Кухня первобытного человека. Как еда сделала человека разумным - Анна Павловская

Хотелось бы обратить внимание на еще один важный момент. Нет сомнений, что связь древнего человека с природой и окружающим миром была гораздо теснее, чем мы можем представить сегодня. Скорее всего, он в силу близости к природе обладал определенными способностями и знаниями, утерянными впоследствии «цивилизованным» человеком. В этом предположении нет идеализации «благородного дикаря». Если современного человека (а такие «опыты» существуют) лишить разного рода гаджетов и поселить в глуши, мир открывается ему с новой стороны, многое в поведении птиц, животных, растений и светил становится ему понятнее и ближе. Вспомним, как удивляли индейцы завоевателей Америки — те считали их чуть ли не колдунами, настолько хорошо эти «дети природы» ориентировались в естественной для них среде.

Древние люди видели и слышали в природном окружении больше, чем мы сейчас. Все это усиливалось мистическим мировосприятием и естественной незащищенностью человека. Природа-кормилица и дарительница жизни могла быть и грозным врагом, отбирающим жизнь. Стихийные бедствия, природные катаклизмы, холод и жара, хищные животные и ядовитые растения — все могло стать причиной гибели человека, так что жизнь его была хрупким даром. Поэтому все, что эту хрупкую жизнь поддерживало и за что надо было благодарить высшие силы, могло быть поводом для праздников; в первую очередь это была, конечно, пища. Собственно, праздники в человеческом коллективе возникают с того времени, когда процесс поедания пищи перестал быть просто биологически обусловленным насыщением организма, а оброс традициями и ритуалами.

Все древние праздники тем или иным образом связаны с едой. Важнее было не дать жизнь человеку и не проститься с ним навсегда (скорее всего, представления о смерти долгое время не выходили за рамки того, что в лучшем случае «там» продолжение того же, что и «здесь»), а накормить его, то есть поддержать в нем жизнь. И каждый такой праздник, трансформировавшийся, изменившийся, обросший поздними добавлениями, но чаще всего в том или ином виде доживший до нашего (или совсем недавнего) времени, непременно имел ритуальные блюда, благодаря которым мы можем попытаться протянуть связь с древностью.

Традиции и обряды — вещь удивительно живучая. Особенно в том, что касается двух моментов. Первый связан с привычками питания. Трудно сказать, можно ли говорить о генетически сложившемся вкусе к еде, но нечто подобное, безусловно, существует, и формула «что русскому здорово, то немцу яд (или наоборот)» вполне подтверждается современными примерами. Причем речь идет не только о составе пищи, но и о способах ее употребления. Народы, в меньшей степени подверженные воздействию модернизации в плане традиций и быта, до сих пор сохраняют верность некоторым застольным привычкам, подчеркивающим сакральность пищи: едят, сидя на полу или земле, то есть на одном уровне с едой, предпочитают брать еду руками, никогда не выбрасывают пищу, во всяком случае не соблюдя определенных правил, и т. д.

Второй момент связан с обрядовостью, которую предпочитают не нарушать из суеверия — как говорится, на всякий случай. Все, что внушает страх, до крайности живуче, особенно если этот страх иррационален и необъясним.

Обращаясь к конкретным празднованиям, которые могут уходить корнями в глубокую древность, надо сразу оговориться, что вопрос это крайне деликатный и к нему нельзя подходить упрощенно. Всякая попытка просто перенести современные ритуалы в древний контекст обречена на провал. Речь может идти только об элементах, возможных деталях, каких-то отдельных фрагментах, да и нынешние традиционные блюда, естественно, только сутью, основой напоминают о своих древних аналогах.

В соответствии со сложившимся в древности вокруг еды гендерным делением хотелось бы вспомнить о двух праздниках — мужском и женском, отзвуки которых дошли до нашего времени. Первый это праздник охотников — праздник удачи и ловкости. Он тесно связан с убитым животным, которое в какой-то степени отождествляется с самим охотником (о тотемизме древних написано много трудов, и в данном случае нет смысла особо останавливаться на этой теме). Такого рода праздник — это не просто радость по случаю добытой пищи, но и ритуальное действо, призванное умилостивить жертву, чтобы она не покарала своих убийц. В этом случае речь идет о зачатках обряда жертвоприношения. От праздника зависит удача будущих охот; убитое животное надо окружить почетом и соблюсти все необходимые правила, чтобы оно могло возродиться для новой охоты.

