Пролог - Николай Чернышевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока театр наполнялся, Волгина смотрела на публику. Теперь давно забыла думать о ней.
— Нивельзин приехал, — сказала Рязанцева мужу. — Сейчас вошел. В четвертом ряду.
— А! — Очень рад! — Очень рад! Послушаем, что привез, какие новости! — Рязанцев потирал руки от удовольствия.
— Нивельзин, в четвертом ряду кресел? — сказала Волгина и взглянула. — В самом деле! — Она пожала плечами.
— Вы знакомы с ним? — спросила Рязанцева.
— Знаю его в лицо. Но мы еще незнакомы.
— Я думала, вы уже познакомились перед его отъездом, потому что, кажется, он очень сошелся в то время с вашим мужем.
От Рязанцевой нельзя было ждать ни колкостей, ни темных намеков. Если она говорила так, она должна была думать, что услышат это очень равнодушно. Что ж она говорит? Неужели сделались известными отношения Нивельзина с Савеловой?
— Почему вы думаете, что мой муж очень сошелся с Нивельзиным перед его отъездом?
— Мы тоже знаем кое-что, — сказал Рязанцев так быстро, что перебил ответ у жены, и с таким удовольствием, что опять потер руками: — Мы знаем, что именно Алексей Иваныч и отправил его за границу.
Очевидно, все это говорилось с полнейшим незлобием.
— Алексей Иваныч отправил его за границу! — Меня начинает очень интересовать это.
— Перед нами нечего скрывать, — сказал Рязанцев, продолжая потирать руки, понижая голос и нагибаясь ближе к Волгиной. — Нивельзин, быть может, и поехал бы за границу, — но не так поспешно. Алексей Иваныч ускорил его отъезд, если не послал нарочно. — Рязанцев совершенно пригнулся к уху Волгиной и шепнул: — Алексей Иваныч посылал его с поручениями в Лондон.
Волгина вздохнула свободно: правды и не подозревают, говорят какой-то вздор, который, в чем бы ни состоял, не может иметь никакого отношения к Савеловой. — В Лондон? С поручениями? В Лондон посылают с поручениями купцы, покупать или продавать на миллионы, — о, я очень рада, если у Алексея Иваныча завелись миллионы! Отниму все у него!
— Тише, могут слышать, — шепнул Рязанцев в совершенном восхищении. — Вы отговариваетесь очень мило, но напрасно.
— Ах, теперь понимаю, если вы советуете говорить, чтоб не могли услышать! — Совсем забыла, что в Лондоне живут наши! Но с чего же вы взяли, что Алексей Иваныч посылал Нивельзина с поручениями к ним. — Алексей Иваныч не мог сказать этого. Неужели Нивельзин так сказал вам?
— Такие вещи не сказываются, они только угадываются, — с восхищением шептал Рязанцев: — Человек не думал о путешествии. Вдруг объявляет: послезавтра еду за границу; — оказывается, накануне был у него Алексей Иваныч. Человек едет, — и Алексей Иваныч один знает час его отъезда, — приходит провожать его, — провожает до кареты, обнимаются, оба, кажется, плачут, целуются, Алексей Иваныч усаживает его в карету, — мы знаем только эти факты. Давайте нам факты, до их значения, мы как-нибудь доберемся своим умишком, — хе, хе, хе. — Он смеялся от глубины души.
Если бы Волгиной привелось услышать такое объяснение в тот вечер, когда была взволнована соображениями мужа о будущем, она приняла бы слова Рязанцева очень горячо. Но она не любила унывать; она не любила заранее мучить себя страхами. Муж мог расстроить ее своими предсказаниями, но лишь на несколько часов. На другое утро она встала уже с теми же мыслями, какие имела до этой тревоги: не все то сбывается, чего боятся — мнительные люди, между которыми муж ее был один из самых искусных на придумывания. Она твердо знала, что кто осторожен, тот почти всегда совершенно безопасен. Поэтому слова Рязанцева хоть и были не совсем приятны ей, показались больше забавны.
— Что за вздор! — сказала она, засмеявшись. — Вы сами говорили мужу, что он проехал в Рим, — какие ж это посылки наскоро в Лондон, когда человек едет в Рим и живет там, потом в Париж и живет там? — Вы говорили мужу, что он хотел проехать в Англию только уже на возвратном пути в Россию?
— Те, те, те! — прошептал Рязанцев, плутовски прищуривая глаза и потирая руки с ожесточением восторга. — Те, те, те! — Через две недели по выезде из России доехавши до Рима, можно было иметь время завернуть в Лондон! — Алексей Иваныч ведет дела похитрее нас грешных. От нас едут прямо в Париж, по торной дороге в Лондон, — а у него: поехал по дороге в Италию! — Кому интересно следить, который поехал в Италию? — Свернул с половины дороги, и опять попал на нее — все шито и крыто, иголочки не подпустишь! — Да, надо нам всем поучиться у Алексея Иваныча! — Жаль одного: расход слишком тяжел! — Такие большие издержки можно делать только в немногих, чрезмерно важных случаях.
