Стихи Веры Полозковой разных лет - Вера Полозкова

***

Да, а лето-то какое.

Все несется кувырком.

Из приемного покоя

Тянет свежим ветерком.

Стекла в длинных грязных каплях.

Птицы высоко летят.

Девушки в больничных тапках

Все похожи на утят.

Тишина, прохлада, благость.

Мысли съело пустотой.

Сестры в капельницы август

Разливают золотой.

Навещать приходят реже –

Дорог внутренний уют.

Скоро мне тебя отрежут

И зашьют.

4 августа 2006 года.

@@@

Жаль, в моих смс-архивах программы нету,

Что стирала бы слой отмерший в режиме «авто».

Я читаю «ну я же рядом с тобой» - а это

Уже неправда.

Недействительные талоны; ущерб немыслим.

Информация неверна; показанья лживы.

Он писал мне «я тут умру без тебя», но мы с ним

Остались живы.

Я читаю: «Я буду после работы сразу

И останусь» - но не останется. Нестыковки.

Пусть указывают срок годности каждой фразы

На упаковке.

Истечет ведь куда быстрее, чем им поверишь.

И за это им даже, в общем-то, не предъявишь.

Сколько нужно, чтоб написать их? Минуты две лишь

И десять клавиш.

Сколько нужно, чтоб обезвредить их, словно мину

У себя в голове?.. Сапер извлечет из почвы

Как из почты, и перережет, как пуповину

Проводочек: «Эй, половина.

Спокойной ночи».

11 августа 2006 года.

@@@

Летит с ветвей ажурный лист

Приходит осень. Зябко ёжась,

Садится юный журналист

Искать фуллтаймовую должность.

Да, он, трепло и егоза,

Берется, наконец, за дело.

Не хочет быть как Стрекоза,

Что лето красное пропела,

А тут зима катит в глаза.

Он алчет славы и бабла.

Свою визитку; пропуск; статус.

Сменить веселую поддатость

На деловое бла-бла-бла.

Сменить куртенку на гвозде

На пиджачок, лэптоп и туфли.

Пельмени, что давно протухли -

На шведские столы везде.

Он спит до трех и пьет до ста

Бутылок в год, но - не тоска ли? -

Он хочет, чтоб его пускали

В партеры и на вип-места.

Так сладко жизнь его течет

И так он резв и беззаботен.

Но хочет в месяц двести сотен

И чтоб везде ему почет.

Чтоб офис, годовой баланс.

А не друзья, кабак и танцы.

Ему так мил его фриланс -

Но толку что с его фриланса?

Да, прозы требуют года.

Он станет выбрит и хозяйствен.

Сегодня с милым распиздяйством

Он расстается навсегда.

14 августа 2006 года.

@@@

Ираклий сидит на лавке в каком-то из арбатских переулков, триумфально поглощает чизбургер; я сижу на коленке у Темы Бергера и что-то рассказываю. Оборачиваюсь, осекаюсь, Ираклий вопросительно ведет бровью.

Я: Черт, как же мне избавиться от фиксации на нерусских кареглазых мальчиках?!

Тема, помедлив: Фашизм?..

15/08/06

@@@

Ревет, и чуть дышит, и веки болезненно жмурит,

Как будто от яркого света; так стиснула ручку дверную –

Костяшки на пальцах белеют; рука пахнет мокрой латунью.

И воду открыла, и рот зажимает ладонью,

Чтоб не было слышно на кухне.

Там сонная мама.

А старенькой маме совсем ни к чему волноваться.

Ревет, и не может, и злится, так это по-бабьи,

Так это дурацки и детски, и глупо, и непоправимо.

И комьями воздух глотает, гортанно клокочет

Слезами своими, как будто вот-вот захлебнется.

Кот кругло глядит на нее со стиральный машины,

Большой, умноглазый, печальный; и дергает ухом –

Снаружи-то рыжим, внутри – от клеща почерневшим.

Не то чтоб она не умела с собою справляться – да сдохли

Все предохранители; можно не плакать годами,

Но как-то случайно

Обнимут, погладят, губами коснутся макушки –

И вылетишь пулей,

И будешь рыдать всю дорогу до дома, как дура,

И тушью испачкаешь куртку,

Как будто штрихкодом.

Так рвет трубопровод.

Истерику не перекроешь, как вентилем воду.

На улице кашляет дядька.

И едет машина,

По камешкам чуть шелестя – так волна отбегает.

И из фонаря выливается свет, как из душа.

Зимой из него по чуть-чуть вытекают снежинки.

