Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я подремлю, разве в таком грохоте уснешь? Если усну, вы меня сразу будите.
Только бы не уснуть, подумала Ольга, ложась на шинель, ведь обстрел мог кончиться в любую минуту, и командир будет недоволен, если она запоздает на НП. Он никогда не повышает голос, но если что-то не так, взгляд у него становится какой-то, нет, не злой, а отчужденный. По-моему, он никогда не говорит сразу, если злится, ждет, когда злость пройдет. Трет кулаком подбородок и молчит. И от этого еще хуже, лучше бы он кричал. Надо написать маме. Как прибыла в Сталинград, нет ни одной свободной минутки, чтобы написать письмо. Если есть минутка – падаю и засыпаю. Только б не уснуть. Сколько я уже здесь? Такое чувство, что я всегда была здесь, а там, в другой жизни, до Сталинграда, жила другая девочка. Всегда были бомбежки, перестрелки, и всегда кричали раненые. Сколько крови… Вранье, что на войне свистят пули, это у писателей свистит в голове. От пуль только фонтанчики в земле, а вот осколки жужжат. Только не как жуки, а жужжание металлическое, это слышно. Потому что они по краям зазубренные и горячие. Нет, конечно, этого я маме писать не буду. Не надо ей этого знать. Пусть думает, что я служу в госпитале, просто у меня сменился номер полевой почты. Мне, как всегда, повезло и ребята в группе отличные. По-моему, Чердынский ухаживает за мной. Подарил немецкий пистолет, маленький и ручка удобная. Смотрел и ждал, наверное, что я его поцелую в знак благодарности. Смешно. И Санька отличный парень, веселый и добрый. Они все заботятся обо мне, особенно Николай Парфенович. Кроме командира. Этот какой-то суровый, как будто кроме войны ничего нет, и педант. Но он часто улыбается, или мне так кажется. Ребята его уважают, и я тоже, но все-таки он слишком суровый. Но иногда он смотрит так, что у меня, почему то, начинает иголками покалывать кончики пальцев. Странно и непонятно, никогда такого не было. Когда он о чем-то задумается, трет кулаком подбородок. И когда мы разговариваем, он надвигает фуражку на лоб, а потом отводит взгляд. Мама, я напишу тебе сегодня, как только закончится последняя атака. Только б не уснуть… земля укачивает…
Бомбежка длилась уже десятый час и, казалось, конца ей не будет, но вскоре стало тише, потому что начало смеркаться и авиация ушла на отдых, но артиллерия еще продолжала бить. Чердынский присел к столу и Николай Парфеныч сказал:
– Это сколько же металлу расходуется зазря? Десятый час ведь долбит!
– Представляешь, Парфенон! – подхватил разговор Феликс. – Я о том же! А по всему фронту, от Северного моря до Черного! Десятки, даже сотни тысяч тонн! Я вот что думаю по этому поводу! Земля наша как крутится? С запада на восток, правильно! Ну, навстречу солнцу!
– Ну и что? Это каждому известно!
– Так вот! Немец как стреляет? Тоже с запада на восток! Скорость снаряда и сила взрыва! Сотни тысяч тонн одновременно! В том же направлении! Понимаешь, старик?
– Пока мне непонятно. Ну и что?
– А то, что от этого всего Земля быстрее вертится! Теперь понял? Значит, время идет быстрее, а значит, день становится короче!
– Так-то оно так! – сказал Николай Парфеныч, поглаживая усы. – Может, вертится и быстрее. А день стал длиннее! Такое мое мнение!
– Как это! Ты что-то не понял или я не понимаю?
– А так это, что раньше по семь-восемь атак отбивали, а теперь по десять, а то и двенадцать. Значит, день длиннее стал!
– Япо-онский архимандрит! – Чердынский вскочил, пораженный таким выводом. – Ну, Парфенон, да ты у нас мыслитель! Это же диалектика! Единство противоположностей! Ты где этому научился?
– Нигде я не учился. Слова у тебя все какие-то мудреные, нерусские. Ишь, тишина какая пришла! Ну, ребятки, разбирай оружие и пошли с богом!
* * *
Лейтенант Краус опустил бинокль и посмотрел на часы – через десять минут обстрел закончится и его рота пойдет в атаку. Это решающий день. Приказано покончить с “егерской группой Горохова”, и они сделают это. Песок и пыль, поднятые взрывами в воздух, не успевали опускаться, и над “Плацдарм-Горохов” стояла плотная завеса, словно землю укрыло гигантское, дымящееся одеяло. Майн гот! – подумал лейтенант – Что мы делаем? В этом аду никто не выживет!
– Думаю, там не осталось живых! – сказал он стоявшему рядом Хохенштауфу. – Нам некому будет противостоять!
– Если они не вырастут из земли! – усмехнулся майор. – Ты не передумал сам вести роту в атаку? Я бы не советовал этого делать!
– В атаку! – Краус рассмеялся. – Это будет прогулка! Легкая и приятная прогулка до русской реки Волги!
– Если это легкая прогулка, зачем же генерал Паулюс приказал начать наступление двумя дивизиями? И зачем здесь более ста танков? Русские вырастут из земли, мой друг, и ты сейчас увидишь это своими глазами.
Лейтенант Герберт Краус приказал солдатам идти в атаку в полный рост и сам пошел впереди, хотя это не приветствовалось командованием. Они шли вслед за танками, уверенные в легкой победе и не видели, как там, где минуту назад был кромешный ад, живые откапывали живых, оставляя мертвых земле. Как русские солдаты обнажали заботливо укрытое оружие, без суеты готовясь принять бой, и, если понадобится, смерть. Сотни стволов открыли ураганный огонь, и когда первые ряды гитлеровцев упали на землю, лейтенант Герберт Краус еще стоял, не веря в происходящее.
Сколько раз он поднимал свою роту в атаку, лейтенант Краус не помнил, и не знал, что заставляло его снова и снова идти впереди своих солдат – ненависть или солдатский долг, или он искал смерти.
Из дневника лейтенанта Герберта Крауса
“Этот город – какая-то адская мясорубка, в которой перемалываются наши части. Десять часов наша артиллерия и авиация обрабатывали позиции русских. Там не должно было остаться живых. Но нас встретил смертоносный огонь. В роте осталась меньше дюжины солдат. Завтра придет пополнение, но и этих солдат ждет та же участь.
Наверное, Хохенштауф во многом прав, русских невозможно уничтожить, они словно вырастают из земли.
Запах разложившегося мяса и крови преследует меня. Я не могу есть и спать. Майн гот, почему ты отвернулся от нас!”.
Глава 17
В начале ноября уже заметно похолодало и
