Колокол по Хэму - Дэн Симмонс

«Танжер»?

— "Касабланка", — ответила миссис Линдстром, издав мелодичный смешок.

Лишь через секунду-другую я понял, что речь идет о названиях фильмов, ни один из которых я не видел, и наконец сообразил, почему Купер и Ингрид кажутся мне такими знакомыми. Я редко ходил в кино, разве только чтобы отвлечься от навязчивых мыслей и выбросить фильм из головы сразу по выходе из зала. Но мне нравился «Сержант Йорк». Я ни разу не видел Ингрид на экране, однако мельком встречал ее фотографии на обложках журналов.

— Быть может, теперь, когда мы все познакомились друг с другом, — заговорил Хемингуэй, кивая, словно метрдотель, — мы на время забудем о любезных манерах и сядем за стол, пока сюда не явился Рамон со своим кубинским мачете?

Мы гуськом направились в столовую.

— Ты забываешь о любезных манерах, — прошипела Марта Хемингуэю, беря под руку доктора Герреру Сотолонго и входя в длинную комнату следом за Купером и Бергман. Хемингуэй посмотрел на меня, пожал плечами, подал руку Ибарлусии, который толкнул его в спину, и кивком велел Уинстону Гесту и мне первыми войти в столовую.

Уже подали главное блюдо — ростбиф в великолепном соусе с гарниром из свежих овощей — и мы ждали возвращения Хемингуэя с книгой, когда меня окликнула Бергман, сидевшая напротив:

— Вы читали его последний роман, господин Лукас?

— Нет, — ответил я. — А какой именно?

— "По ком звонит колокол", — сказала Геллхорн. На протяжении всей трапезы, чрезмерно чопорной и формальной — вдоль стен выстроились слуги в белых перчатках, — она вела себя как гостеприимная умелая хозяйка, но не могла скрыть неудовольствия в голосе, когда заговаривала со мной. Судя по всему, она считала, что каждый из присутствующих обязан до мелочей знать деяния и произведения Хемингуэя. — Этот роман был бестселлером в прошлом и позапрошлом году и непременно получил бы Пулитцеровскую премию, если бы этот ублюдок Николае Мюррей Батлер — прошу прощения за сквернословие — не наложил вето на единодушное решение комиссии. Клуб «Книга месяца» издал двести тысяч экземпляров, а «Скрайбнерс» — еще вдвое больше.

— Это много? — спросил я.

Словно желая предупредить язвительный ответ Марты, Бергман сказала:

— О, это восхитительная книга, господин Лукас. Я прочла ее несколько раз. Я без ума от героини по имени Мария — она такая чистая и вместе с тем такая упорная. И так умеет любить. Мой друг Дэвид Селжник считает, что эта роль словно создана для меня — видите ли, брат Дэвида, Майрон — кинематографический агент Папы...

— Он продал сюжет «Парамаунту» за сто пятьдесят тысяч долларов, — добавил Купер, поднося к губам скромный кусочек ростбифа. Он ел, повернув вилку по-европейски. — Потрясающе. Извини, Ингрид. Я тебя перебил.

Бергман вновь прикоснулась к его рукаву:

— Вы правы. Это потрясающе. Но ведь и книга невероятно хороша.

— Значит, вы будете играть Марию? — негромко спросил доктор Сотолонго.

Бергман опустила глаза.

— Увы, доктор, — вздохнула она. — Я пробовалась на роль, но Сэм Вуд, который сменил Демилля на посту директора, решил, что я слишком высока и стара и что у меня слишком большая задняя часть, чтобы весь фильм бегать в брюках.

— Чепуха, сеньора Бергман, — заявил Ибарлусия, подняв бокал с таким видом, будто предлагал тост. — Ваша задняя часть — настоящее произведение искусства... подарок небес всем ценителям истинной красоты.

— Спасибо, сеньор Ибарлусия, — с улыбкой ответила Бергман. — Но мой муж согласен с Сэмом Вудом. Как бы то ни было, я не получила эту роль. Ее отдали норвежской балерине Вере Зориной.

— Невзирая на мои протесты, — заявил Хемингуэй, который вернулся с книгой и возвышался над столом, буравя присутствующих сердитым взглядом. — Именно поэтому Купер и Ингрид приехали сюда с кратким визитом. Втайне. Если кто-нибудь заявит, что видел их здесь, они откажутся это признать.

Мы решили в обстановке секретности подобрать нужных людей для этой проклятой ленты. Купер прав... я с самого начала знал, что он должен сыграть Роберта Джордана. Теперь Ингрид сыграет Марию.

— Но съемки уже начались, Папа, — сказала актриса. — Еще в прошлом апреле. В горах Сьерра-Невада.

Купер поднял длинный палец, словно стремясь привлечь к себе внимание, прежде чем открыть рот.

— Сняты только кинопробы и батальные сцены, — заметил он. — Я слышал, что Вуд и его люди трудились там не покладая рук в глубоком декабрьском снегу, подготавливая эпизод, в котором самолеты бомбят Эль Сордо — Сэм арендовал специально для этой сцены несколько армейских штурмовиков, — и как-то в воскресенье они торчали весь день на улице, промерзнув до костей и гадая, куда запропастились их самолеты, когда им сообщили, что штурмовиков не будет, и что если они увидят какие-либо самолеты, то им следует доложить о них и спрятаться. Это было 7 декабря.