Она закусила кулак, чтобы не было громко.

И правда негромко.

Чего она плачет? Черт знает – вернулась с работы,

Оставила сумку в прихожей, поставила чайник.

- Ты ужинать будешь? – Не буду. – Пошла умываться,

А только зашла, только дверь за собой затворила –

Так губы свело,

И внутри всю скрутило, как будто

Белье выжимают.

И едет по стенке, и на пол садится, и рот зажимает ладонью,

И воздухом давится будто бы чадом табачным.

Но вроде легчает. И ноздри опухли, и веки,

Так, словно избили; глядит на себя и кривится.

Еще не прошло – но уже не срывает плотины.

Она себя слушает. Ставит и ждет. Проверяет.

Так ногу заносят на лед молодой, неокрепший,

И он под подошвой пружинит.

Выходит из ванной, и шлепает тапками в кухню,

Настойчиво топит на дне своей чашки пакетик

Имбирного чаю. Внутри нежило и спокойно,

Как после цунами.

У мамы глаза словно бездны – и все проницают.

- Я очень устала. – Я вижу. Достать шоколадку?..

А вечер просунулся в щелку оконную, дует

Осенней прохладой, сложив по-утиному губы.

Две женщины молча пьют чай на полуночной кухне,

Ломают себе по кирпичику от шоколадки,

Хрустя серебристой фольгою.

18 августа 2006 года.

@@@

Друг друговы вотчины – с реками и лесами,

Долинами, взгорьями, взлетными полосами;

Давай будем без туристов, а только сами.

Давай будто растворили нас, погребли

В биноклевой мгле.

Друг друговы корабли.

Бросаться навстречу с визгом, большими псами,

Срастаться дверьми, широтами, адресами,

Тереться носами,

Тросами,

Парусами,

Я буду губами смугло, когда слаба,

Тебя целовать слегка в горизонтик лба

Между кожей и волосами.

В какой-нибудь самой крошечной из кают,

Я буду день изо дня наводить уют,

И мы будем слушать чаечек, что снуют

Вдоль палубы, и сирен, что из вод поют.

Чтоб ветер трепал нам челки и флаги рвал,

Ты будешь вести, а я отнимать штурвал,

А на берегу салют чтоб и карнавал.

Чтоб что-то брать оптом, что-то – на абордаж,

Чтоб нам больше двадцати ни за что не дашь,

А соль проедает руки до мяса аж.

Чтоб профилем в синь, а курсом на юго-юг,

Чтоб если поодиночке – то всем каюк,

Чтоб двое форева янг, расторопных юнг,

И каждый задира, бес, баловник небес,

На шее зубец

Акулий, но можно без,

И каждый влюбленный, злой, молодой балбес.

В подзорной трубе пунктиром, едва-едва -

Друг друговы острова.

А Бог будет старый боцман, гроза морей,

Дубленый, литой, в наколках из якорей,

Молчащий красноречиво, как Билл Мюррей,

Устроенный, как герой.

Мы будем ему отрадой, такой игрой

Дельфинов или китят, где-то у кормы.

И кроме воды и тьмы нет другой тюрьмы.

И нету местоимения, кроме «мы».

И, трюмы заполнив хохотом, серебром

Дождливым московским – всяким таким добром,

Устанем, причалим, сядем к ребру ребром

И станем тянуть сентябрь как темный ром,

И тихо теплеть нутром.

И Лунья ладонь ощупает нас, строга -

Друг друговы берега.

И вечер перченым будет, как суп харчо.

Таким, чтоб в ресницах колко и горячо.

И Боцман легонько стукнет тебя в плечо:

- До скорого, брат, попутных. Вернись богатым.

И бриз в шевелюре будет гулять, игрив.

И будет назавтра ждать нас далекий риф,

Который пропорет брюхо нам, обагрив

Окрестную бирюзу нами, как закатом.

31 августа 2006 года.

@@@

А что, говорю, вот так, говорю, любезный.

Не можешь любить – сиди, говорю, дружи.

Я только могу тебя обнимать, как бездной.

Как пропасть ребенка схватывает во ржи.

А что, говорю я, дверь приоткрыв сутуло.

Вот терем мой, он не низок и не высок.

Я буду губами трогать тебя, как дуло

Беретты – между лопаток или в висок.

А что, говорю, там город лежит за дверью.

Пустыня, и в каждом сквере по миражу,

В руке по ножу, на лавочке по бомжу.

А я все сижу, гляжу и глазам не верю.

Сижу, говорю, и глаз с тебя не свожу.

***

У сердца отбит бочок.