Спецназ Его Величества. Красная Гвардия «попаданца» - Сергей Шкенёв

Понимания нет, есть страх и недоумение.

– Дык это… – пытается развести руками. – Я же шибко пьян был.

Замолкает в полной уверенности, будто все объяснил и дальнейшие разговоры излишни. Мол, с пьяного какой спрос?

– А ты знаешь, Федька, что пьянство лишь увеличивает тяжесть вины?

– Как это так? – Похоже, что это открытие для мастерового стало почище открытия Америки Христофором Колумбом. – Как же так, Иван Петрович? Ведь кабаки-то царевы… Нешто государь Павел Петрович народу худого желает?

Кулибин плюнул на пол и отвернулся. Почти этими же самыми словами содержатель кабака Пафнушка Кучерявый оправдывал постройку своего заведения прямо напротив входа на Сестрорецкий оружейный завод. Важное казенное предприятие недавно обнесли высоким каменным забором, и вот точно у ворот, стоит только улицу перейти… Многие так и делали в Высочайше утвержденный обеденный перерыв, а кое-кто и с утра заходил поправить здоровье после вчерашнего. И вечером туда же.

Иван Петрович боролся с напастью по мере сил, сначала увещеваниями и штрафами, а потом, пересилив добродушный и мягкий от рождения характер, перешел к рукоприкладству. Так продолжалось до вчерашнего дня, когда на свою беду приехал из Петербурга академик и барон Товий Егорович Ловиц.

Педантичный и требовательный немец при посещении мастерской по нарезке винтовочных стволов сделал замечание едва стоявшему на ногах работнику, а в ответ получил удар ножом в сердце. Вызванный лекарь только развел руками и покачал головой – от смерти лекарства еще не придуманы.

Теперь этот самый Федор, закованный в железа, хлопал глазами в ожидании грядущего наказания. Каторга в Сибири или на постройке телеграфа его не пугали – всяко не тяжелее работы на заводе, а вот неизвестность и обещанный лейтенантом государственной безопасности сюрприз вызывали слабость в коленях и стук зубов. О новой «Тайной канцелярии» ходили жуткие слухи…

Стук в дверь. Кто это может быть? Свои вроде как приучены заходить без предупреждения, а чужих просто не пропустит бдительная охрана, оберегающая механика пуще глазу. Впрочем, многим ли она помогла покойному Товию Егоровичу?

– Войдите.

– Разрешите, ваше сиятельство? – На пороге лейтенант Зубрилин, переведенный в МГБ из гвардейских сержантов с повышением в чине. – Иван Петрович, получен приказ из Петербурга об объявлении синей тревоги.

– Так объявляйте, я здесь при чем? – удивился Кулибин, не слишком интересующийся армейскими сигналами и прочей терминологией.

– Вы, как высшее должностное лицо, обязаны присутствовать.

– И никак нельзя обойтись?

– Приказ государя, ваше сиятельство. Дабы избежать могущих произойти злоупотреблений властью. – Кажется, лейтенант по памяти процитировал присланную инструкцию. – Извольте пройти, Иван Петрович.

– А этого? – Небрежный кивок в сторону скованного мастерового.

– Его с собой для очной ставки.

Идти недалеко, всего лишь перейти дорогу до оцепленного солдатами кабака, у крылечка которого в луже крови валяются несколько человек.

– Пытались сопротивляться и вырваться с боем, – пояснил Зубрилин на вопросительный взгляд Кулибина. – Взяли живьем, хотя такого приказа не поступало. Не переживайте, Иван Петрович, эту ошибку никогда не поздно исправить.

Да, вроде бы шевелятся. Вот один чуть приподнял голову, что-то процедил разбитым ртом и вновь упал вниз лицом, получив прикладом по затылку.

– Сурово, – заметил механик.

– Служба такая, – пожал плечами лейтенант и сделал приглашающий жест: – Пройдемте внутрь?

В кабаке чадно и сумрачно. Единственным светлым пятном выделяется белое как мел лицо кабатчика, распростертого на полу и удерживаемого приставленным к груди штыком.

– Поднимите.

Бедолагу взяли под руки и бросили на грязную лавку, но он тут же сделал попытку сползти с нее и встать на колени:

– Не погуби, ваше благородие!

– Я похож на губителя? – Лейтенант скривил губы. – Не заговаривайтесь, любезный!

– Заблудшая овца! – вмешался неизвестно откуда появившийся худощавый, полностью седой священник. – Он думает, господин лейтенант, что дело погубления его души находится в чужих руках, забывая, что Господь дал нам свободу воли и поступков.

– Отче?

– Называйте меня отцом Серафимом. – Батюшка щелкнул каблуками невидимых под рясой сапог. – Чрезвычайная комиссия при Священном Синоде. Приступим к допросу, господа?

