Степан Разин - Андрей Сахаров

Недаром и власти опасались нового появления здесь Пугачева — в том же указе Военной коллегии 14 августа внимание местных властей обращали на то, что это появление опасно «особенно среди Яицкого войска».

Разумеется, после подавления восстания обстановка на Яике была напряжена до предела. К тому же стал известен окончательный приговор по делу об убийстве фон Траубенберга и других, о казацком «мятеже» продерзостном. В конце апреля Рейндорп получил указ о том Военной коллегии, а 2 июля его объявили на круге в Яицком городке: участь приговоренных облегчили, но все-таки она была тяжелой — 16 человек наказали кнутом, вырезали ноздри и, заклеймив, сослали навечно на сибирские Нерчинские заводы; для 38 — битье кнутом и ссылка с семьями в Сибирь на поселение; пятерым — «для омытия пролитой крови» служба против неприятеля вне очереди; 25 — наказание плетьми, посылка в полки, сибирские гарнизоны. Остальных — 2461 человек — простили по их «сущему невежеству и по незнанию истинного своего благоденствия» и вновь привели к присяге. Имущество подвергшихся наказаниям следовало описать и продать с публичного торга, чтобы возместить убытки, понесенные воинскими чинами и старшинами; штраф составлял огромную сумму — 36 756 рублей 30 копеек. Каждый казак должен был внести от 6 до 40 рублей. Причем по указанию старшин бедные должны были уплатить больше, чем богатые. Казаки, не знавшие, как семьи-то свои прокормить, совсем пригорюнились.

— Когда уже на все войско наложена выть, — говорили они между собой в домах, на базаре, — так и взыскание должно быть с каждого равное, ибо богатый и бедный казак все тягости без различия несут наряду.

Разговоры и слухи об «императоре» множились, разрастались. Известны стали подробности пребывания «государя» у Пьянова и Оболяева. Закладнов, разговаривавший с «Петром III» на умете, по возвращении в городок сообщил обо всем своему другу Ивану Чебакову. Тот как будто усомнился:

— Что за причина; ведь сказывали, что государь помер! Надо об этом деле хорошенько посоветоваться с надежными людьми. Пойдем-ка, брат, скажем об этом Ивану Фофанову, не съездит ли он в умет удостовериться: подлинно ли он царь?

Оба казака пошли к Фофанову, но ни его, ни Максима Шигаева, ни Дениса Караваева, к которым тоже решили зайти, дома не застали. Прошел день, и Чебаков, взяв с собой Караваева, снова пришел к Закладнову. Тот снова рассказал о встрече с «государем», его просьбе прислать к нему, и побыстрее, надежных людей. Караваев после совета с другими казаками (Василий Плотников, Иван Шарин, Яков Портнов) решил сам ехать на умет. Пригласил с собой и товарища — Сергея Кунишникова. Из городка выехали рано. Шел дождь, было темно, но уметчик увидел двух казаков, приближавшихся к его дому.

— Кто едет?

— Казаки! Мы ездили за сайгаками, да запоздали и, чтобы укрыться от дождя, приехали сюда ночевать.

— Милости прошу.

Караваев и Кунишников спешились. Второй из них начал расседлывать лошадей, а первый подошел к Ереминой Курице:

— Не уметчик ли ты?

— Уметчик.

— Мы слышали, что у тебя живет такой человек, который называется государем Петром Федоровичем. Правда ли это?

— Кто вам сказал?

— Григорий Закладнов.

Оболяев понял, что перед ним казаки «непослушной» стороны, и не стал отпираться:

— Да, у меня есть такой человек.

— Можно нам с ним повидаться?

— Теперь не время, есть посторонние. Оставайтесь до утра.

Казаки согласились. Лошадей пустили пастись в степь, легли спать в сарае. Там же, но в другом углу, за занавеской, лежал на кровати Пугачев. Он уже узнал от Оболяева, что к нему приехали казаки, но принять их не пожелал:

— Хорошо, теперь некогда с ними говорить.

Утром состоялась аудиенция. Емельян перед ней наставлял Еремину Курицу по поводу церемониала приема:

— Ты поди и спроси у тех казаков: бывали ли они в Петербурге и знают ли они, как должно к государю подходить? Если они скажут, что в Петербурге не бывали и не знают, то прикажи им по приходе ко мне стать на колени и поцеловать мою руку.

Оболяев — первый «церемониймейстер» «государя» — повиновался. Пугачев, сидя за столом, ожидал казаков. Они вошли и сделали так, как им приказали, встали на колени.

— Не прогневайся, Ваше величество, — обратился к «государю» Караваев, — что мы путем и поклониться не умеем.

Пугачев сказал им, чтобы они встали, и протянул руку. Они ее поцеловали.

— Почему вы, мои друзья, узнали, что я здесь?

— Нам Григорий Закладнов сказал.

Пугачев посетовал, что сам Григорий с ними не приехал (поехал за дровами, по словам казаков):

— Экой безумный: я ему наказывал, чтоб он вместе с вами сюда приехал, а он, смотри, за дровами уехал! Дрова бы не ушли… Говорили ли вы со стариками?

— Сказывали человекам двум-трем, а ныне в городке большого-то числа и нет, все на сенокосе.

— Зачем же вы ко мне пришли и какая ваша нужда?

— Мы, Ваше царское величество, присланы к вам просить милости и заступиться за нас, а мы за вас вступимся. Мы теперь вконец разорены старшинами: детей наших в солдаты хотят брать, а нам бороды брить. Вводят у нас новые штаты, а мы желаем служить по-старому и по грамотам, как при царе Петре Алексеевиче было.

— Хорошо, друзья мои! Если вы хотите за меня заступиться, то и я за вас вступлюсь. Только скажите своим старикам, чтоб они исполнили все то, что я прикажу.

— Изволь, батюшка, надежа-государь. Все, что Вы ни прикажете, будет исполнено.

Все прослезились. Казаки заверили Пугачева, что войско примет его с радостью, если он за них вступится. Емельян Иванович был доволен:

— Ну, детушки мои, соколы ясные, смотрите же, не покиньте вы меня! Теперь у вас пеший сизый орел, подправьте сизому орлу крылья! Сумею я вас нарядить и разрядить!

— Только не покинь ты нас, надежа-государь, а мы с Яицким войском все, что вы ни прикажете и ни потребуете, сделаем.

Этот разговор весьма любопытен и примечателен. И раньше, в беседах с Пьяновым и Закладновым, Пугачев обещал помочь казакам избыть их беду. Но это было, можно сказать, предварительное, первое прощупывание настроений, намерений казаков. Говорилось о бегстве во главе с ним с Яика на Кубань или Лабу. Теперь позиции сторон определились более ясно и четко. Обе стороны не говорят уже ни о каком уходе с Яика. Наоборот, речь идет о том, как лучше устроить жизнь на Яике. Они заключают своего рода договор, и Пугачев впервые формулирует свои взгляды, обещая казакам достичь того (с их же помощью, конечно), о чем они мечтали десятилетиями, что им, вероятно, снилось ночами в эти кошмарные для них годы:

— Я вам даю свое обещание жаловать ваше войско так, как Донское: по двенадцати рублей жалованья и по двенадцати четвертей хлеба. Жалую вас рекой Яиком и всеми протоками, рыбными ловлями, землею и угодьями, сенными покосами безданно и беспошлинно. Я распространю соль на все четыре стороны, вези кто куда хочет. И буду вас жаловать так, как и прежние государи, а вы мне за это послужите верою и правдою.