— Если бы вы знали, какой вздор вы говорите! — И муж и Нивельзин расхохотались бы.
— Вы отстаиваете их очень твердо, но скоро мы произведем маленькое следствие и получим улики, — сказал Рязанцев, лукаво приморгнув. — Нивельзин наверное зайдет сюда, и мы произведем ему допрос! Небольшой допросец!
— Так вы еще незнакома с Нивельзиным? — сказала Рязанцева. — А я думала, что и вы хороша с ним. Когда вы взглянули на него, вы пожали плечами, и он вспыхнул.
— Вероятно, он понял, почему я пожала плечами. И если он придет сюда, то убедится, что я очень люблю делать выговоры.
— За что ж вы сделаете ему выговор?
— За то, что он переменил место.
— Он переменил место? Где ж он был прежде? За кем он смел волочиться?
— Как вы любопытна! — Как вы неосторожна! — Ваш муж слушает нас, вы забыли это.
— Я слушаю, это правда; но ничего не слышу. Я образцовый муж.
— Не очень шутите, мой милый муж: я в самом деле немножко влюблена в него, несмотря на мои двадцать восемь лет. Несчастная! Он ни разу не взглянул на меня, с тех пор как мы поклонились!
— Творец! — Почему влюбляются в таких жестоких? — патетически сказал Миронов. — Почему не влюбляются в меня? — Он стал утирать кулаком глаза. — Влюбитесь в меня, я не буду жесток! У меня чувствительное сердце! — и продолжал хныкать, пока не кончился длинный дуэт между певцами, которых никому не было охоты слушать. — Он недурно подделывался своим хныканьем под их достойные оплакиванья голоса и заслужил то, что три довольно хорошенькие дамы из соседней ложи шептали ему: браво! — Он раскланивался им, прижимая руку к сердцу, и, стискивая ручку своей студенческой шпаги, бросал такие свирепые взгляды на двух мужчин, бывших в той ложе, что и они расправили свои официальные лица.
* * *— Я устала сидеть, — сказала Рязанцева, когда кончился первый акт. — Пойдем ходить по коридору.
— Пожалуй, — отвечала Волгина.
Они успели сделать лишь несколько шагов, Нивельзин уже взбежал в их коридор. — Он подошел к Рязанцевой, сказал, что приехал только вчера, что множество дел не позволило ему сделать еще ни одного визита, что поэтому Рязанцева должна извинить его.
Рязанцев шел позади, с Мироновым. Он крякнул деловым образом, чтобы заставить его оглянуться, и сказал:
— А с Алексеем Иванычем Волгиным вы уже виделись? — Да, я видел его.
— Хе, хе, хе, — вы виделись с ним! — Рязанцев лукаво приморгнул. — Мы не в претензии, — продолжал он серьезно и одобрительно. — Важные дела прежде мелких. Мы понимаем, что вы должны были увидеться с ним первым.
Добряк торжествовал: он сделал «маленький допросец» и «получил улику». — Волгина не могла оставить этого так: Нивельзин, конечно, относил слова Рязанцева к действительным причинам своего сближения с ее мужем. Надобно было показать ему, что Рязанцев ничего не знает.
— Скажите, Нивельзин, где видели вы моего мужа?
Нивельзин смотрел на нее изумленными глазами.
— Скажите Григорию Сергеичу, где видели вы моего мужа. Он воображает, будто вам было поручено видеть его тотчас же по приезде в Петербург.
— Я видел monsieur Волгина сейчас, здесь, в театре; мы встретились совершенно случайно.
Рязанцев был сражен. Но в тот же миг на лице его выразилось понимание, довольство и с тем вместе уважение, близкое даже к благоговению.
— Не спрашиваю больше, — сказал он, таинственно понижая голос. — Вы не искали друг друга. Вам не было надобности видеться. Вы встретились в опере, совершенно случайно. Какие дела могут быть в опере? О чем можно говорить в опере? — Чья бы ни была эта мысль, я выражаю свое уважение к этому человеку и молчу.
Конечно, он понял, что Волгин ведет свои дела еще гораздо искуснее, нежели предположил он, по отправлению агента в Лондон через Австрию. — Но Волгиной было важно только то, чтобы Нивельзин не считал нарушенной тайну своих отношений к Савеловой. Нивельзин мог видеть, что Рязанцев толкует о rendez-vous [3] нисколько не похожих на любовные. Этого было довольно для Волгиной. Теперь Нивельзин сам заставит Рязанцева высказать ему свое предположение и сумеет объяснить ему вздорность этой фантазии.
— Хе, хе, хе! — Я молчу. Оставим это. Не любопытствую, что привезли вы Алексею Иванычу, — продолжал Рязанцев таинственным шепотом. — Но что же вы привезли мне? — Только поклоны? Или и поручения? — Как поживают? Скучают по родине?