Южный Календарь (повесть и рассказы) - Антон Александрович Уткин

делала тишину еще более чувственной и звучной, сами же они напоминали усталого странника, перехожего калику, у которого нога не сгибается в колене.

А за стеной стоит в стеклянной витрине гидрия. Ей очень много лет – две тысячи с лишним. Она сделана руками человека, который тоже смотрел на звезды по ночам, а может, спал, кто его знает. И Мищенко захотелось спать, но он, мертвея от пустоты, продолжал сидеть, уставя взгляд в дверную щель. «…порское царство погибло под ударами…» Конец предложения скрывала дверь, и дальше он не мог прочитать. «…погибло под ударами…» – перечитал он несколько раз, зевнул и долго так сидел и бездумно смотрел эти буквы.

А потом – как всегда по четвергам – пришла маленькая внучка Анастасии Павловны, подошла к стенду и раскрыла свою загадочную тетрадку. На голове ее, как колокольчик, сидела плетеная из соломки панама. Анастасия Павловна, проходя мимо с ведром и шваброй, сдвинула панамку, погладила девочку по волосам, и, вздохнув, начала мочить линолеумную дорожку.

Мищенко видел, как сворачивается на линолеуме вода и становится белой, сияющей, как серебро. Прерывистая болтовня Анастасии Павловны проникала в его сознание искаженно, точно заглушаемая помехами иного бытия.

– Ничего, пускай, – бормотала она, для чего-то быстро, как сумасшедшая, взглядывая на потолок и так же быстро оглядываясь на девочку. – Ничего, деточка, ничего.

1998

Чайка

Людочка мыла посуду в пансионате. Иногда, когда не хватало людей на раздаче, она бегала с подносом по огромному залу между столами, за которыми усаживались отдыхающие, и подавала блюда. Большей частью отдыхающие – люди среднего возраста и пожилые, но бывали и молодые, пары и целые компании, счастливые и беззаботные, отлично одетые, нарядные, свободные и симпатичные. Жизнь их казалась Людочке шикарной и беззаботной. Во время передышек Людочка выглядывала из-за перегородки и впивалась в них глазами. Кто во что одет, что сейчас носят и как, – всякая мелочь занимала ее внимание. Вот люди приезжают и уезжают, думала она, откуда-то и куда-то, из больших городов, а ей двадцать четыре года и нигде она еще не была, и ехать ей некуда.

И от этого становилось печально.

Людочке хотелось быть модной и современной, хотелось, чтобы на нее обратили внимание. «Людка!» – раздавалось из-за спины, и она неслась, как угорелая, в дымную кухню. А ей хотелось вести такое же красивое существование, свидетельницей которого она становилась ежедневно, и не надевать по утрам синий передник первой смены, скрывавший, как ей представлялось, такие сокровища, цена которых была досадно занижена обстоятельствами.

Иногда она говорила об этом с Белкой из второй смены, но Белка считала все подобное за глупости.

Белка была некрасива и знала это. Она делала свое дело, будто автомат, и ни на кого не смотрела. Два раза в неделю она набивала продуктами сумку и везла в город матери и младшему брату, который перешел в шестой класс.

Даже в свой день рождения она держалась как обычно в стороне от чужой жизни и от своей собственной. Порою Людочке становилось интересно, зачем живет Белка, хотя сама, если бы пришлось отвечать на такой вопрос, не сразу бы нашлась, что сказать. Казалось, у Белки есть какая-то неведомая прочим цель и все силы кладутся для ее достижения. Вообразить ее без фартука в горошек было сложно. Отчего ее прозвали Белкой, тоже оставалось непонятным: она походила вовсе не на белку, а скорее на телушку, и фамилия ее была вовсе не беличья.

Белку поздравляли у себя в комнате, в маленьком корпусе для персонала, ели груши и пили красный портвейн. Белка легла спать, а Людочка допила остатки портвейна и около одиннадцати вышла на улицу. В летнем ресторанчике гремела музыка, на стоянке в ряд стояли несколько запыленных машин, свернувших с трассы, которую выше по непроницаемо-черному склону обозначали тягучие всполохи фар.

Подумав немного, Людочка побрела на звуки музыки. Денег у нее не было, но в этом ресторанчике, устроенном на обломках скал над самым морем, работал ее одноклассник, и она рассчитывала на его доброту.

Стойка была высокая, а Юрик низенький, так что виднелись только его плечи и голова, абсолютно круглая и ровно подстриженная, как куст образцового сада.

– Не спится? – неприветливо бросил Юрик, увидав Людочку, и глянул на нее исподлобья.

– Ну Юрочка, – произнесла она, состроив умоляющую гримаску.

Юрик пробурчал что-то невнятное, но все же налил ей рюмку жидко-цветного коньяку и выставил на стойку раздраженно, так что коньяк крутанулся по краю стекла точно обруч, – след этого движения тонкой пленкой сползал по стенке и еще дольше в людочкиных глазах.

– Найду, блин, мужика себе нормального, а то все дворняжки какие-то, – неряшливо болтала Людочка, проглотив коньяк в два присеста и поперхнувшись.

Юрик, отдававший кому-то сдачу, хмуро на нее взглянул.

– Ты когда напьешься, такая дурная, – недовольно сказал он. – Одну секунду, еще раз, что вы сказали? Пиво даю, щас пена сойдет. – Он показал рукой на бокал, наполненный пеной. – Секунду.

Людочка продолжала стоять у стойки и, подыскивая себе компанию, лениво смотрела вниз замутненным взором.

– Выходной у меня сегодня, выходной, – процедила она с вызовом. – Чем я хуже их? Нет, ты скажи. – Она мотнула головой в сторону террасы, где стояли столики, и тут наткнулась глазами на парня, который вместе с Юриком ждал пиво.

Юрик ничего не ответил и ушел на кухню, вытирая мокрые ладони о джинсы.

– Не грузи, – выговорила она вдогонку Юрику намеренно лихо, так чтоб слышал парень.

Людочка подошла к нему и взяла со стойки бокал с пивом.

– Не бойтесь, я не заразная, – заверила она и сделала большой глоток, оставив на краю бокала красный мазок помады.

«Набралась, – пронеслось у Людочки в глубине сознания, – ну и наплевать».

– Давай, мы тебя угостим, подруга, какие проблемы? – предложил парень и по-хозяйски глянул на один из столиков, самый шумный и веселый на всей площадке.

Ей принесли стул и налили коньяку. Она сидела между этим Мишей и каким-то светленьким прямо напротив Ани. Неподдельная красота Ани подавляла ее. И Людочка пила, стараясь заглушить смущение и робость. Изо всех сил она старалась держаться на уровне, но почти всегда говорила невпопад.

– Пеленгас жареный по-испански, пеленгас жареный по-французски, – прочла Аня монотонно и пресыщенно на листе меню, зашитого в обтрепавшийся целлофан. – Как это?

– Никто этого не знает, – любезно отозвался светленький, вздохнул и отвернул лицо к морю, а на лице официантки, стоявшей над ними выжидательно, к пробивающейся усталости примешалось выражение легкой обиды.

Анин Миша быстро пьянел и встречал все несообразности дружелюбным