Я 11-17. Ответная операция - Василий Ардаматский

Два дня полковник Довгалев не докладывал командованию о том, что рация Дементьева в эфире не появляется. Полковник сперва не хотел и думать, что с Дементьевым случилось что-нибудь плохое. Ведь уже был у него перерыв в связи — правда, меньше, но был. А потом длительная работа с военными разведчиками научила полковника терпеливо ждать даже тогда, когда кажется, что ждать уже нечего.

Пошел третий день молчания.

Довгалев утром зашел в аппаратный зал радиосвязи. Дежурный оператор встал и, не снимая наушников с головы, воспаленными от бессонницы глазами смотрел на полковника. Смотрел и молчал. Довгалев круто повернулся и, ничего не спрашивая, вышел из зала. Придя в свой кабинет, он решил: “Буду ждать до двенадцати часов. Если ничего не изменится, доложу командованию”.

Довгалев не знал, что командующий еще вчера сам справлялся о Дементьеве, но не заговаривал об этом с Довгалевым. Командующий догадывался, как тяжело переживает полковник беду каждого своего разведчика.

Ровно в двенадцать Довгалев поднял телефонную трубку и попросил соединить его с командующим.

— Докладывает полковник Довгалев. Третьи сутки мы не имеем связи с Н.

— Ну и что же? — весело отозвался командующий. — Надо думать, что ваш человек находится там не в идеальных условиях. Ему, наверно, мешают работать. Но и то, что он уже сделал, прекрасно… Я это к тому: не собираетесь ли вы устроить своему человеку взбучку за перерыв в связи? Не надо этого делать.

— Я все это понимаю, — устало сказал Довгалев. — Беда в том, что вражеские транспорты уходят безнаказанно.

— Почему безнаказанно? С помощью вашего человека наши летчики уже приноровились к перехвату. Да и ночи стали короче. Если будут новости, звоните.

Полковник Довгалев был, конечно, благодарен командующему за этот разговор, но тревога его меньше не стала. Полковник слишком хорошо знал Дементьева, чтобы теперь не быть почти уверенным, что только большая беда могла помешать разведчику продолжать работу. Мучительным было сознание бессилия помочь Дементьеву. Просто невыносимо было думать о потере Дементьева в эти последние дни войны.

Прошел еще один день. Радиостанция Дементьева молчала. А ночью Довгалев получил радиограмму от другого человека в Н., от человека, который больше двух месяцев не появлялся в эфире и вдруг объявился. И в его радиограмме Довгалев обнаружил весть о Дементьеве.

“Здесь разоблачен капитан Рюкерт. Его считают русским шпионом. Бежал во время ареста. Полагают — ранен. Ведется тщательный поиск”.

Первая мысль у Довгалева — приказать этому человеку помочь Дементьеву. Но нет, ничего из этого не выйдет. Человек этот работает техником на телефонном коммутаторе города. Вероятно, ему всего-навсего удалось подслушать разговор гестаповцев. Да и как он может в большом городе найти прячущегося, притом неизвестного ему человека?

Довгалев доложил об этой радиограмме командующему. Тот помолчал и сказал:

— Будем верить, что Дементьев спрятался надежно. Будем верить в лучшее. Поздравляю вас, полковник, с Первым мая! Между прочим, англичане сообщают по радио, что Берлин капитулировал…

21

Дементьев потерял счет дням и ночам. О том, что наступило Первое мая, ему сообщил смотритель музея. По случаю праздника он принес в подвал бутылку вина, и они распили ее.

— Да здравствует Первое мая! — торжественно произнес Дементьев, выпил и удивленно осмотрелся.

Подвал с низким сводчатым потолком. Кругом — груды ящиков. Скупой блеск пустых золоченых рам. В углу — фигура рыцаря в латах. Все это озарено блеклым, качающимся огнем свечи. Да, не думал, не гадал Дементьев, что в жизни его случится такой Первомай!

— Я слушал Лондон, — тихо сказал смотритель музея. — Они сказали, что Берлин пал.

Дементьев верил и не верил тому, что услышал, по лицу его текли слезы.

— Чего вам-то плакать? — осевшим голосом спросил смотритель. — Пусть плачут они.

Дементьев, конечно, понимал, что капитуляция фашистской столицы — огромное событие войны, но все-таки это еще не конец ее.

Все дни болезни Дементьев тяжко страдал от сознания, что он бездействует; почти каждую ночь ему виделось ночное море, в котором бесшумно двигались, быстро исчезая, черные силуэты транспортов.

А теперь Дементьев знал; Берлин капитулировал. В этом есть кроха и его воинского труда.

