Черное евангелие - Сэйтё Мацумото

Вздохнув полной грудью, Торбэк направился к своему «рено».

Служебная резиденция господина Ланкастера находится в центре, на четвертом этаже одного из деловых зданий. На матовой стеклянной двери написано по-английски: «Импортная контора». Вот только не сказано, что она импортирует.

В конторе сидят секретарша и два клерка. Есть, конечно, и телефон. Но все здесь как-то запущенно и не чувствуется настоящей деловой атмосферы. Впрочем, господин Ланкастер почти никогда здесь не встречается со своими клиентами. В основном переговоры происходят на известной квартире.

Правда господин Ланкастер каждый день заглядывает в свою контору. И со всеми, кто работает в этом здании — а здесь помещается еще немало и других контор, — он неизменно любезен. В общем здесь его принимают за вполне добропорядочного негоцианта.

Но негоциант никогда не остается у себя в конторе больше часа. Вскоре он садится в свою шикарную машину и исчезает. А куда — никто из его служащих не знает.

Если кто-нибудь звонит в контору в его отсутствие, клерк неизменно отвечает:

— Шефа нет… Нет, не сказал… Когда будет, к сожалению, не знаю.

И это была правда. Служащих господин Ланкастер в свои дела не посвящал. Товары, которые сбывала его фирма официально, раскупались туго и прибыль приносили мизерную.

Еще в церкви Торбэк узнал, что Сэцуко принята. Об этом ему сказала по телефону она сама. У них было два телефона: один аппарат стоял в кабинете епископа на втором этаже, другой — в канцелярии. Когда звонил телефон в канцелярии, Торбэк старался брать трубку сам. Если же невзначай трубку снимал служащий-японец, Торбэк тотчас же отбирал ее.

И дело было не только в том, что он не хотел, чтобы тут знали о Сэцуко. Последнее время сюда часто звонил сам Ланкастер, а уж его голос никто здесь не должен был знать. Особенно следовало остерегаться японцев. Говорил с ним Торбэк всегда тихо и только на английском языке.

— Это я, Сэцуко, — раздался в трубке радостный голос, — я принята! Только что получила открытку!

— Слава богу, поздравляю тебя! — ответил Торбэк, прикрыв ладонью трубку.

— Это похоже на сон! Ведь я совсем не надеялась, совсем! Ты же знаешь, какой был конкурс: на одно место двести человек! И вдруг такое! Я чуть в обморок не упала. Но, понимаешь, открытка: пишут, что принята, просто не могу поверить!

Голос Сэцуко звучал громко и часто срывался.

— Ну, слава богу, слава богу!

Перед глазами Торбэка явственно всплыло лицо Ланкастера с трубкой в зубах. Что за наваждение! Он даже попытался потрясти головой, чтобы отогнать видение.

— Это дело надо отметить.

— Конечно! Я так хочу поскорее увидеть тебя.

— Сегодня вечером, хорошо?

— Обязательно! Сегодня ведь пятница, — напомнила она.

О месте и часе свиданий им не нужно было договариваться.

Вечером в условленный час Торбэк встретился с Сэцуко в гостинице. Здесь Торбэка уже знала вся прислуга.

В тот вечер Сэцуко резвилась, словно ребенок. То она вслух мечтала о своих будущих полетах, то тормошила Торбэка, требуя, чтобы он подробно рассказывал ей о незнакомых далеких городах и особенно о Лондоне и Гонконге.

Торбэк не бывал ни в Гонконге, ни в Лондоне. И вообще он мало куда ездил. Не было у него для путешествий ни времени, ни средств. В детстве, па родине, он попал на воспитание к священникам, стал послушником, а юношей его сразу отправили в Японию, где он поступил в духовную семинарию. Вот и все.

Но Торбэк не мог признаться Сэцуко, что не знает Лондона и никогда там не бывал. Он рассказал ей о Лондоне все, что слышал о нем от других.

Темза, Тауэр, Гайд-парк, Пиккадилли! Но для Сэцуко и этого было достаточно. Остальное добавила ее фантазия.

— Как только меня зачислят, сейчас же отправят учиться в Лондон, — сказала она, покраснев от возбуждения, — на курсы. Целых два месяца будем учиться! А потом еще курсы в Японии.

Перебирая пальцами льняные кудри Торбэка, она с беспокойством спросила:

— А вдруг я оскандалюсь там, в Лондоне? Ведь я до сих пор не уверена в своих знаниях.

— Не беспокойся, все будет в порядке, — словно отводя от нее грустные мысли, Торбэк погладил Сэцуко по голове.

— Не скажи, ведь учиться придется на английском языке. Там будут учить, как ухаживать за детьми, как сервировать стол, как оказать первую помощь больным, и все-все на английском. Мне даже подумать страшно…

— Ничего, справишься и с этим! А я буду молиться за тебя.

