тогда случилось несколько крепких спиртов, то посредством оных привели ее в чувство и любопытствовали узнать о причине то странного приключения.

Она, пришед в себя и укрепясь несколько поднесенными ей от нас плодами, благодарила нас чувствительно что мы сжалились над ее горестным состоянием, сожалея притом, что она наше великодушие ничем заплатить не, может, как тем только, что откроет нам чистосердечно глубину своего сердца, дабы возбудить тем в нас соболезннование о своем несчастии, о котором возвестила следующее: «Я, великодушные господа, родом из Смирны, дочь Чурбауджи: осталась семи лет после отца и матери и имела в Станбуле[82] дядю янычарскою чиновника Ахмет эфенди[83]. По смерти моих родителей, дядя взял меня из Смирны в свой дом с немалым имуществом. Градоначальник, бывший хорошим отцу моему приятелем, дал мне 15 000 пиастров[84], а прочее вдесятеро более сего взято на султана: братьев и сестер я не имела, и так разделить мне сей суммы было не с кем. Я воспитывалась в хареме[85] дяди своего до 18 лет и долго не знала, что есть любовь, как на 16 году от рождения нечаянно почувствовала сию бедственную страсть, увидев в саду молодого человека. Сперва я испугалась и не приметила, как он ко мне приблизился. Он изъяснял мне, что давно уже страстно меня любит, что видал меня чрез решетку всегда, когда прогуливалась я по саду, и требовал от меня, чтоб учинила я конец его мучению и сказала: люблю ли его или нет. Я молчала, но взоры наши мгновенно встречались, и я узнала, что должна была отдать долг природе. Посредством одной преданной мне невольницы установила я с Селимом свидания, и любовь наша продолжалась более года без всякого препятствия. Вам известно, государи моя, сколь строги законы наши для женщин: всякий раз, когда я выходила в сад, трепетала от ужаса, чтоб кто-нибудь из невольников или из домашних наших меня не приметил. В один вечер пришел Селим с братом своим Солиманом, которому он открыл всю тайну и который, коль скоро увидел, также в меня влюбился: мы сидели под густым деревом и думали, что находимся вне всякой опасности; но в самое то время явился пред нами дядя мой. Селим и Солиман бросились стремительно от него и спаслись бегством, а я осталась одна. Поступок мой был столь ему противен, что он покушался лишить меня жизни: но не знаю, отчего рука его дрожала так, что не мог меня. Напоследок приказал он мне следовать за ним, пришед в дом, заключил меня в погреб. Там сидела я несколько дней и поминутно проклинала любовь, которая ввергнула меня в такое несчастие. Наконец зашла ко мне служанка моя: я, увядя ее, удивилась, ибо все время, как я заключена была, она ко мне не являлась; и мне представилось, что она подкупила моих надзирателей и пришла меня увидеть. Подошед ко мне, уведомила меня, что Селим чрез подарок нашел удобный способ увезть меня в Эндрем[86] и там на мне жениться. Я решилась согласиться на его желание, ибо знала, что скупость дяди моего не дозволит добровольно выдать меня замуж в рассуждении 15 000 пиастров моего приданого. Избавясь же в ту же ночь