Песенный мастер - Орсон Кард

Но тут же Эссте была удивлена. Ее самообладание не давало никаких внешних проявлений, но внутри себя она была взбешена. Анссет испытывал на ней свой голос, свой дар. Он ощущал ее настроение озабоченности, ее желание покоя и игрался этим, пытаясь снять установленную ею защиту.

Я взяла ношу не по силам, вдруг поняла Эссте. Я всего лишь Скрипучка, пытающаяся спеть дуэтом с Певчей Птицей. Как может сравниться мое молчание с его пением, если это виды оружия в нашей битве?

Этой ночью Анссет пел несколько часов, а она лежала на своей постели и сопротивлялась тем, что концентрировалась на обдумывании проблем и забот Певческого Дома. Попытка давления со стороны Стивесса на Дом с целью открытия северо-западного сектора владений для добычи нефти. Вуд был недоволен тем, что пираты используют необитаемые острова на юго-западе владений Дома как базы нападений на торговые корабли в заливе. Вопрос о том, куда вкладывать невероятные средства, которые император станет платить каждый год за Певчую Птицу. Опасность, способная возникнуть, когда Майкел Грозный уже получивший для себя Певчую Птицу и все остальное человечество, вдруг решит, будто Певческий Дом, единственная независимая организация в галактике, то ли путем нажима, то ли денег, снизила свои стандарты.

Даже в обычных обстоятельствах все эти размышления могли занять дни и недели. Но на периферии этих мыслей были песни Анссета. Правда, хотя они позволили Эссте отвлечься от проблем, забыть о них полностью она тоже не могла. Даже после того, как Анссет замолчал, она лежала без сна, опасаясь того, что будет завтра. Я так беспокоилась о том, как все это повлияет на мальчика, думала Эссте с иронией, но оказалось, что это мое самообладание в опасности, а не его.

На следующий день Анссет вновь несколько раз пел для нее, но, проснувшись, Эссте обнаружила, что может сопротивляться лучше, чем устав после целого дня работы. Но сопротивление требовало и усилий, так что к вечеру устала еще больше, чем вчера, и держать себя в руках было труднее.

Правда, ее Самообладание не дало трещины; но, хотя Анссет и чувствовал, что ее самообладание позволяет ей скрывать ее состояние от других, он даже не понимал, насколько близок был к успеху. На шестой день он снова замолчал, к огромному облегчению Эссте. И теперь по нему было видно, что он испытывает напряженность. Теперь Анссет репетировал чаще. Он чаще глядел на Эссте. И дважды он коснулся двери.

16

Она что, с ума сошла? Такая мысль приходила к Анссету не раз и не два. Он мог почувствовать то, что у Эссте не было никаких причин запирать его здесь ради абсолютного молчания. Ни молчание, ни пение ни к чему хорошему не привели. Так чего же она хочет?

Может она меня ненавидит? Такой вопрос часто всплывал в его сознании в последние несколько лет. За время запрета на публичное выступления, он нашел, что давление на него становится практически нестерпимым. Но он доверял ей — а кому еще мог он доверять? Было ужасно знать, что каждый дивится, чего же он сам, Анссет, мог делать неправильно, когда сам он знал, только не мог сказать, что никакой ошибки не совершал. А ее сумасшедшие идеи относительно его психики — мальчик часто не понимал, чего добивается его наставница, но иногда чувствовал, что близко к нему подходит. Она обвиняла его в том, что он поет только ради себя. Но вместе с тем он знал, что пение доставляет ему радость, что оно единственное счастье в его жизни. Глядеть на людей, понимать их, петь для них и менять их; он сам чуть ли не создавал их по-новому, он чувствовал это так, будто берет их и достраивает их, делая лучше, чем были они до того. Так как же это могло приходить только из него самого?

И вот теперь — молчание. Молчание и тишина, так что болит голова. За всю жизнь не было такой тишины, и он не знал, что с ней делать. Зачем ты стала мне столь близкой, если этим пытаешься меня оторвать от себя? И ведь она даже не отрывает меня от себя; здесь, в Высоком Зале, он был с нею каждое мгновение. Нет, она вовсе не пытается только сделать мне больно. В этом была какая-то цель. Какая-то безумная цель.

Каким-то образом она понимает меня неправильно. Анссету было грустно от того, что каждый сразу же неправильно понимал его. Ребята не могли на него рассчитывать; учителя и мастера вообще плохо его знали, но Эссте… Эссте знала его как никто другой. Я спел ей все песни, что были у меня для нее, а она все их отвергла. Я показал ей, что могу петь в театре для чужаков и переменить их, а она сказала мне, что в этом был мой промах. Она не может принять то, что я могу сделать что-то хорошо.

Может она ревнует? Ведь она и сама была Певчей Птицей. Может она увидать, что я лучше ее, и может как раз это и заставляет ее делать мне больно? Подобная мысль была воспринята им, потому что в ней предлагалось какое-то рациональное объяснение. Вот это могло быть правдой, в то время как безумие совершенно не годилось для ясного объяснения причин, и не важно, как часто он сам пытался себя в этом убедить. Значит, ревность.

Если Эссте сама поймет это, то больше не сможет подвергать его этим пыткам. Они вновь станут друзьями, как в тот день в горах у озера, когда она обучала его Владению Собой. До того момента он его не понимал. Но вот озеро — с ним все сделалось ясно, оно рассказало ему о причине Самообладания. И главным было уже не просто не плакать, не смеяться или просто сдерживаться, когда тебе говорят, все эти бессмысленные штучки, с которыми он так боролся, которые ненавидел и пропускал мимо ушей, обучаясь в Общих комнатах. Самообладание существовало вовсе не для того, чтобы связывать тебя по рукам и ногам, а для того, чтобы наполнять тебя доверху. И в тот необычный день этого урока он расслабился, он позволил самообладанию войти в себя не как что-то подавляющее его снаружи, но как бы пришедшее изнутри и позволяющее чувствовать себя в безопасности. Я никогда не чувствовал себя счастливее. Жизнь никогда еще не представлялась легче, думал он в то время. Все было так, будто опасения и страхи, мучившие его до сих пор, куда-то исчезли. Я сделался озером, думал он, и только во время пения, что-то вытекало наружу. Но и петь было легче, оно становилось более светлым и естественным. Благодаря Владению Собой я могу видеть печаль и горе и знаю их песню. Теперь я уже не боюсь их как боялся ранее — они дарят мне музыку. Смерть — это тоже музыка; боль, радость, все, что испытывают люди — все это музыка. Я позволяю всем им войти в меня, все эти чувства заполняют меня — а наружу исходит только музыка.

Так что же она пытается делать? Она и сама не знает.