…в этом мире несчастливы… Книга вторая - Е. Черносвитов

После консилиума, который длился очень долго, врачи ушли. Остался только его лечащий врач. Он, жестами, дал ему понять, что завтра его «выпишут домой». Массаж и лечебную физкультуру ему будут делать дома. На другой день за ним приехали родственники и два сослуживца, и на руках унесли его в машину, и привезли домой. Дома его ждала бабушка. Она была крепкой и подвижной, не смотря на свои 80 лет. Кроме того, она была фронтовой медицинской сестрой. А, после войны, до самой пенсии, она работала в госпитале. Он понял, что бабушка будет ухаживать за ним. Это опять очень его растрогало, что он зарыдал, и долго не мог успокоиться.

Так, пролетел месяц. Его интенсивно и всесторонне лечили. У него постоянно кто-то был из родных, или друзей. Но он по – прежнему, объяснялся с посетителями и бабушкой только жестами. Ни чужих, ни своих слов, он не понимал. Странно, но он не переживал по поводу того, что превратился в калеку. Чувствовал себя вполне удовлетворительно. Только много ел, что раньше ему было не свойственно. Однажды, к нему пришел сослуживец, с которым он не виделся очень давно. Увидев его, сослуживец настолько растерялся, что сразу его не узнал. Отчаянно жестикулируя, сослуживец объяснил ему, почему он его не узнал сразу. Сослуживец показывал, что он превратился «в борца сумо!» Тогда он попросил зеркало, и, хотя смотрелся в него каждый день, когда чистил зубы и причесывался, он начал пристально себя рассматривать. Наконец до него дошло, что, то, что он видел в зеркале, было не его лицо! Вообще, в зеркале отражалось что-то огромное, едва напоминающее человеческое лицо. Ибо, ни глаз, ни носа, ни рта за складками жирами, почти не было видно. Это его не расстроило, но немного удивило.

Так, прошел еще месяц. Перемен к лучшему – никаких. Да, он о них и не думал, не переживал, и ничего не ждал. Кроме очередного завтрака, обеда, или ужина. А, когда приходили посетители, то он с нетерпением ждал, когда они вынут продукты и начнут его кормить. Все равно, то, что они ему говорили, он не понимал. Наевшись, он вдруг начинал рыдать. Теперь уже без всякой причине. Успокаивался сам. Как внезапно, тоже без всякой причины, он мог зарыдать, так же внезапно, мог прекратить плакать. Теперь он не знал, почему плакал. Это стало привычкой. Он также потерял счет времени. Не знал даже, какой сейчас месяц, год. Теперь он сам не умывался, не чистил зубы, и не причесывался. Все это делала за него бабушка. Он давно забыл, что с ним вообще произошло. Плакал без причины. По желанию только ел. Однажды, он перестал понимать, что хочет оправиться. Начал делать это прямо в постель. На навещавших его сослуживцев он перестал обращать внимание, только ждал от них, когда они начнут его кормить, их становилось все меньше и меньше.

Сколько еще прошло времени, он не знал. Перестал различать день и ночь. Знал только, что не спит, потому что ест. Хотя, может быть, и в этом, он ошибался. Ибо, есть он мог и во сне, в своих сновидениях.

Как-то раз, когда он спал, он почувствовал, что лежит не удобно. Голове что-то мешает. Он поправил подушку, но удобнее не стало. Он сунул руку под подушку и наткнулся на что-то твердое и холодное. Он вытащил этот предмет. Уже светало. Вдруг в его сознании что-то произошло. Держа в левой руке холодный предмет, тупо смотря на него, он вдруг словно проснулся. В миг перед глазами промелькнула вся его жизнь. Он – все вспомнил! И он все понял! Он, даже улыбнулся, вспоминая, как он ловко стрелял по – македонски, сразу из двух пистолетов! Автоматически он проверил пистолет. Он теперь знал, что в руке у него «Макаров», его личное оружие. Как пистолет попал к нему под подушку, он не знал, и не хотел об этом думать. Главное, он ясно понимал, для чего пистолет оказался у него под подушкой. Привычными движениями он проверил наличие патронов в обойме. Обойма была полная. Он обратил внимание, что на пистолете глушитель. «Правильно!», – мелькнула мысль. Несколько секунд перед глазами проплыли лица друзей-сослуживцев, тех, кто мог принести ему его «Макаров». Он не стал ломать голову, кто из них? Мысленно, сказал «Спасибо!» каждому. Потом привычным движением взвел курок. Приставил пистолет вплотную к сердцу. И, ни о чем не думая, нажал спусковой крючок.

