Параллельные прямые - Сергей Шкенев

— Не посмеют, Иосиф Виссарионович. Кто же Вас остановит?

— Извините, не нас, а Вас. Я решил — полечу на самолёте, проведаю героев- полярников.

— Нельзя, товарищ Сталин, опасно очень, — замнаркома в растерянности резко повернулся, и плеснул коньяком на китель вождя. — Ой.

— А здесь не опасно? — проворчал Иосиф Виссарионович, стряхивая капли с одежды. — Покушение за покушением, сейчас вот утопить хотите.

— Но ведь…. Николай Николаевич, Вы то что молчите?

— Да, что нам скажет товарищ Поликарпов?

— Я же говорил, это не мой самолёт, — конструктор в волнении теребил тугой узел галстука, — сырая ещё машина, её испытывать и испытывать надо.

— Значит, может не долететь?

— Не знаю, товарищ Сталин. Не могу ручаться.

— За технику не можете, а за людей? Что Вы скажете о своём лётчике?

Тут уже Поликарпов расслабился и заулыбался.

— Лучший у меня в КБ, Иосиф Виссарионович. Если надо — хоть на кочерге полетит.

— Хулиган воздушный, — пробормотал Каменев, заглядывая в опустевшую ёмкость, — даже из армии выгоняли. Ты, Николай Николаевич, сам не хотел его отдавать.

— Да, — согласился конструктор. — А новый истребитель мне Тухачевский испытывать будет?

— Громова возьми. Всё таки первым этот самолёт испытывал.

— Кто мне его даст? Просил, а толку? Никто не хочет с уголовником связываться.

— С каким уголовником? — Удивился Иосиф Виссарионович.

— Так у меня, товарищ Сталин, условный срок, — пояснил Поликарпов. — Десять лет, за участие во вредительской контрреволюционной организации.

— И много навредить успели?

— На высшую меру хватило.

— Для покойника Вы очень хорошо выглядите. — Пошутил вождь. — Непорядок. Я в том смысле, что нехорошо товарищи поступили. Так Вы говорите, Ягода ордер на арест подписывал?

— Не знаю, товарищ Сталин. Кто же важные документы террористам показывает?

— Разберёмся и с этим вопросом, товарищ Поликарпов. А пока, порошу осмотреть самолёт опытным вредительским взглядом, сможет ли он долететь до героической экспедиции Отто Юльевича Шмидта.

Конструктор вышел, и в машине наступила тишина. Иосиф Виссарионович молчал, набивая трубку, а Каменев уже курил папиросу, в расстроенных чувствах позабыв о субординации.

— Не бойся, Серго. Ничего, что я вот так обращаюсь? Нужно мне туда, понимаешь? Для себя, для страны. Показать этим паукам из Политбюро, что Коба ничего не боится. Наплевать на их интриги. Я сам всех сожру. Или они меня. Вот скажи, Сергей Сергеевич, только честно, просто как старому партийному товарищу — на твою поддержку можно рассчитывать?

Коньяк притупил осторожность, и опытный замнаркома ответил на самом деле честно:

— Поддержу. И закончу как однофамилец.

— Дурак ты, Серго, хоть и полковник с аксельбантом, — рассердился Сталин. — Ещё его родственником назови. Розенфельд генерального штаба. Я серьёзное дело предлагаю, и не надо тут сопли гимназические по мундиру размазывать. Ну, что решил? Или предпочтёшь остаться на съедение Якиров с Уборевичами?

— Я с Вами, Иосиф Виссарионович. — Сказал Каменев, окончательно сделав выбор. — И какая от меня требуется помощь?

— Любая, Сергей Сергеевич. Преданных людей у меня много. Настала очередь подбирать умных. — Сталин закусил мундштук трубки, глубоко затянулся, и, без всякого перехода, спросил. — Что-нибудь удалось накопать на Ягоду?

— Ничего, — покачал головой замнаркома, — только две группы из армейской контрразведки пропали бесследно.

— Ты думаешь…?

— А кто ещё? — Ответил на невысказанную мысль Каменев. — Мутно там всё очень, и непонятно.

— Вот и разберись. Хочешь, назначим тебя председателем ОГПУ, вместо Менжинского? Правда, идиш выучить придётся, а то за своего не примут. Вижу, что нет желания. Как же, гвардия руки не подаст синему мундиру. Мать вашу за ногу!

— Но товарищ Сталин….

— Что? Ты думаешь, это я управляю страной? Если бы так. Это Ягода ей управляет, сволочь. И прочая свора коминтерновцев недобитых. Чего так уставился? Или наслушался моих речей на пленуме четыре года назад? Забудь. Если нужно для дела — и речи говорить буду, и к чёрту в кумовья пойду. Есть такая профессия, Серго, — Родиной руководить. А ты мне тут про Коминтерн заливаешь. Знаешь, сколько валюты уходит на поддержку революционного движения за границей? И я не знаю, всё по секретным счетам проводится. Или ты считаешь, что тот же немецкий или английский пролетариат революции хочет? Положил он с пробором на все марксистские идеи, да и на нас с тобой. Да хрен с ним, с марксизмом, жили без него с семнадцатого года, и ещё больше проживём. А денег я им больше не дам.