От сознания этого непроизвольно потекли из его глаз слезы, слезы радостного облегчения и утешения души солдата, для которого всегда самым святым была его ратная работа на войне…

8 мая 1945 года загнанные в мешок гитлеровские войска капитулировали.

В ночь на 10 мая советские войска вступили в город Н.

С первыми частями мотопехоты в город приехал полковник Довгалев. На площадях города уже формировались колонны пленных.

Часть подчиненных Довгалеву офицеров разбирала уцелевшие архивы гестапо. Другие офицеры наблюдали за регистрацией пленных.

Это было очень ответственным делом, так как многие гестаповцы, облачившись в солдатскую форму, стремились раствориться в одноликой массе пленных. Но они не пользовались любовью и у гитлеровских солдат.

То и дело к советским офицерам обращались пленные немецкие солдаты с просьбой проверить затесавшихся в их группы незнакомцев.

Так попался и Крамергоф.

Начиная допрос Крамергофа, Довгалев не знал, что перед ним гестаповец, наиболее полно осведомленный о судьбе Дементьева.

Это уже выяснилось в ходе допроса… Видимо, в панике капитуляции, а может быть, и с целью маскировки, Крамергоф потерял очки, и теперь, сидя перед Довгалевым, он близоруко щурил глаза и, нервничая, все время делал автоматический жест рукой, точно хотел поправить или снять очки.

Первые тридцать минут допроса Крамергоф отвечал кратко, явно не желая входить в подробности своей биографии и своей деятельности. Он сказал, что его звание — капитан, что он работал здесь в качестве офицера го наблюдению за эвакуацией.

Довгалев делал вид, что всему этому верит, а на самом деле был убежден, что допрашиваемый врет, что он назвался не своим именем и вообще рассказывает басни.

Постепенно разговор расширялся, и Крамергоф начал вязнуть в сетях, разбрасываемых Довгалевым.

— Значит, вы отвечали за эвакуацию войск?

— Нет… Я был всего лишь одним из офицеров в довольно многочисленной группе.

— Кто возглавлял эту группу?

— Полковник Кунгель.

— Где он теперь?

— Не знаю. Он был арестован некоторое время назад.

— За что?

— Ваши самолеты каждый день топили уходившие транспорты. Кто-то должен был за это ответить.

— Почему пострадал именно Кунгель?

— Он отвечал за эвакуацию.

— И вам удалось доказать, что Кунгель был связан с нашей авиацией?

— Нет, не удалось… — Крамергоф никак не реагировал на слова “вам удалось”. Он просто не заметил этого подвоха в вопросе русского полковника и продолжал: — Виноват, конечно, был кто-то другой. Когда Кунгель был арестован и предан суду, здесь был разоблачен некий капитан Рюкерт. Он был взят вместе с советской радиостанцией.

Довгалеву стоило огромных усилий не выдать своего волнения.

— Этот разоблаченный капитан Рюкерт во всем сознался? — небрежно спросил Довгалев.

Гестаповец помолчал и ответил:

— Он бежал.

— Бежал, будучи арестован? Невероятно! И совсем не похоже на гестапо.

— Он был ранен. Найдены следы крови. Можно полагать, что он забился куда-нибудь и умер от раны.

— Откуда вам известны все эти подробности? — Довгалев в упор смотрел Крамергофу в глаза.

— Я… — Крамергоф на мгновение замолчал.

— Да, вы… Откуда вы все это узнали? Вы же занимались эвакуацией, а не ловлей диверсантов! Надеюсь, вы не будете утверждать, что о поимке Рюкерта сообщалось в печати?

— Видите ли… — начал выпутываться Крамергоф, — мой друг работал в гестапо, и он рассказал мне.

— Фамилия друга? — мгновенно спросил Довгалев. Крамергоф сразу не ответил.

— Придумав друга, — заметил Довгалев, — надо было сразу придумать ему и фамилию. Для работника гестапо такая оплошность непростительна.

— Почему — гестапо?

— Потому… Мы с вами взрослые люди. Пора нам заговорить серьезно, — сказал Довгалев спокойно и уверенно. — Вы участвовали в операции против капитана Рюкерта?

— Нет.

Довгалев улыбнулся:

— Тогда вам ничего не остается, как сослаться на печать.

— Я же сказал вам о моем друге-майоре Фальберге.

— Поздно. Майору Фальбергу уже совсем не к чему появляться на белый свет, тем более из небытия.

В это время дверь открылась, и в комнату вошел мужчина в штатском, явно не по росту костюме.

Довгалев смотрел на вошедшего и верил и не верил тому, что видел. Да, это был Дементьев! Только он был с усиками и с нелепой шкиперской бородкой золотистого цвета.