— День трагедии Пирл-Харбора, — пояснила Марта мне, Уинстону Гесту и врачу, будто слабоумным. Потом она улыбнулась актрисе. — Ингрид, вы должны помнить из нашего разговора двухлетней давности в Сан-Франциско, что именно я первой рекомендовала вас на роль Марии. Задолго до того, как Эрнест высказал эту мысль на страницах «Лайф». Еще до того, как мы поженились. — Она посмотрела на мужа. — Помнишь, дорогой? Я плыла на «Рексе» из Италии, читая твою книгу, и увидела там Ингрид — вы несли малыша за спиной в маленьком рюкзачке, словно красавица крестьянка, бегущая от нацистов; а потом я увидела вас в фильме с Лесли Ховардом...

— "Интермеццо", — перебила Бергман.

— Совершенно верно. И я сказала Эрнесту: «Вот твоя Мария. Эта девушка — настоящая Мария».

Хемингуэй уселся за стол:

— Кто-нибудь хочет услышать описание ее внешности?

За столом воцарилась тишина.

— Да, с удовольствием, — откликнулась Бергман, отставляя бокал.

Хемингуэй потер подбородок, раскрыл книгу и начал читать бесцветным голосом:

— "Ее зубы казались белоснежными на загорелом лице, а кожа и глаза были одного и того же медно-орехового оттенка... Каштановые волосы золотились, как спелая пшеница, сожженная солнцем, но они были подстрижены очень коротко, чуть длиннее меха бобровой шкурки..." — Он умолк и посмотрел на Бергман. — Короткие волосы, дочка. Такие короткие, что из-под них видны уши.

Бергман улыбнулась и провела пальцами по своим густым волосам.

— Я согласилась бы подстричь их коротко, но только если бы это сделал лучший в Голливуде мастер по коротким прическам. А потом сказала бы всем, что обрезала их сама... кухонными ножницами.

Присутствующие вежливо рассмеялись.

Ингрид склонила голову скромным, едва ли не застенчивым движением, которое одновременно казалось наигранным и невинным.

— Но роль Марии досталась Вере Зориной, и я желаю ей удачи. И вам, разумеется, — добавила она, вновь прикасаясь к рукаву Купера. Потом она просияла. — Однако несколько дней назад мне предложили другую роль, и теперь я отправляюсь сниматься в «Касабланке».

— Это не опасно? — спросил я. — Ведь этот район целиком контролируется немецкими подлодками.

Все от души рассмеялись. Я молчал, дожидаясь, когда утихнет веселье.

Бергман подалась вперед и положила руку мне на ладонь.

— Фильм будет сниматься в Голливуде, господин Лукас, — сказала она, улыбаясь скорее мне самому, нежели моей наивности. — Сценария еще никто не видел, но ходят слухи, что самой дальней точкой в наших разъездах будет лос-анджелесский аэропорт.

— Кто играет главную роль? — спросила Геллхорн.

— На нее прочили Рональда Рейгана, но досталась она Хамфри Богарту, — ответила актриса.

— Вы, наверное, с нетерпением ждете возможности поработать с ним, — продолжила Марта.

Бергман вновь опустила глаза.

— Честно говоря, я боюсь. По слухам, он очень замкнут, требователен к своим партнерам и большой интеллектуал. — Она улыбнулась Куперу. — С гораздо большим удовольствием я бы поцеловала перед камерами вас.

Купер улыбнулся ей в ответ.

— Ты будешь играть Марию, дочка, — проворчал Хемингуэй, как будто все усиливающаяся близость между актерами внушала ему ревнивое чувство. — Вот. — Он черкнул что-то в книге, которую держал в руках, и подал ее Ингрид.

Она прочла надпись и посмотрела на Хемингуэя сияющим взглядом.

— Можно я прочту это остальным, Папа?

— Конечно, — чуть хрипловатым голосом ответил Хемингуэй.

— Тут написано: «Ингрид Бергман, настоящей Марии из этой книги». Спасибо. Огромное спасибо. Я буду дорожить этой книгой больше, чем дорожила бы самой ролью.

— Ты получишь эту роль, дочка, — заявил Хемингуэй. — Рамон! — прогремел он, повернувшись в сторону кухни. — Где десерт, черт побери?

За кофе с бренди разговор зашел о войне и людях, которые ею заправляют. У своего конца стола Марта Геллхорн — она сидела слева от меня, и нас разделял Пэтчи Ибарлусия — рассказывала о том, что она провела немало времени в Германии в середине — конце 30-х, и что она в жизни не видела ничего более отвратительного, чем нацистские громилы — как на улицах, так и в правительстве. Пэтчи взмахнул бокалом с бренди и объявил, что Гитлер — это «puta, maricon» и трус и что война закончится еще до Рождества. Доктор Геррера Сотолонго, сидевший справа, негромко ответил, что до окончания войны может миновать не одно Рождество. Уинстон Гест молча поглощал вторую порцию лаймового пирога.