Связной - Гелена Крижанова-Бриндзова

ту же книжку. Читает медленно, со вкусом, шевеля тонкими сухими губами.

Время от времени Ганс уходит с ружьем в поле, стрелять зайцев. Он приносит их домой в рюкзаке (сквозь дно рюкзака просачивается кровь), свежует их на завалинке и отдает матери, чтобы та приготовила ему паприкаш. Это тоже бесит Милана, но все равно Ганс и Фред не так портят ему кровь, как этот Вилли.

Вилли все время примазывается к семье. Увидел, что отец болен и не может работать, принялся помогать по хозяйству. Починил скрипучие ворота, которые давно уже висели на одной петле, подлатал новыми досками забор, забил клинья в лопаты и заступы в сарае.

— Пять год — ружье, — говорит он, на всякий случай показывая число на пальцах. — Пять год — плёхо… Топор, лопата хочем, работаем… — размахивает он лопатой.

— «Хочем, работаем»! — передразнивает его Милан и отнимает лопату. Что он там лопочет без складу, без ладу? Ох, осел! Так и не научится говорить по-людски!

И он очень удивляется, что отец сочувственно глядит на Вилли и даже качает головой, словно понимает, чего требует его, Виллина, душа.

Вот и сейчас отец сидит за столом вместе с Вилли, слушает его несусветную тарабарщину и придвигает к нему каравай, чтобы тот отрезал от него.

«А родной сын пусть голодает, — с горечью думает Милан. — Родному сыну уже в доме делать нечего. А Эрнест…»

При мысли об Эрнесте на глазах у него выступили слезы. Эрнеста предали, запродали. Водятся со смертельным его врагом, а о нем и не вспомнят. Изо всей семьи только он один думает об Эрнесте, только он его любит, только он ему помогает!

* * *

— Мать кормит немца, — пожаловался Милан Эрнесту, когда они снова встретились под ракитой. Милан пришел замерзший, весь измазанный, с зайчихой в мешке. — А отец всё разговоры с ним водит. Ворота он нам, правда, починил, сечку резать помогает. Но я его все равно ненавижу. Я ему еще такое подстрою!.. Мне бы револьвер или хоть немножко динамиту…

— И что бы ты сделал? — примирительно спрашивает Эрнест.

— Что? А вот увидел бы… Правда, Эрнест, принеси мне динамиту. Или гранату, ну, хоть самую завалящую. Я ему покажу!

— Скажи пожалуйста! — крутит Эрнест головой.

— А маме я не буду рубить хворост! Пусть сама рубит, раз она такая! И стелить не буду, и по воду не стану ходить.

— Скажи пожалуйста! — повторил Эрнест и даже присвистнул. — А почему это ты так с матерью, Милан? Как раз теперь, когда меня нет дома… а?

Милан опешил.

— А почему она такая?

— Милан, милый, — необычно мягко сказал Эрнест и привлек мальчика к себе. — Нельзя же так. Мать налила немцу щей, а ты сразу: «Давай гранату! Всех разнесу, перебью!» Ну, допустим, дам я тебе гранату или там динамит. Ну, прикончишь ты пару немцев. А потом что?

— А я почем знаю? — пробормотал Милан и шмыгнул носом.

— Вот видишь, ты не знаешь, а я знаю. К стенке бы вас поставили и перестреляли. Отца, мать, Евку и тебя. А какой из этого прок? Ты сам посуди.

Милан топчется на месте, растерянно потирает руки в шерстяных рукавичках.

— Ох, Эрнест! — вздыхает он. — Ты ведь не знаешь, совсем не знаешь, какие они! Старую Пинкусиху так избили кнутом, по земле ее волокли! А отца как ударил тот, очкастый, я ведь тебе уже рассказывал. Он чуть не умер потом от приступа, да! А она их кормит! Они людей кнутом избивают, а мы что? Будем сидеть сложа руки? И Сила тоже говорит, что будь у него динамит, он бы подорвал амбар Грофиков. Там их больше всего.

Эрнест молчал, уставившись в землю, изредка кивая головой, словно он усиленно обдумывал что-то.

— Слушай, Милан, — сказал он, немного погодя, решительным голосом. — С чего ты взял, что мы их не бьем? Думаешь, мы сидим и ждем, когда им надоест измываться над людьми? И мы их бьем, — подчеркнул он, — бьем, где только можем!

Он обхватил Милана за плечи, внимательно посмотрел ему в глаза.

— Взорвали наши немецкий поезд? Ну? Взорвали или нет?

— Взорвали, — согласился Милан, потом вдруг запнулся, недоверчиво взглянул на Эрнеста. — А это… это были… наши? — выдохнул он.

— Наши, — подтвердил Эрнест и легонько шлепнул Милана по затылку.

— А мост? Тоже наши? И сгоревший склад в городе?

— И это тоже, — кивал Эрнест. — Ты что, думал, мы в лес по грибы ушли? — Он нагнулся к самому уху Милана и прошептал таинственным голосом: — А ты случайно разве не знаешь одного мальчишку, который по ночам встречается с одним дядей и все ему рассказывает?

— Ну и что, если встречается? — насторожился Милан.

— Да так, просто к слову пришлось. Ты его случайно не знаешь? Так вот, этот мальчишка пришел как-то к дяде и стал просить динамит или гранату, чтобы перебить немцев. Верно?

— Угу, — пробормотал Милан и заглянул Эрнесту в лицо.

Над полями, занесенными снегом, неярко светила серебряным светом луна, повисшая над белыми просторами, как легкий воздушный шарик. Милан различал каждую черточку Эрнестова лица. Ясными, до прозрачности ясными были его глаза, окаймленные темными тенями.

— И знаешь, что сказал ему дядя? Он ему так сказал: «Не берись за дело, до которого ты не дорос. У тебя другая работа, куда более важная». Ты на Беснацкий хутор ходил?

— Ходил…

— А помнишь, что ты передавал?

— Помню, — почти шепотом отвечал Милан. — «Тетка Зуза просит вас прислать деньжат, которые остались у вас, а то она совсем издержалась».

— Вот видишь, — продолжал Эрнест низким, спокойным голосом. — Если бы не этот мальчик, тетке Зузе пришлось бы очень туго. Она уж было совсем осталась без гроша.

Милан завозился и высвободился из объятий Эрнеста.

— Эрнест, так, значит…

— Ну конечно же, Милан! Очень нужны были эти деньги. Не один немец ими подавился.

— Патроны? — сразу догадался Милан и часто задышал.

— Спокойно! Деньги это были. Эх, Милан мой милый, ты уж потерпи! Когда-нибудь я все тебе расскажу, честное слово, а пока нельзя, понимаешь, нельзя… — шептал Эрнест Милану в озябшее ухо, щекотал его мягкой, давно не бритой бородкой. — Дружище, никому ни звука, я на тебя надеюсь, ведь ты уже большой, смышленый. И без глупостей, понял? Ты наш связной, ты нам нужен.

Милан затопал ногами, окоченевшими от холода. Наверное, Эрнест ожидал, что он теперь кинется ему на шею. Ведь Милан и в самом деле думал, что речь шла о какой-то ерунде, о деньгах, а тут на́ тебе — деньги вовсе и не деньги, сообщение было