— Спасибо тебе, дорогой. Но, боже, какой конкурс… Может, твои молитвы помогли мне. Ведь я уже совсем решила, что все кончено, и вдруг — на тебе, выдержала. Тут поневоле поверишь в чудо.

— Так оно и есть. Все это деяния господа.

— Теперь бы на курсах не провалиться. — Сэцуко тяжело вздохнула и прижала руки к груди. — Как только начну работать, накуплю себе всякой всячины, познакомлюсь с городом…

Ее глаза были мечтательно устремлены вдаль.

— Ты знаешь, мы будем летать только до Гонконга. Там нас будут сменять стюардессы-китаянки. А в обратный рейс — через два дня. Эти два дня мы будем совершенно свободны и предоставлены сами себе…

Сэцуко замолчала: она видела себя уже в Гонконге…

А Торбэк думал о своем. Из головы не выходил приказ Ланкастера о том, что Сэцуко должна стать соучастницей в его махинациях. Ведь он так и сказал: «Как только ваша Сэцуко приступит к своим обязанностям, ее тотчас же нужно использовать в соответствии с нашими планами. Надеюсь, она не будет противиться». Господин Ланкастер всегда подчеркнуто называл ее «ваша Сэцуко».

— Когда ты уедешь в Лондон, — сказал Торбэк, — я денно и нощно буду молиться за тебя и писать тебе. Ведь вдали от дома тебе станет очень тоскливо. А читая мои письма, ты будешь чувствовать меня как бы рядом с собой.

— Спасибо тебе, Бэк! Ведь, по правде говоря, я боюсь этого Лондона, боюсь одиночества. Как бы я хотела получать твои письма каждый день. Хотя я буду там и не одна, но бог знает, найду ли себе подругу, — как бы жаловалась Сэцуко, поверяя ему свои опасения, и все время нежно терлась щекой о его шею.

А он утешал ее, и казалось, его слова снимают тревогу с ее сердца.

Итак, Сэцуко принята!

Торбэк поспешил сообщить об этом Ланкастеру.

— Я же вам говорил, что все обойдется, — с едва заметной усмешкой отвечал коммерсант, — через три месяца паша почтовая голубка уже будет летать.

— Правда, она до сих пор не уверена в своих силах, боится оскандалиться с английским в Лондоне, на курсах.

— Ничего, и там все будет в порядке, — уверенно заявил Ланкастер, — не зря ведь претенденток были сотни, а попала она. Насчет языка пусть не беспокоится. Она быстро освоит лексику стюардессы. Гораздо важнее, — тут Ланкастер приблизил свое лицо к лицу Торбэка, — обучить ее другим обязанностям. Но этим придется заняться уже вам.

Казалось, колючий взгляд коммерсанта пронизывает Торбэка насквозь.

— Я, разумеется, приложу все силы…

— Повторяю, от этого зависит не только ваше личное благополучие, но и процветание всего ордена. И еще: все это делается с ведома и согласия отца Билье и епископа Мартини. Надеюсь, вам это ясно?.. Когда ваша Сэцуко едет в Лондон?

— Через неделю.

— Гм, — господин Ланкастер прошелся по комнате, — знаете, пока она будет в Лондоне, вы обязательно пишите ей.

«Как он предупредителен», — подумал Торбэк.

— Это тоже входит в обучение голубя.

Торбэк удивленно поднял брови.

— Вас это удивляет? Понимаете, она должна постоянно чувствовать, что вы с ней. Что вы как бы наблюдаете за ней. Понятно? Иными словами, голубок должен все время ощущать нитку, привязанную к его лапке. И подарки ей посылайте, это поможет держать ее на привязи. Вы не должны исчезнуть из ее сердца.

Взгляд господина Ланкастера стал жестким.

— Любовь, Торбэк, вещь эфемерная. Женщина, оказавшись в новом окружении, иногда не прочь приобрести нового друга. А ведь у стюардесс особенно много соблазнов.

Ланкастер, словно маятник, ходил по комнате взад-вперед.

— Я сделал вашу Сэцуко стюардессой вовсе не ради ее прекрасных глаз. Я человек дела. И если она начнет финтить, мои планы могут рухнуть.

Ланкастер приблизил свое лицо к лицу Торбэка. Казалось, он вот-вот куснет его за пос.

— Я добивался этого места не из какой-нибудь причуды. Этого требует наше дело. А для этого нужно, чтобы она никогда не забывала вас. Поэтому вы должны постоянно держать ее под своим влиянием. Шлите ей все, что сможете. Письма, ваши церковные газеты, почтовые марки и прочую ерунду. Каждые пять дней — посылка или письмо. Это лучший способ держать ее на привязи. Так-то, господин Торбэк.

И на этот раз Торбэк только слушал. Он не проронил ни слова.

В одно ясное утро с аэродрома Ханэда вылетел в Лондон пассажирский самолет. На его борту находились будущие стюардессы.