Бремя страстей - Ткачев Андрей

Вот, все человечество встало (пусть и в воображении) перед царем (любым, но настоящим) и... восторгается складками его одежды и блеском его короны. При этом самому царю не оказывают никакого внимания.

Его будто и не видят, только охают и ахают: «Ах, какой перстень! Ох, какие пряжки на туфлях!»

Это похоже на оскорбление величества (во всех монархиях доныне — тягчайшее преступление). Оскорбляет величество восторг перед мелочами и пренебрежение главным. Вот так же люди часто склонны оскорблять Величие Божие, даже не замечая этого.

Например, один говорит, что верит в любовь, красоту, справедливость. Говорит так, как будто это автономные понятия, а не атрибуты Божества. Совершенно естественно сказать: «Я верю в Бога, следовательно, верю в любовь. Я верю в вечность и красоту потому (и только потому), что верю в Бога». Но неестественно верить «просто в вечность». «Просто вечность» без Бога страшна. Из холодных льдинок слово «вечность» собирал в ледяном дворце пленный мальчик Кай.

И «просто красота» без Бога двусмысленна. Она способна раздавать пощечины общественному вкусу, потом превращаться в «Черный квадрат», а потом воскресать в Манеже кощунственными опусами какого-нибудь концептуалиста. И это еще не конец. Вспомните, как Митя Карамазов сказал брату Алеше: «Для многих именно в Содоме и есть красота». А содомская «красота» ни в какой Правде и Истине не нуждается.

Стоит прочувствовать всю серьезность этой темы, поскольку это тема веры как таковой и идолопоклонства, вере противостоящего. Эта тема требует мысленных усилий. Именно этого и ждет эпоха. А иначе, как горько шутил тот же Соловьев, рождаются максимы типа: «Люди произошли от обезьяны, поэтому мы должны любить друг друга».

Вера в Бога предполагает культивирование всего доброго, от Бога исходящего и в Нем имеющего совершение. А вера во что угодно, даже очень хорошее (нация, наука, семья), без соотнесения этой веры с Единым Бессмертным, неумолимо превращается в разновидность служения идолам. Идолы, между прочим, всегда кровавы и требуют жертв, поскольку не самобытны и живут приношениями извне.

Идолопоклонство вообще не есть стояние на коленях перед Зевсом или Венерой. Это служение ложной идее и превознесение ложных ценностей. Притом, что в Европе сегодня нет, слава Богу, капищ Астарты или Дагона, Европа вот уже несколько столетий является подлинной фабрикой идолов. Именно так ее называл преподобный Иустин (Попович).

Если человек узнает себя в любителе «голой истины» и поклонниках «чистой красоты», ему стоит переосмыслить свою любовь. Переосмыслить то, как она относится к Богу и связана ли с Ним.

Идолопоклонство вообще не есть стояние на коленях перед Зевсом или Венерой. Это служение ложной идее и превознесение ложных ценностей.

Очень много в мире гордых поклонников автономной истины и развратных любителей автономной красоты. А добра подлинного, теплого, как свет в окне, и пахучего, как свежезаваренный чай, не хватает. При этом в кого ни ткни, всяк уверен, что в чем в чем, а в добре-то он толк знает, «потому что сам человек добрый и никому, кроме добра, ничего не сделал».

Нужно думать о добре внимательнее и говорить больше, чтобы не путаться в трех соснах и не плакать с опозданием.

«Со страхом Божиим и верою приступите!»

Не все молящиеся причащаются за каждой службой. Даст Бог, настанут времена, когда после слов священника: «Со страхом Божиим и верою приступите!» — к Чаше будет идти подавляющее большинство молящихся. Но и тогда останется кто-то, кто не может причаститься по состоянию здоровья, или удержанный епитимьей, или по другой причине. О чем думать и о чем молиться человеку, который не причащается сейчас сам, но видит других братьев и сестер, со скрещенными на груди руками приближающихся к Чаше?

Во-первых, стоит радоваться о причащающихся людях. Нужно молиться о них, да будет им причастие Святых Таин не в суд и не в осуждение, но в умножение веры, в исцеление души и тела, во всецелое освящение. Молиться — всегдашняя обязанность, равная обязанности всегда дышать. Но молиться о других — дело любви, и нужно чаще расширять свое сердце, вмещая в него чужие нужды.

