К неведомым берегам - Георгий Чиж

— Ну, вот тебе, — сказал Шелихов, — полюбуйся, как строят против меня козни и не унимаются до сих пор. Ведь дело идет все о том же доносе, написанном подлекарем Бритюковым по наущению Биллингса. Бритюков послан был охотским начальником со мною на острова. Жили мы там с ним три года и вернулись в восемьдесят седьмом году, а донос он настрочил четыре года спустя, в девяносто первом. Ты, само собой разумеется, спросишь, почему он молчал четыре с лишком года. Боялся — так он объяснил — потому-де, что я заявил на островах, будто имею право казнить и миловать. О том, как я миловал, Бритюков не рассказывал, а вот как казнил, выдумал и донес, хотя притом оговорился, что сам не видал. Я, видишь ли, пытал туземцев шомполами и китовым усом и собственноручно расстреливал из штуцера одной общей пулей, поставивши нескольких в затылок друг другу коняг, чтоб было подешевле… Тебе смешно? — нахмурился Шелихов, заметив что Резанов улыбнулся. — Думаешь, выдумка, не стоящая внимания? Никак нет: Биллингс послал обследовать дело «о зверствах Шелихова». К счастью для меня, оно было поручено благородному и прямому Сарычеву, который обследовал Уналашку, Кадьяк и Цуклю. И вот результат, доложенный государыне… — Он вынул из грудного кармана объемистый бумажник, нашел какой-то клочок и при колеблющемся пламени костра прочитал: — «Со стороны туземцев я встретил на островах полное доверие и радушие, особенно же в смешанных поселениях дикарей с русскими…» А ведь Сарычев, понимаешь, шел по свежим следам, когда «зверства Шелихова» должны были ярко сохраниться в памяти людей…

Шелихов вздохнул и махнул рукой:

— Бороться одному со всей сворой конкурентов-зачинщиков и их прихлебателей, ох, как трудно!

— Успокойтесь, Григорий Иванович, — серьезно заговорил Резанов. — Я понимаю, что вам тяжело, но ведь Биллингс все-таки уже прошлое.

— Прошлое? Ошибаешься! Не прошлое, а настоящее и будущее. Из поколения в поколение пойдет гулять и уже, видишь, гуляет по свету гнусная молва, что Шелихов — зверь, что его рубли в крови народов… — сдавленным голосом проговорил Шелихов, отходя в гущину обступившего полянку леса, и только замиравший треск валежника под грузными неверными шагами показывал, что он не может успокоиться…

Треск ломающихся прутьев валежника возобновился, и из чащи снова послышался голос Шелихова:

— Разволновался и не досказал тебе об истории с книгой о моем странствовании… Наставили там нулей, насовали лишнего, ну и дьявол с ними, не стал и связываться, пусть их; приврал Шелихов, так приврал — все моряки так делают. Ты сам читал, знаешь… Нет, придумали штуку похуже: через год хлоп — еще книга — «Продолжение странствований Шелихова». А на самом деле это журнал Измайлова и Бочарова. Как попал в печать, не знаю, а там точное указание, где и как зарыты доски с надписью «Земля Российского Владения»… Я, Шелихов, дал слово царскому наместнику держать дело в великой тайне, а они на, поди!.. Государственную измену мне пришили. Это свежий подвох под мое честное, именитого российского купца имя… Я не зря ношу на пожалованной мне самой матушкой царицей медали надпись: «За усердие к пользе государственной распространением открытия неизвестных земель и народов и заведения с ними торговли…» Очисти теперь себя, ну-ка!.. Зверь и изменник отечеству, а не именитый…

— Не растравляйте себя, Григорий Иванович, успокойтесь, — упрашивал Резанов взбудораженного Шелихова. — Приеду в Петербург, разыщу негодяев. Попляшут они у меня!..

Добрались до Иркутска, окончательно сдружившись.

— Ты аккуратно к Шелиховым каждый день ходишь, как в департамент, подтрунивали над Резановым его родители.

— Сватаюсь, — смеялся Резанов, — хочу иркутским женихам нос натянуть!

— В добрый час. А как в дорогу миллионы золота повезешь?..

Оставалось до отъезда две недели. Резанов посвящен был во все планы и предположения Шелихова, познакомился и с вернувшимся из Петербурга Мыльниковым. Говорили о делах вместе с ним…

Заставши как-то Анну, уединившуюся в столовой с вязаньем, Резанов решительно стал в дверях, мешая ей пройти, и сказал:

— Анна Григорьевна, одну минутку…

Вспыхнув до корней волос, она опустила голову. Не подымая глаз, теребила остававшееся в руках вязанье.

Сверху Резанову виден был аккуратный пробор красивых золотистых, как у матери, туго заплетенных в тяжелые косы волос.

— Я полюбил вас… Согласны быть моей женой? — тихо спросил он. Ответьте, как вы?

— С отцом говорили? — спросила Анна, наклоняя голову еще ниже. И на ответ «да» скороговоркой, продолжая смущаться, бросила:

— Присылайте сватов…

Выскользнув из-под рук Резанова, уже раскрытых для объятия, Анна вбежала в свою комнату, закрылась на ключ и уткнулась мокрым от слез лицом в подушку.

10. Смерть Шелихова

Июньский рассвет теплый, но тусклый и слезливый. Григорий Иванович вышел на свой двор, погруженный еще в глубокий сон. Подняв голову к небу, он посмотрел на низко бегущие тонкой паутинкой слезоточивые облака, на стайки носившихся крикливых и юрких стрижей и направился решительным шагом к конюшне.

— Да закладай сейчас же! — послышался оттуда его приглушенный голос. Потом донеслось недовольное бормотание и какой-то невнятный вопрос конюха, а вслед за тем резкое хозяйское «не-е», и Григорий Иванович, стараясь не шуметь, вернулся в дом.

Неосторожным бряцанием медного соска умывальника он разбудил Наталью Алексеевну. Она показалась на пороге в легком халатике.

— Никак куда-то собрался, Григорий Иванович? С вечера ничего не говорил…

— Не спалось, голубка, ну вот и надумал, — не переставая булькать умывальником, отвечал густо намыленный Григорий Иванович. Неожиданно он выпрямился и брызнул холодной водой в лицо жены, роняя на пол мыльную пену.

— Ах! — вскрикнула Наталья Алексеевна, закрываясь руками. — Дети увидят — скажут, отец разыгрался, как маленький… Слышишь? Надолго ли собрался?

— Нет, ненадолго. Думаю слетать на «Железный» к Бутыгину.

— Это на Петровский-то завод? Полтыщи верст…

— В неделю обернусь. Хочу посмотреть, нельзя ли чего приспособить для пильной мельницы на Кадьяке. Не тащить же каждый пустяк из Питера…

— Смотри, погода-то хмурится, — показала в окно Наталья Алексеевна.

— Стрижи выше облаков летают — к вёдру, значит… Чайку бы…

Через полчаса озабоченный, но бодрый, как всегда, Григорий Иванович уже тарахтел по городским ухабам.

На постройке пильной мельницы на американских островах чуть не в каждом письме настаивал главноуправляющий Баранов, а давно выписанное из Петербурга оборудование не приходило.