Горы и оружие - Джеймс Олдридж

В спортивно-гибкой фигуре Ги Мозеля, в безупречной рубашке, безупречном лице, в безупречных французских манерах был смысл и толк, в скандальном же поведении Франции — не было.

Мак-Грегор молча сидел, глядел на звезды, слушал, как провансальские собаки лают внизу в лощине, отодвинувшей от дома сутолоку автострады. Словно издали дошел сквозь лай голос Мозеля: Мозель спрашивал, по какому делу ездил Мак-Грегор в Швейцарию и зачем ходил справляться в банк.

— Почему вы не обратились прямо ко мне?

— Я ведь не знал еще тогда, что вы можете помочь. Не был даже знаком с вами.

— Напрасно Кэти вам не подсказала.

— Нельзя же было мне ворваться и брякнуть: «Здравствуйте, Ги. Знакомьтесь — мой муж. Помогите ему». Слишком уж бесцеремонно.

— Напрасно, — повторил Мозель, но так, что это прозвучало не упреком, а похвалой Кэти. — Так в чем заключается дело?

Мак-Грегор рассказал ему о пропаже курдских денег, о странном молчании и враждебности, с которыми столкнулись курды в своих попытках розыска.

— Они решили, что нужен человек вроде меня, с европейской фамилией и внешностью, чтобы докопаться до правды.

— Прелестно! — сказал Мозель. — И это все?

— Это все, — помедлив, ответил Мак-Грегор. — Меня просто просили разыскать деньги.

— А знаете ли вы, какая о вас здесь прошла слава? — произнес Мозель, улыбаясь своей холодновато-дружеской улыбкой.

— Слава? — встрепенулся обеспокоенно Мак-Грегор.

— Еще бы. Одна уже таинственность ваших связей с курдами, ваша молчаливая причастность! Но помимо того, говорят, что вы спустились с гор с целью, отнюдь не сводящейся к возврату денег.

— Я приехал разыскать деньги. Вот и все.

— Недостаточно романтично, — со смехом сказал Мозель.

— Не до романтики тут, — сказала Кэти.

— Вы не понимаете. Рецепт успеха в таком деле — сгущать тайну, а не прояснять.

— Нет, Ги, — твердо сказала Кэти. — Не надо романтического вздора.

— Но, Кэти, романтический вздор здесь уже налицо, и я советую воспользоваться им.

— О каком романтическом вздоре вы говорите? — спросил Мак-Грегор.

— О мучительном любопытстве, вами возбуждаемом. Ходят восхитительные слухи о том, что вы убивали турок, партизанили в горах, что вы самоотверженный боец, отдавший себя курдскому делу, и прочее, и прочее.

— Ах, это полнейший бред, — сказала Кэти.

— Разве?

— Бред и глупость.

— Во всяком случае, не следует недооценивать заманчивых возможностей, связанных с таким реноме, — сказал Мозель. — У вашего мужа, — кивнул он на молча хмурившего брови Мак-Грегора, — замечательно самоотрешенный вид. А поскольку подлинную силу всех этических систем составляет самоотречение, то в наши дни этим снова начинают восторгаться. Не правда ли? — обратился он к Мак-Гре-гору.

— От чего же это я, по слухам, самоотрешился? — спросил тот.

— Кто знает? — сказал Мозель усмешливо, но дружелюбно. — Вот взгляните-ка на этих женщин. — Он обернулся к двум женским фигурам работы Жермены Ришье, легонько похлопал по бронзе рукой. — Они полны внутренней силы, ибо воплощают отрешенность от себя. Самоотречение.

Кэти засмеялась.

— В жизни не слышала подобной чепухи.

— Я говорю серьезно, — сказал Мозель, по-прежнему улыбаясь. — Вы, Кэти, не понимаете французов.

Но Кэти досадливо отмахнулась:

— Вы просто умничаете.

— Я ведь читал досье Мак-Грегора, — заметил в ответ Мозель.

Вызванный нажатием кнопки, явился слуга, взял опустевшие бокалы. Над зеленой бухтой Ла-Напуль одноглазо и огромно вставала луна. Слуга сказал: «Вечерние известия, мосье» — и, войдя с веранды в кабинет, включил телевизор.

В английском, стерильно-чистом кабинете Мозеля они сели у горящего камина — этот анахронизм оказался весьма кстати весенним ривьерским вечером. И вечер не сулил никаких тревог. Но внезапно на экране появились полицейские в противогазах, точно алебардщики в шлемах с опущенным забралом. И точно на бунтующих средневековых крестьян, ринулись они по тускло освещенному парижскому бульвару на студентов, столпившихся за примитивными баррикадами у площади Эдмона Ростана (после того как, по словам комментатора, их прогнали со двора Сорбонны).

— Да тут бойней пахнет, — проговорила Кэти, выпрямляясь в кресле.

Она и Мак-Грегор напряженно стали вглядываться в растрепанные фигуры сбитых с ног, окровавленных, потерявших сознание людей, которых волокли к полицейским фургонам. Но нигде в этой каше не видно было изувеченной Сеси.

— Надо позвонить тете Джосс, — сказала Кэти.

