В долине лотосов - Гу Хуа

Но он ошибся. Когда они пошли спать и он, лежа с женой на одной подушке, поведал ей свою тайну, Пятерня подскочила, точно заведенная пружина:

– Ты что, нас всех погубить хочешь? Накликать несчастливую звезду на наш дом? Бессовестный мерзавец, чтоб тебя разорвало! Я так тебя жалею, а ты, оказывается, уже совсем душу отдал этой ведьме! О-о-о!

Пятерня завопила, как будто в нее вселился бес. Ли Маньгэн тоже вспылил и вскочил с постели:

– Ты чего орешь, дура?! Если брюхо пучит, так иди облегчись. Совсем распустилась…

– Дура, в самом деле дура! Давно уже в черепаху превратилась, в зеленой шапочке хожу! [22] Будь я проклята, если завтра не удушу эту проститутку! – вопила Пятерня, сидя на постели с распущенными волосами, в одной рубахе и колотя себя по ляжкам.

– Да заткнешься ты или нет? Вот мерзавка, с ней советуются, а она тут же все портит, действительно беду на дом накличет! – в ярости зашипел Ли Маньгэн. Он не пощадил бы Пятерню, но был вынужден сдержаться, боясь, что соседи услышат их крик и тогда будет трудно выпутаться.

– Ты мне скажи начистоту, что у тебя с этой тварью! Она тебе жена или я? Вы все время приглядывались, принюхивались друг к другу, как кобель с сукой, а я-то, старая, уже ослепла совсем, не замечала ничего!

– Замолчи, мерзавка, а то я расплющу твою поганую рожу! Я честный человек и не желаю, чтоб ты обливала меня своим дерьмом!

– Ну бей же, бей! Я тебе шестерых детей родила, двоих схоронила, а ты, видать, давно хотел от меня избавиться! Конечно, я не такая свежая, белая, нежная! Домашние цветы не так пахнут, как полевые… Бей же, я разрешаю тебе! Забей меня до смерти, а потом иди к новой жене, наслаждайся ею!

Не переставая ругаться, Пятерня изо всей своей могучей силы ударила мужа в грудь головой и приперла его к стене, так что Ли Маньгэн даже не мог оттолкнуть ее и только дрожал от ярости да полыхал глазами.

– Чтоб тебя гром разразил! Прячет деньги для полюбовницы, а семья ему уже не нужна… Вчера на собрании председательша все ясно говорила, так ему надо к своим пакостям еще жену и детей притянуть, чтоб вместе с ним в тюрьму сели! Если ты сегодня же не сдашь эти ворованные деньги, можешь считать, что убил меня собственными руками! Впрочем, тебя не интересует моя жизнь…

Чтоб тебя громом разразило, чтоб тебя пушкой разнесло! Эта полюбовница тебя совсем сердца лишила! Ее подстилку готов на шею заместо платка повесить! А я пойду и донесу в рабочую группу, пусть они пришлют ополченцев с обыском!

Ли Маньгэн не сдержался и закатил ей сильнейшую затрещину. Пятерня повалилась на пол, точно подрубленное дерево, а муж, боясь, что она снова начнет скандалить, наступил ей коленом на грудь:

– Ну, будешь еще орать? Ночь на дворе, а она вопит на всю улицу! Ты сильна, да только я посильнее, одним ударом могу из тебя душу выбить… И сам, понятно, жить не буду!

Как бы в доказательство он с силой ударил себя кулаком по голове. Пятерня лежала на полу с разбитой губой и распухшим носом, но не отбивалась – видно, испугалась все-таки. Из соседней комнаты с плачем и криками «Мама! Папа!» вбежали проснувшиеся девочки. Их слезы произвели на родителей целительное действие: Ли Маньгэн сразу отпустил жену, а та вскочила и стала поспешно одеваться. Она была стыдливой и не хотела показываться перед детьми чуть ли не в голом виде.

На улице уже лаяли собаки, мяукали коты. Многие соседи прибежали на шум и барабанили в дверь, в окна с криками: «Секретарь! Секретарша!», желая разнять дерущихся. Пришлось открыть им. Каждый из пришедших вволю наговорился, буря понемногу утихла, и супруги снова легли спать. Пятерня отвернулась к стене, не желая глядеть на мужа, но и не плача, а вот Ли Маньгэн вдруг заплакал:

– О небо, как пережить все это?… Люди смотрят друг на друга налитыми кровью глазами, скрежещут зубами от ярости, сердца их твердеют, как железо… Но ведь люди, потерявшие совесть, уже перестают быть людьми! Бедная женщина, с которой я никогда не знал счастья и которой просто по совести помогал… Ведь люди – это люди, а не скоты! Но теперь я даже себя не могу защитить. Что за мир, в котором люди живут, топча один другого?

