Пир у золотого линя - Владас Юозович Даутартас

— Не суй свой нос в чужой котел!

Я подбегаю к Костукасу. Он какой-то задумчивый, совсем бледный и неразговорчивый. Ноги еле волочит, полы отцовского ватника метут землю.

— Костукас, я тоже пойду, — шепчу я ему на ухо.

Костукас косится на меня и пожимает плечами, словно говоря: «Ну и что, а мне-то какое дело…»

За деревней Пранайтис выходит на лед. Двигаясь вдоль самого берега, шаг за шагом, осторожно продвигается вперед. Внезапно он взмахивает топором и ударяет обухом об лед.

— Бери, — велит он Костукасу, а сам направляется дальше.

Мы с Костукасом кидаемся плашмя на лед, где пробита брешь. Вот она, оглушенная, брюшком кверху, красноперка — в ладонь величиной, с оранжевыми глазами.

— Костукас, хватай, а то очнется! — тороплю я его.

Однако Костукас, вытаращив глаза, глядит на лед и не шевелится. Что он там видит? Приглядевшись внимательней, я догадываюсь. Расколотый обухом лед заискрился яркими красками. Радужные полоски пляшут перед глазами, сверкают, переливаются в солнечных лучах.

— Господи, господи… — остолбенев, шепчет Костукас.

— Костас, ты что — примерз?

Заслышав отцовский голос, Костукас вздрагивает всем телом. Ловко засучив рукава ватника, он запускает руку под лед и достает рыбку. Швырнув ее в корзинку, он торопливо направляется к отцу, даже не оборачиваясь.

— Зачем порезали отца? Теперь он страх какой злой… — шепчет он, когда я догоняю его.

Это верно. Вся деревня знала, что раны у Пранайтиса заживали медленно, гноились. Кое-кто поговаривал, что, мол, какой из него теперь рыбак — левая рука-то сохнуть начала. Недаром он ее на перевязи носит.

Мы уходили все дальше вдоль берега реки. Рыбу покрупнее так не оглушить. В корзинке лежат несколько штук мелких, похожих на шпульки, щук, крохотные плотички. Но Пранайтис и такой добыче рад. Присев на пучок рыжей осоки, он скручивает цигарку.

— Рыбу матери неси, — говорит он и резко поднимается. — Я в лес пошел, за хворостом.

Только лишь Пранайтис, раскачиваясь, скрывается за кустами, Костукас оживает, словно рыба, подобранная с песка и кинутая обратно в воду. Весело крича, он принимается кататься по льду. Я не отстаю от него. До самой деревни мы добираемся, раскатываясь на льду, догоняя друг дружку.

— Хватит, а то увидят, — еле переводя дыхание, напоминаю я Костукасу и, скинув клумпу, проверяю, не стер ли подметку. Ничего, почти незаметно.

На минутку забегаю к Костукасу. Пранайтене радостно выхватывает у него из рук корзинку и тут же принимается чистить рыбу. Младшие братишки Костукаса, как горошины, выкатываются из всех углов и жмутся к матери. Всклокоченные, чумазые, толпятся они над корзинкой и жадно разглядывают рыбу. Братьев Костукас не любит. И как тут любить, если из-за них Костукаса отец лупит. Когда отец с матерью заняты, Костукасу приходится за ребятишками присматривать. Двое побольше, которые в штанах, — те еще полбеды, но вот малыши — вечно они ноют, сами не знают отчего. Не вытерпит Костукас да и шлепнет кого-нибудь. Тот еще пуще надрывается. Ну, а тогда Костукас получает от отца свою порцию. И так каждый день. К тому же братишки таскают всякие железки, которые собирает Костукас, и так их уродуют, что не узнать.

— Постой, Йонас, что я тебе покажу, — забираясь под кровать, говорит Костукас. Я приседаю и с нетерпением слежу, как Костукас шарит под кроватью. Что-то он оттуда вытащит?

Вскоре Костукас вылезает и, даже не взглянув в мою сторону, кидается к братьям.

— Кто взял?

Детишки молчат, переглядываются.

— Ну погодите, я вам покажу, — не на шутку грозится Костукас и пытается ухватить за вихор самого старшего.

— Это не я… Альбинас брал…

— Вацюс раз-бил, — оправдывается Альбинас.

— Разбил?!

— Он врет… Антанюкас под кроватью нашел.

— Не браааал я… — плаксиво заводит Антанюкас.

— Перестань ты, ирод, детей мучить, — прикрикивает на Костукаса мать.

— А чего они мельницу взяли, — не отстает Костукас и хватает Вацюса за вихры. Тот вскрикивает не своим голосом, а Пранайтене хватается за палку.

— Ну, постой, отцу скажу, — грозится она.

Но Костукас выскакивает за порог, увлекая с собой и меня.

— Такая красивая была, — Костукас тяжело дышит, прислонившись к забору. — Знаешь, четыре крыла и вертятся…

Дома достается и мне. Столько времени без толку проваландался! Отец ругает меня, а Юшка больше злится на Пранайтиса. Где же это видано, чтобы рыбак да этак рыбу ловил. Добро бы варвар какой, а то…

— И чего ты, Мотеюс, ворчишь? Неужели не видишь, от голода человек спасается, — возражает Юшке мать.

Юшка, низко склонившись, плетет сеть и не отвечает. Молчат и отец с матерью. С чего они вдруг так примолкли? Мне тоже не по себе. Бесшумно подсаживаюсь к своей части сети и беру челнок. Очень хочется есть, но неловко попросить, пока ничего не наработал. А мама, как нарочно, сама не предлагает… Я сижу, опустив голову, не глядя по сторонам, жду, что скажет мама. А она все молчит…

VI

— Сколько раз тебе говорить — крепче узел вяжи. Видишь, петли елозят, — с этими словами Юшка отнимает у меня край сети, который я вяжу, и, всунув в петлю два пальца, раздвигает их. И правда, теперь я и сам вижу, что узлы ездят, ячейки сети раздвигаются, увеличиваются.

— Разве это сеть? Воробьев такой сетью ловить, а не рыбу. Вот как вязать надо.

Юшка продолжает мой край. Только теперь его руки двигаются медленно, чтобы я успел все заметить.