Во-вторых, глядя на других, человек невольно вспомнит и о себе. Вспомнит и попросит о том, чтобы Господь «не лишил и меня причащения Святых Таин». Попросит о том, чтобы причащаться достойно и не- осужденно, точно так, как говорит священник: «Со страхом Божиим и верою». Это будет истинное приготовление к Причастию. Ведь «приготовиться» не значит только перед службой вычитывать положенные молитвы. Готов тот, кто часто думает о достойном причащении Христу, хочет этого единства, молится о нем чаще, чем того требует церковная дисциплина.

В-третьих, у каждого есть люди, которые дороги сердцу, но в самом главном — в вере — не согласны. Если они не крещены, то нужно молиться о них на ектенье «об оглашенных». Но если они крещены, но не воцерковлены, самое время молиться о них во время Причащения. «И их призови, Владыко. И их Сподоби напитаться Бессмертной Пищей. И к их сердцам прикоснись, да будем вместе — они и мы — перед Лицом Твоим».

Молиться - всегдашняя обязанность, равная обязанности всегда дышать. Но молиться о других - дело любви, и нужно чаще расширять свое сердце, вмещая в него чужие нужды.

Эти и другие подобные молитвы пусть рвутся к Небу в то время, когда хор поет «Тело Христово приимите, Источника Бессмертного вкусите».

Надо ли напоминать, что время Причащения, даже если человек не причащается, — это не время выхода из храма или хождений внутри него, не время разговоров или прочих праздных занятий? Небо отверсто! Христос питает Своей Плотью и Кровью верных! Совершается Пиршество веры и таинственное очищение любезных Господу душ!

Это время внимательной и горячей молитвы, как для тех, кто приближается к Чаше, так и для тех, кто почему-то сегодня лишен приобщения.

Великие пророчества в художественной литературе

Можно сказать, что сердце перегоняет кровь, а печень вырабатывает желчь. Но нельзя сказать, что мозг рождает мысли. Совершенно неизвестно, откуда они берутся, мысли. Тем более когда речь идет о словах, приоткрывающих завесу над будущим, словах, выходящих далеко за пределы времени, в котором они были произнесены. Когда святой человек очищенным умом стоит на страже у входа в свое сердце, он может порой слышать Божии слова, обращенные к нему лично. Бог ищет таких людей. Ему нужно найти кого-то одного среди многолюдства, чтобы, разговаривая с одним, обратиться ко многим. Таков закон, и его стоит повторить: Бог ищет одного, чтобы через него говорить со всеми, влиять на всех. Таков был праведный Авраам, таков был пророк Моисей, таков был апостол Павел.

Но есть другие случаи. О них сказано: «Неужели и Саул во пророках?» (1 Цар. 10,12). Это говорится в тех ситуациях, когда пророчествует человек непостоянный, верный не до конца, не умеющий оправдать призвание. Пророчествовать способен, к примеру, Каиафа. Он предсказывал Искупительную смерть Иисуса Христа, не понимая своих собственных слов. Эта последняя разновидность пророчеств повторяется часто и не связана только с архиерейским чином.

Подобным пророчествам уютно в литературе и поэзии. Работники этого цеха нередко дописываются или договариваются до таких вещей, которые не входили в их непосредственные творческие планы и которые могут быть верно истолкованы только с высших позиций,

с позиций исполнившихся пророчеств. В «Буколиках» Вергилия христиане увидели предвосхищение Новой эры, эры Христа. Там, где римлянин читал: «Мальчик, мать узнавай и ей начинай улыбаться» («Буколики», IV. 60), он, вероятно, не выходил умом за пределы трогательных представлений о семье и о нежности, царящей между матерью и ребенком. Христиане увидели в подобных отрывках словесную икону «Умиление». Имели ли они на это право? Нет ли в подобных прочтениях натяжки? Судите сами, но для большей полноты исходной информации стоит познакомиться с отрывками одной из ранних статей Андрея Платонова.