— Ничего с Сеси не случится, — сказал Мак-Грегор, вдруг опять обретая уверенность в надежности и крепости ее локтей и коленок.

— О, пожалуйста, — сказал Мозель, узнав, в чем дело. Он набрал Париж, дозвонился до тети Джосс. — Алло, тетя Джосс. Говорит Ги Мозель. Прошу прощения, если разбудил вас — время позднее, но Кэти хочет узнать, как там Сеси.

Кэти взяла трубку, а Мак-Грегор — вторую, дополнительную.

— Мне кто-то позвонил и сказал, что Сеси в восемь часов арестовали во дворе Сорбонны, — услышали они голос тети Джосс.

— А куда увезли, сказал? — спросила Кэти.

— Я не уточнила, Кэти, душенька. Я ведь знаю, что ее отпустят, лишь только выяснится, кто она такая.

С тяжким вздохом — как же безнадежно отстала от жизни тетя Джосс! — Кэти спросила ее, кто был звонивший. Но и этого тетя Джосс «не уточнила».

— Если будут какие-нибудь вести, позвоните мне сюда, — сказала Кэти и дала номер телефона. — И пожалуйста, тетя Джосс, в следующий раз спрашивайте, кто звонит.

— Хорошо, Кэти, душенька.

Положив свою трубку, Мак-Грегор сказал Мозелю, что хотел бы еще ночью вернуться в Париж. Если бы узнать, в котором часу ближайший рейс Ривьера — Париж, и если бы Мозель смог доставить его в Ниццу, в аэропорт, откуда летают рейсовые самолеты...

— Быть может, этого и не потребуется, — сказал Мозель. — Ее, вероятно, увезли в полицейский участок на Сен-Сюльпис. Подождите минутку, я выясню.

— Хорошо, — сказал Мак-Грегор. — Но все же надо бы вернуться в Париж.

— Погоди, — сказала Кэти. — Возможно, у Ги это проще получится.

Проще — означало нажать на рычаги инстанций по нисходящей. Мак-Грегор слушал, как, узнав номер участка на Сен-Сюльпис, Мозель говорит затем с одним, с другим полицейским чином и добирается, наконец, до нужного ему человека. Есть ли среди арестованных студентов une anglaise (англичанка) Сесилия Мак-Грегор? Заминка на том конце провода; Мозель резким тоном велел полицейскому проверить по спискам и, после краткой паузы, кивнул. Прикрыл рукой микрофон трубки.

— Она в Сен-Сюльписе, — сказал Мозель. — Но их хотят перевезти в Нотр-Дам-де-Шан...

— Как она там? Цела ли?

Опять жесткие слова в трубку; оказалось, что Сеси цела и невредима.

— Хотите, я устрою, чтобы ее выпустили? — обратился Мозель к Мак-Грегору, и тому пришлось по душе, что вопрос обращают к нему, хотя ответила за него Кэти:

— Ну конечно!

Мозель спросил в трубку, достаточно ли его, Мозеля, слова для немедленного освобождения девушки. Или же придется позвонить министру? Выслушав ответ, Мозель опять прикрыл трубку ладонью, сказал:

— Он говорит, что им приказано выдворять из Франции всех иностранцев, участвующих в демонстрапиях. Он согласился выпустить ее сейчас безотлагательно но говорит, что если начнут следствие (proces), заведут дело, тогда ей будет грозить высылка из Франции.

— А вы можете устроить так, чтобы не было следствия?

— Могу. Но это лучше не по телефону.

— Все равно мне надо ехать, — сказал Мак Грегор, переглянувшись с Кэти.

— Ги, простите ради бога, — сказала Кэти.

— Ну, о чем речь. Но прошу вас, не тревожьтесь. Я позабочусь, чтобы не было ни следствия, ни дела. Утром сразу же отправимся. Вас это устраивает? — спросил Мозель Мак-Грегора. — Не то мы вылетим в Париж сейчас же. Только все равно я ничего не смогу там сделать до утра.

— Нет, нет. Вполне устраивает, — сказал Мак-Грегор. — Большое спасибо.

— Временами просто беда с нашей Сеси, — сказал Мозель, как бы изымая Сеси из-под отцовского крыла и беря под свое покровительство — и это резнуло слух Мак-Грегора.

Кэти и Мак-Грегор сошли вниз и легли спать, намеренно не обменявшись ни словом о Сеси. К чему ссориться? А ранним утром, хрустально-чистым на четырехкилометровой высоте, они плавно понеслись от моря над голубой полосой Роны, и к девяти часам Мозель доставил их к тете Джосс, Он сказал, что тотчас отправится улаживать дела Сеси, но на это может потребоваться время, так как сегодня суббота.

— Приходите-ка обедать в понедельник на Пиле-Виль, — сказал он Мак-Грегору, — и я сообщу вам, что смог выяснить относительно курдских денег.

— А где это Пиле-Виль? — спросил Мак-Грегор. — И что это такое?

— Это улочка между улицами Лафайетта и Лафита, — пояснил с улыбкой Мозель, — сразу за бульваром Османна. Дом пять, подъезд «А». Позвоните и не удивляйтесь, если прождете несколько минут, пока спустятся и откроют. Это мой приватный вход.