Мужских слез пугаются даже травы и деревья. Пятерня никогда не слышала, чтобы ее муж плакал, и тоже испугалась, но свою обиду сразу превозмочь не смогла. Конечно, муж есть муж, в каком бы положении он ни находился, а Ли Маньгэн плакал все жалобнее. Пятерня не выдержала и села на постели, решив поговорить напрямик:

– Ну что, сбил меня с ног, да еще встал на грудь коленом, как делают с вредителями? Бессовестный! Даже если б я была еще смешнее и глупее, я все равно твоя жена, твоя помощница, родившая тебе шестерых детей… Разве я виновата, что из них выжили только четверо? А ты пускаешь в ход руки, сбиваешь меня на землю, да еще коленом прижал – так, что у меня в глазах потемнело… У-у-у… Какая я несчастная! О, мама, какая я несчастная!

Вообще-то Пятерня хотела успокоить мужа, но, когда начала говорить, вновь невольно прониклась жалостью к самой себе и сбилась на плач. Потом с силой ущипнула его:

– Твою совесть собаки съели! Я тоже погорячилась, стала ругаться, но ты-то меня совсем не жалеешь… У-у-у… Совсем не жалеешь, а я все-таки жалею тебя, бессовестного! Одно дело ругать, а другое – бить. Ведь ты сам знаешь, что женское лицо – не тряпка какая-нибудь, а бьешь! У-у-у… Если ты свою уродливую жену не любишь, так хоть дочек постыдился бы! У-у-у…

Ли Маньгэн смягчился и, смахнув с лица слезы, обнял Пятерню. Да, она в самом деле его жена, мать его детей и хозяйка его дома – единственного дома! Восемь лет он прожил с ней, и эти годы были не только горькими, но и счастливыми, когда они, как радостные сороки, дружно тащили в дом каждую палочку, каждую веточку… Жена тоже смягчилась от его объятия. Повернувшись к нему, она вдруг встала перед ним на колени и положила его руки себе на грудь:

– Маньгэн, послушай меня… Ты ведь партийный секретарь, в политике разбираешься и понимаешь, что означает это движение… «Не на жизнь, а на смерть», как сказала председательша. А мы не можем умирать, мы должны жить… Все равно огонь в бумагу не завернешь!… Эти деньги нельзя оставлять у себя… Помнишь, во время земельной реформы некоторые люди прятали ценности для помещиков и богатеев, так этих людей избивали до полусмерти, да еще надевали на них шапки «прихвостней»… Сдай эти проклятые деньги, сдай их рабочей группе! Если не сдашь, люди обязательно дознаются… Мы вовсе не губим твою сестрицу, она сама себя должна винить. В новом обществе и беднеть и богатеть полагается сообща, а она хотела разбогатеть частным путем, в одиночку хорошей жизни искала…

Ли Маньгэн еще крепче обнял жену и чуть снова не заплакал. Казалось, он прощался с прежним Ли Маньгэном, потому что тому было не под силу выдержать борьбу «не на жизнь, а на смерть».

Глава 6. Заведующий Гу

Из орготдела укома и уездного отдела продовольствия пришел приказ: заведующего зернохранилищем в Лотосах Гу Яньшаня, утратившего классовую позицию и преступно распродававшего рис из государственного амбара, немедленно отстранить от работы и отдать под следствие. Этот приказ был обнародован рабочей группой укома на общем собрании работников зернохранилища и прозвучал точно гром среди ясного неба, Гу Яньшань на собрании не присутствовал, но его тут же схватили, заперли на верхнем этаже собственного дома и лишили свободы передвижения. Днем и ночью его охраняли двое активистов, присланных рабочей группой: говорили, для того, чтобы он в страхе не покончил с собой. Вначале он просто не поверил собственным ушам и глазам, не мог представить, что такое бывает, думал, что все это

какой-то глупый, невообразимый сон. Чепуха, чепуха какая-то! Словно в театре или в кино, где режиссер никогда не был ни на фронте, ни в деревне и ставит сплошную ерунду. Гу Яньшань однажды видел военный фильм, в котором командир перед вражескими позициями размахивал руками и громко кричал: «Вперед, товарищи, за родину и народ, за миллионы наших страдающих собратьев по классу во всем мире!» О небо, да разве на поле боя есть время для подобных речей? Такой командир был бы живой мишенью для врага, все это лживо, смешно и глупо! Но сейчас Гу Яньшаня действительно отстранили от работы и отдали под следствие, ничего лживого или фантастического здесь, к сожалению, не было. И этот добрый, спокойный человек, которого в Лотосах почтительно называли «солдатом с севера», опомнившись от неожиданного удара, начал в ярости бить по двери, по стенам и кричать во все горло:

– Что это за рабочая группа такая?! Сплошное издевательство! Сами сфабриковали материал и обманывают уком! Ну, погоди, Ли Госян, я до тебя доберусь, ты у меня еще попляшешь! В лицо называла меня старым товарищем, старым революционером, а чуть отвернулся – ударила в спину… Я знаю эту тактику, мы сами применяли ее, когда сражались с японцами, с чанкайшистами, а вы применяете ее против своих же товарищей! Вы еще в штаны ходили, когда мы вели подземную войну, гибли от пуль… Кровь тогда лилась рекой, трупы громоздились горами, но мы все-таки освободили родину, а вы сейчас устраиваете никому не нужную борьбу, не даете людям жить спокойно!