У многих народов долгое время сохранялись празднования, связанные с охотой на медведя, дикого оленя, лося и других животных. Скопления их костей, явно ритуального характера, находят в пластах, относящихся к эпохе среднего палеолита (30–15 тысяч лет назад). Особенно много их встречается в Альпах. Несмотря на существующие разногласия, касающиеся причин возникновения этих костяных «коллекций», наиболее убедительной все-таки представляется версия о том, что они были созданы древними людьми. Вполне возможно, что они связаны с мужскими звериными праздниками, зародившимися в те времена; в пользу этого свидетельствует то, что среди находок очень часто встречаются черепа и кости лап медведей.

Б. А. Рыбаков детально описал медвежьи пещеры эпохи среднего и позднего палеолита. Особый интерес представляют медвежьи захоронения в известной карстовой пещере Драхенлох, расположенной в альпийской зоне на высоте около 2,5 километра. Черепа и кости лап медведей хранились в специально отгороженном камнями отсеке. «На границе второй и третьей камер (пещеры) стояли в ряд шесть грубых прямоугольных каменных ящиков, образованных из плит и перекрытых одной большой горизонтальной плитой. Заполнение этих „сейфов“ также состояло из черепов и длинных костей (лап) пещерного хищника и несло следы строгой регламентации… Из других находок надо еще отметить размещение нескольких неповрежденных черепов в естественной нише и неподалеку от нее — один целый череп, обложенный по контуру камнями…»[106].

Захоронения медвежьих черепов и костей лап в естественных нишах известны в пещерах Петерсхелле, Зальцофен и Клюни. В последнем случае черепа были положены по кругу. В пещере Регурду кости медведя были захоронены в яме, выложенной камнем и прикрытой массивной плитой. В Ильинской пещере близ Одессы кости медведей находились за специальной каменной оградой; череп медведя был обложен камнями. Хорошо сохранившийся череп медведя, особо поставленный, известен из пещеры Кударо. Рыбаков приходит к выводу, что преднамеренное, осознанное сбережение в труднодоступных местах, под каменным прикрытием черепов и лап медведя может свидетельствовать о начатках тотемизма и охотничье-производственной магии.

На традиции медвежьих охотничьих ритуалов обращал внимание еще И.-Г. Георги в своем «Описании всех обитающих в Российском государстве народов». Он говорит, что финны особо почитают медведей и «думают, что души их так же, как и человеческие, бессмертны; а от сего и вошли в употребление, при звериной их ловле, весьма многие суеверные забобоны». Последнее слово как нельзя лучше выражает отношение прагматичного немца к описываемым нравам, оно означает «вздор, пустяки, нелепости». Георги приводит отрывок из древней финской песни, в которой охотник обращается к зверю с просьбой о прощении, он просит послать в его дом добычу и радость и обещает: «Беспрерывно стану тебя почитать и буду от тебя ждать добычи». Остяки, по его сообщению, «медведям предопределяют после смерти такую же, по крайней мере, как и себе, участь. По убиении оных поют они извинительные песни и оказывают повешенным шкурам много учтивостей, дабы оные в царстве теней им не мстили»[107].

У народов Сибири и Севера сложилась особая связь между охотником и жертвой, уходящая в глубь веков. Именно об этом писал румынский исследователь мифологии Мирча Элиаде, рассуждая о людях эпохи палеолита: «…Систематическая травля и убийство диких зверей привели к созданию уникальной системы отношений между охотником и его жертвой… Откровение о „мистической солидарности“ охотника и жертвы дается просто самим актом убийства: пролитая кровь во всем схожа с человеческой. В конечном счете, эта „мистическая солидарность“ с дичью являет родство между человеческим обществом и животным миром. Убить зверя на охоте, а позже — заколоть домашнее животное — эквивалентно „жертвоприношению“, в котором жертвы взаимозаменяемы»[108].

Отголоски охотничьих праздников, в центре которых находился медведь, по сей день можно найти у некоторых народов Сибири и Крайнего Севера. Проходили такие праздники чаще всего весной, в марте, — это время проведения большинства охотничьих ритуалов; иные из них продолжались до трех месяцев, начиная со дня зимнего солнцестояния. Окончание и кульминация были приурочены ко дню весеннего равноденствия, когда природа пробуждается после зимы и медведи выходят из берлоги после спячки. Сохранившиеся элементы охотничьих праздников заставляют вспомнить о далекой древности — например, особое почтение оказывается голове и лапам медведя, которые хранят как святыни в специально отведенных для этого местах. Голову часто ставили на стол, целовали, кормили, украшали, а потом либо хоронили в особом месте, либо помещали на вершину дерева, либо надевали на столб. Лапы считались оберегом, их тоже с почтением сохраняли.