Конан и райская яблоня - Светлана Тулина

Впрочем, пока скелет этот вовсе не думал рассыпаться на отдельные кости, как положено то любому уважающему себя скелету. Отнюдь! Он довольно шустро перебирал копытами по серым камням, мотал из стороны в сторону оскаленным черепом и даже иногда игриво взбрыкивал, дергая тазобедренными костями.

Вот эти-то игривые взбрыкивания и причиняли Конану самую сильную боль.

Вообще-то, скакать голышом даже на обычной и в меру упитанной лошади — удовольствие ниже среднего. А получать удовольствие, проделывая это на вертлявом и игривом лошадином скелете, способен лишь мазохист. Даже просто сидеть верхом на острых, костистых, да к тому же еще и находящихся в постоянном движении позвонках было очень больно. А тут и еще и куда большая неприятность подоспела, как ни берегся Конан, как ни стискивал бедрами лошадиный костяк, стараясь по возможности приподнять и тем уберечь от болезненных травм самые уязвимые свои места. Не помогло. При очередном прыжке игривого скелета случилось именно то, чего Конан с ужасом ожидал с самого начала кошмарной скачки — самую нежную часть его тела таки защемило и прочно заклинило между двумя лошадиными ребрами.

Боль была неописуемой.

Конан весь моментально покрылся холодным потом и первым же, еще неосознанным и полуобморочным движением попытался освободить застрявшее. Это было неверным решением — боль усилилась многократно, хотя еще секунду назад подобное казалось невозможным. Ослабевший и задохнувшийся, Конан только каким-то чудом не свалился со скелета, оставив между его ребрами все свое хозяйство. Холодный пот теперь лил с него ручьем, полированные кости скользили под ягодицами, удержаться на костяной спине становилось с каждым мигом все труднее.

А скелет, как ни в чем не бывало, продолжал себе скакать по серой равнине. Только теперь каждое его движение отдавалось в теле Конана вспышками ослепительной боли. Какое-то время Конан пытался терпеть, в кровь изгрызая губы и всем телом вжимаясь в колючий костяк в омерзительной пародии на соитие, пытаясь таким образом хотя бы немного ослабить сводящую с ума пульсирующую боль. Но долго выдержать эту омерзительную пародию на соитие молча не смог бы даже и самый терпеливый из киммерийских варваров. Будь он даже с рождения глухонемым.

Не смог и Конан. После очередного наиболее болезненного защемления он таки и заорал — самым постыдным образом, ненавидя себя за проявленную слабость, но более не в силах терпеть.

Странно, но от собственного крика сразу же стало легче.

А, может быть, и вовсе даже не от крика. А от холодных и влажных ладоней, что невесомо скользнули по лицу, стирая верхний слой боли, как усердная служанка стирает мокрой тряпкой паутину в темном углу.

Боль не исчезла, но стала вполне терпимой.

— Тихо, маленький, тихо, солнышко… сейчас все пройдет.

Голос был женским.

Холодные ладошки скользнули по шее вниз, плавными волнообразными движениями погладили грудь, пробежались пальцами вдоль ребер. Руки тоже были женскими, но это не походило на любовную ласку — скорее, так опытный мастер-лютнист проводит перед работой настройку своего инструмента.

Конан открыл глаза.

— Вот и славно, — сказала сидящая рядом молоденькая девушка, можно даже сказать — почти девочка, и снова погладила прохладной узкой ладошкой Конана по груди. От ее ладошки на коже осталось ощущение прохладной и влажной липкости. Девушка убрала руку, вытерла ладонь о влажную тряпку — на тряпке остались белесые следы. Одета она была в полупрозрачные расшитые золотом шароварчики и такую же кофточку — совсем коротенькую, закрывающую только грудь. Да и украшений на ней было слишком много, чтобы моно было принять ее за простую служанку.

— Они думают, что ты еще долго будешь очень болен, вот и поручили мне пока за тобой приглядывать. Они знают, что я умею лечить, но не знают, насколько хорошо. Тебе пока лучше отсюда не выходить — предполагается, что ты будешь болеть еще несколько дней…

Конан сел — осторожно, боясь потревожить затаившуюся боль. Но боль, похоже, возвращаться не собиралась, осталось лишь слабое саднящее жжение в промежности, словно сел причинным местом на не до конца остывшие угли и слегка обжегся. Не серьезно так обжегся, а именно что слегка.

— Я убрала боль, — сказала девушка, глядя на Конана со странной смесью виноватости и жадного интереса. — Я это умею. Не навсегда убрала, это опасно. Но — почти до утра. Этого должно хватить. А если нет, то можно будет еще раз попробовать…

Конан прислушался к себе. Боль действительно ушла, легкое жжение не в счет. Но что-то подсказывало, что не стоит торопиться и снимать тугую холщевую повязку на бедрах — все равно ничего хорошего он под ней не обнаружит. Слишком уж спокойно вела себя девушка — так не ведут себя здешние женщины в присутствии мужчины. Даже служанки. А эта, если судить по количеству украшений и явно очень дорогой одежде, служанкою являлась вряд ли. Ну, разве что купцу от чрезмерного богатства совсем крышу снесло и набрал он прислугу из потомственных аристократочек королевской крови. Но сейчас было кое-что, интересовавшее Конана куда больше вероятного статуса незнакомки в этом доме вместе со всей ее родословной.

— Где мой… хм?.. голос поддавался с трудом, но она поняла.

— Пояс? Вот он! Я подшила завязочки, они почти оторвались…

Конан ощупал пояс, оценивая потери. Нож, конечно же, отобрали. А вот все остальное, похоже, опасным или ценным не посчитали. Зря, между прочим…

— Долго… я… м-м?

Голос звучал хрипло, слова приходилось проталкивать сквозь шершавое горло с огромным трудом. Конан откашлялся, намереваясь повторить вопрос более членораздельно. Но девушка поняла и так.

— Долго. Почти весь день. Сейчас вечер уже, солнце скоро сядет. Я очень старалась, но у тебя была сильная лихорадка. Ее же не так просто убрать, как боль, понимаешь?

— Ага…

Вообще-то, Конан просто прочищал горло. Но получилось как-то очень уж многозначительно.

Девушка, во всяком случае, явно поняла это междометие как-то по-своему. И явно в не слишком одобрительном ключе. Она слегка смутилась, моргнула жалобно и стала выглядеть еще более виноватой. Показалось даже, что она готова заплакать.

— Извини. Исправлять такое я не умею… так, сделала, что смогла. Убрала лихорадку, рану вот зарастила… это нетрудно! Шрам какое-то время будет сильно болеть, но это неправильная боль, там болеть уже нечему, просто так всегда бывает… понимаешь, когда отрезают руку или ногу… ну, или там еще что-нибудь… они потом еще долго продолжают болеть, словно их вовсе и не отрезали… Это неправильная боль…