– Пожалуй, – согласился Зубрилин, обрадовавшийся столь солидному подкреплению. – Но сначала бы хотелось провести кое-какие следственные действия.

– Хорошее дело, – кивнул святой отец и поставил на стол небольшой кожаный сундучок. – Сержант… да, ты… соблаговоли подать водки.

– Нашли время, – возмутился не одобряющий пьянство Кулибин.

– Мы разве для внутреннего потребления? – усмехнулся батюшка, разглядывая на свет принесенный полуштоф. – Господин лейтенант, вы будете записывать?

– Непременно.

– Тогда пишите… Внешний осмотр показал мутную жидкость с осадком неизвестного происхождения, с характерным запахом сивухи, крепостью… – Извлеченная из сундучка стеклянная трубочка, по виду похожая на поплавок для рыбной ловли, упала в бутылку. – Крепостью, недостающей до требуемой на треть. Чем разбавлял, сука?

Пафнутий побледнел еще больше, хотя это казалось невозможным, и захныкал:

– Не погуби…

– Отвечать прямо и точно!

– Я не знаю…

– Сержант? – Приклад винтовки прилетел кабатчику в живот, а батюшка поморщился. – Да не это имелось в виду. Ну уж ладно, что теперь… повтори и продолжим.

Кулибин с беспокойством наблюдал за допросом. Умом-то он понимал, что виновные в гибели Товия Егоровича должны быть наказаны, но не одобрял методов. Ну расстреляйте вы человека, если дело того требует, а мучить зачем?

Отец Серафим почувствовал недовольство Ивана Петровича и покачал головой:

– Да, ваше сиятельство, наша задача не токмо ампутировать пораженную ядом конечность, но и отыскать змею, ее уязвившую. Вы же видите – подозреваемый скрывает сообщников. А вот из каких побуждений, хотел бы я знать!

Лейтенант Зубрилин позволил себе усмехнуться:

– Что-то мне не верится в стойкость духа сего субъекта.

– Правильно, – кивнул батюшка. – Низменная натура, к коим порода торговцев вином принадлежит по умолчанию, не способна на сильные чувства. Значит, честь и заботу о сохранении жизни товарищей во внимание не принимаем. Что остается?

– Жадность?

– Нет, господин лейтенант, о ней и речи не ведем. Да, порой и жадность играет кое-какую роль, но не в данном случае. Согласитесь, говорить о ней перед обязательной конфискацией имущества как-то… хм… Из сильных чувств остается только страх. Ведь правда, любезный господин Кучерявый?

– Меня убьют, – еле слышно прошептал кабатчик.

– Ага, заговорил! Ну-с, продолжайте, мы внимательно слушаем.

– И записываем, – дополнил Зубрилин.

Пафнутий долго собирался с мыслями, бросая опасливые взгляды на приклад сержантской винтовки, и наконец заговорил. И по его словам выходило, что он вообще ни в чем не виноват и водку вовсе не разбавлял, а даже наоборот, старался придать ей соответствующую крепость настаиванием на табаке и курином помете. А что оставалось делать, если с винокуренного завода поставлялась такая, на которую и не взглянешь без слез? Одни названия, данные народом сему продукту, говорят сами за себя: «сильвупле», «французская четырнадцатого класса», «подвздошная», «крякун», «чем я тебя огорчила», «говнище», «чистоты не спрашивай», «сиволдай»… Но хуже всех – «полугар», поставляемый с примесями мыла и медной окиси.

– Слезы, говоришь? – с угрозой в голосе переспросил отец Серафим, постукивая по столешнице кончиками пальцев. – А полторы тыщи ежедневного обороту им в утешение?

– Так это… – растерялся кабатчик. – Откупщики по пяти рублей за ведро отпускают, да полицмейстеру надобно дать, градоначальник свою долю требует, в Петербург малую толику отослать…

Батюшка не ответил. Вместо того он многозначительно глянул на лейтенанта:

– Насколько я знаю, объявление синей тревоги предоставляет Министерству государственной безопасности широчайшие полномочия.

Зубрилин отложил перо и поднялся на ноги:

– Вы правы, отец Серафим. И самое время ими воспользоваться. Так я пошел?

– Благослови тебя Господь, сын мой! – священник перекрестил лейтенанта и недобро прищурился: – Самая пора собирать разбросанные камни.

Гатчина. Две недели спустя

Вернувшийся из Парижа Кутузов пребывал в злом расположении духа. Мало того, что извелся от напряжения, сопровождая по беспокойным морям кругленькую сумму во французском золоте, так еще прямо в Кронштадте узнал о весьма пренеприятном сюрпризе – знакомый портовый кабачок оказался наглухо заколоченным, а отправившийся на поиски водки денщик явился с пустыми руками. Запрещены, говорит, крепкие напитки государевым указом.