Жалобы Генерального секретаря на тяжёлую жизнь были прерваны вежливым стуком в автомобильное стекло. Рядом с машиной стоял начальник личной охраны. Прежде чем открыть дверку, Сталин сказал:

— Обдумай всё ещё раз, Сергей Сергеевич. И одно запомни — неважно, что я говорю на пленумах. Это политика. Вот зимой съезд соберём, и ещё раз всласть наговоримся. Пока же, работать нужно. И ещё, проследи, что бы ни одна собака не пронюхала о моём отлёте. А то лишний раз боюсь даже в Крым съездить, вернусь, и в своём кресле увижу постороннюю морду.

Самолёт давно уже улетел, но Каменев ещё долго сидел на подножке ЗиСа и курил одну папиросу за другой. Разные мысли крутились в его голове, пихая друг друга в борьбе за первоочерёдность. Но вот, наконец, самая насущная одержала победу. Он поманил одного из охранников, так и просидевших всё время в стоящих поодаль машинах.

— Поликарпов ещё здесь?

— Никак нет, товарищ замнаркома. Ушёл.

— Плохо…. А знаешь, братец, отвези-ка ты меня в Метрополь.

Второй пилот уже больше часа переминался в тесной кабине, и до сих пор не придумал способа вежливо попросить Иосифа Виссарионовича уступить своё место. Но возможность поговорить с Самим, пусть даже под громкий гул двигателя, стоила натруженных ног.

— Так Вы говорите, товарищ Байдуков, наша авиация самая передовая в мире, и потому непобедима? А как, с точки зрения опытного лётчика, может выглядеть будущая война?

Польщенный военно-воздушный ветеран, двадцати шести лет от роду, придвинулся ближе, что бы товарищ Сталин не упустил ни одного слова.

— Мы всех победим. Да. И сразу. Могучий и грозный воздушный флот Страны Советов, вместе с пехотой, артиллеристами, танкистами свято выполнит свой долг и поможет угнетённым народам избавиться от палачей.

— Свежая мысль, — одобрил Иосиф Виссарионович, — но нельзя ли поконкретней?

— Да, я ясно представляю — бомбардировщики, разрушающие заводы, железнодорожные узлы, мосты, склады, спиртзаводы и позиции противника. Армады краснозвёздных воздушных крейсеров наносят бомбовые и торпедные удары по сухопутным и морским силам врага. Штурмовики, атакующие ливнем огня колонны войск, артиллерийские позиции. Десантные корабли, высаживающие свои дивизии в глубине расположения противника. Далее в дело вступает артиллерия, а затем Красная Армия победным маршем заканчивает операцию с деморализованным и разбитым врагом. И ясно вижу, как товарищ Тухачевский будет докладывать по телефону: " Здравствуйте, Климент Ефремович! Нет…В сводках никакой фантастики…Наоборот, я сознательно преуменьшил…Пленных? Много, очень много…Трофеи? Я боюсь, вы не поверите, Климент Ефремович. Да мы сами не верим…Потери незначительные…"

— А потом?

— А что потом, товарищ Сталин? Победу одержим. Представляете, какое счастье и радость будут выражать взоры тех, кто в Кремлёвском дворце примет последнюю республику в братство народов всего мира!

Командир экипажа во время этого разговора деликатно отвернулся, старательно изображая юного натуралиста, рассматривающего проплывающие внизу облака. Но избежать вопросов не удалось и ему.

— Вы что скажете по этому вопросу, Валерий Павлович?

— Ничего не скажу, Иосиф Виссарионович. Я истребитель, а не стратег.

— Тогда скажите мне, товарищ Чкалов, как истребитель — хорошие ли у Красной Армии самолёты?

— Хорошие, товарищ Сталин. Но надеюсь, что в случае войны нам дадут другие.

— Это почему? Чем не нравится вот эта машина? Громов дал ей очень лестные рекомендации, а после некоторых модернизаций по его замечаниям…

— Я разве спорю. Только воевать на ней нельзя. Из вооружения — только четыре пулемёта, от истребителей противника не отобьётся. Да с такой скоростью, его любой пацан из рогатки достанет.

— Ну, не скажите. Все-таки "Рекорд дальности".

— А смысл в этом рекорде, товарищ Сталин? Допустим, долечу я на нём до Лондона или Парижа, и что? Спалить пять тонн дефицитного бензина для того, что бы сбросить одну тонну бомб и не вернуться?

— Ты, Валера, не понимаешь, — вмешался Байдуков, — наши рекорды должны показать всему миру превосходство советской техники и социалистического строя.