Когда очнулся, чувствовал слабость и головокружение. Стал шарить рукой в поисках пистолета. Нашел его. Взвел курок. Сунул ствол в рот, и нажал спусковой крючок. Когда очнулся вновь, то едва мог шевелит рукой, от слабости. В голову гудело. Комната кувыркалась. По шее текло что-то горячее и липкое. Он еле дотянулся рукой до лица. Понял, что нижней челюсти нет. Дотянулся до правого уха, где была сильная боль. Уха не было. В глазах темнело. Он стремительно слабел. Когда опустил руку, она легла на пистолет. Как будто поднимая гирю в пятьдесят килограммов, с которой он когда-то, в другой жизни, тренировался, он поднял пистолет. Попытался взвести курок. Это удалось ему не сразу. Вновь приставил ствол к сердцу, и нажал на спусковой крючок…

…Следователь, который вел дело по причине насильственной смерти (три огнестрельных ранения), задал судебно-медицинскому эксперту следующие вопросы.

1) Мог ли больной, находящийся в состоянии глубокого слабоумия, и правостороннего паралича конечностей, нанести себе, найденные на трупе повреждения?

2) В какой последовательности были произведены выстрелы?

3) Какой выстрел был смертельным?

4) Если смертельным является последний выстрел, то мог ли больной, если он сам произвел первый выстрел, имея вызванные им телесные повреждения, и сопутствующие им кровопотерю, а также, боль (возможно, болевой шок?), тем не менее, произвести второй выстрел?

5) Мог ли больной, если он сам произвел два выстрела, и нанес себе, имеющиеся на теле повреждения, учитывая кровопотерю, и боль (болевой шок), произвести третий, смертельный выстрел?

Данные баллистической экспертизы указывали на то, что выстрелы, могли быть произведены левой рукой самого больного. Если бы стрелял другой человек, то, для того, чтобы так держать пистолет, как нарисовали криминалисты, ему необходимо было бы принимать весьма неудобные позы, к тому же, после каждого выстрела, ворочать больного, и придавать ему также вычурные положения. И, в конце концов, совсем не логично, с точки зрения баллиститов, третий раз стрелять в сердце, а не в лоб, или висок!

Судебно-медицинский эксперт заключил, что выстрелы были произведены в таком порядке: первый выстрел в сердце. Пуля, не затронув крупных сосудов, прошла касательно к левому желудочку сердца, и вышла через спину, повредив ребро. Второй выстрел был произведен в рот. Но пуля прошла через ротовую полость, и, минуя череп, вышла через правый сустав нижней челюсти. Выхлопные газы оторвали нижнюю челюсть, и тем самым, нанесли гораздо меньшее повреждение головному мозгу, чем могли бы, если челюсть оставалась бы на месте. Третий выстрел был смертельный. Пуля пробила левый желудочек сердце, пройдя через него насквозь. При таком повреждении, смерть наступает мгновенно, от обильного кровоизлияния и болевого шока. На все остальные вопросы, поставленные следователем, судебно-медицинский эксперт затруднился ответить.

Не прояснила дело и комиссия, состоявшая из психиатра, психолога, невропатолога, двух независимых судебно-медицинских экспертов, двух независимых криминалистов.

Заключение комиссии выглядело крайне непрофессионально. Но, оно было одобрено аналогичными комиссиями «высших» инстанций. Поэтому, как «казус» было принято. Это «казусное» заключение гласило: «Теоретически, больной, страдающий органическим слабоумием, развившимся на фоне обширного поражения вещества головного мозга в результате кровоизлияния, мог иметь кратковременные „проблески“ сознания, ибо был левшой, а кровоизлияние у него было в левом полушарие (у левши, „главное“ правое полушарие). В состоянии „проблеска сознания“, поняв безысходность своего положения, и будучи сильной личностью (что, явствует из его персонального дела), он мог совершить самоубийство. Но, если считать, что все три раза, он сам стрелял в себя, то нужно сделать еще несколько теоретических допущений. А именно, что ни после первого выстрела в сердце, ни после второго выстрела в рот, у него не было болевого шока, который, при имеющихся на теле повреждениях, должен бы быть. И в такой степени, что сознания лишился бы и психически сохранный человек. Хотя, опять, учитывая левую организации погибшего, можно допустить, что она могла (теоретически!) обеспечить ему способность стрелять все три раза. Но, если сделать такое допущение, для человека с левой организацией психики, то два последних выстрела (а, не исключено, что все три!), он выполнил, будучи в состоянии сомнамбулизма».

Оставался для следствия, правда, один вопрос. Кто подложил больному его пистолет? Но, этот вопрос, прокурор Края вынужден был «завуалировать». Ибо, только следователь сказал начальнику Управления, что «вынужден допросить каждого сослуживца покойного, на предмет выяснения, кто принес ему оружие, и положил под подушку», как все сотрудники Управления, во главе с начальником, дружно дали письменные признания, в которых было сказано, что «пистолет принес моему товарищу №, и положил его под подушку, когда он спал, я. В чем чистосердечно признаюсь, и подписываюсь». Следователь также был другом погибшего. Поэтому, он написал более пространное заявление на имя прокурора. В котором говорилось, в частности: «… так как я принес оружие гражданину №, и положил его под подушку, то прошу отстранить меня от ведения дела». Эту просьбу прокурор не удовлетворил.