Танец убийц - Мария Фагиаш

— Вам действительно следует радоваться, что Вы ее любимый брат, — сказала Милица, с иронией подмигнув ему.

Он нахмурился и задумчиво произнес:

— Ну, в этом я совсем не уверен.

В этот момент мимо окна пролетела большая черная птица, видимо ворона, и ее тень скользнула по миловидному лицу капитана. Непонятно почему, но эта картина врезалась в память Милицы.

— Узнайте лучше, что она хочет. Она не любит ждать. Пройдите в салон.

Чтобы пройти в салон, он должен был пересечь Сербский зал, устланный коврами ручной работы, с развешенными на стенах портретами предыдущих Обреновичей. Упрямым взглядом быка смотрел с портрета в золотой тяжелой раме дед Драги, торговец зерном Луньевица. Его портрет располагался между изображениями двух других покойных князей из рода Обреновичей.

Как обычно в это время, около полудюжины женщин сидели на низких креслах, обитых тканью с вышивкой в крестьянском стиле, ожидая приема у королевы. Увидев капитана, они встали и приветствовали его, каждая на свой лад: одна, полная, одетая по парижской моде, сделала придворный реверанс, другие — низкие поклоны, а пожилая женщина, с целой коллекцией платков на голове, ухитрилась поцеловать ему руку.

Обыкновенно такие знаки внимания льстили ему, так как он хорошо помнил то время, когда, кроме лепешек из кукурузы и бобов, никакой другой еды в доме не было, а в школу он ходил босиком. Там его постоянно дразнили, — он был для всех маленький Луньевица, младший сын известного в городе пьяницы, и из него, Никодима, не могло выйти ничего другого, как только подобие отца. И позже, когда у него были уже и обувь и, по крайней мере раз в день, горячий обед, шутки над ним не прекращались, так как каждый знал, что внезапное благополучие семья Луньевицей обрела исключительно благодаря занятиям проституцией своей сестры.

В армии Никодим также страдал от этого клейма. Хотя он и был продвинут по службе вне очереди, потому что сестра его была не просто шлюха, а любовница самого короля, в казарме он никогда не чувствовал себя хорошо. Презрение, которое раньше читалось в глазах соучеников, теперь он обнаруживал у офицеров, товарищей по службе. Они смотрели на него как на проходимца. Никодим твердо решил уйти из армии, как вдруг Драга стала королевой. Укрывшись в тени королевской власти своей сестры, он надеялся впервые в жизни избавиться от открытых насмешек окружающих. Однако слишком скоро понял, что был чересчур оптимистичен: насмешки, оскорбления, презрение и здесь не оставляли его. Казалось, они с братом Николой опять в народной школе Шабаца, правда с одной разницей: теперь братья Луньевицы не были безоружными. Они могли защищаться, могли посадить под арест отказавшегося выполнить приказ офицера, способствовать понижению его в звании или даже увольнению из армии. Могли в офицерском клубе или другом заведении приказать музыкантам-цыганам играть национальный гимн, и все присутствующие при этом должны были стоять навытяжку, не исключая и генералов.

Никодим кивнул пышной даме в парижском платье и отодвинул старуху, что поцеловала ему руку, — от прикосновения холодных мокрых губ он ощутил брезгливость. Младший Луньевица был вне себя от того, что его заставили сюда прийти. Он абсолютно не был расположен играть роль принца, и вообще на первую половину дня наметил совершенно другие дела.

Драга стояла у окна. При скрипе двери — все двери в Старом Конаке скрипели, и с этим ничего нельзя было поделать — она повернулась и, увидев его, нахмурилась.

— О чем ты вообще думаешь? — спросила она пронзительным голосом. — Разве я не приказала тебе держаться подальше от любых неприятностей? По крайней мере, пока скупщина не утвердит этот проклятый закон?

Никодим хорошо знал: под «проклятым законом» имеется в виду утверждение его наследником престола. С тех пор как стало известно, что у королевской четы не может быть детей, королева, его сестра, все силы положила на осуществление этого проекта. И именно теперь, когда недостижимое стало почти реальностью, этот сумасшедший юнец решил все испортить. Он безмолвно смотрел на сестру широко раскрытыми глазами с выражением, которое, он отлично знал, неизбежно смягчает ее гнев.

— Какое преступление я опять совершил? — спросил он.

— Разве ты вчера вечером не обещал поехать прямо домой?

— Ах, вот что ты имеешь в виду! Я должен был догадаться. Это тебе урок, Драга: не заставляй меня обещать то, что, знаешь, я не смогу выполнить.

— Не будь таким нахальным.

— Ради всего святого, Драга, тебе недостаточно, что я уехал из Парижа? Этого я не сделал бы ни для кого другого. Я ненавижу Белград, Шабац, вообще всю эту страну. Сколько раз тебе говорить: у меня нет никакого желания оставаться здесь всю жизнь, по крайней мере пока я молодой. Отпусти меня в Париж. Это единственный город, который мне по душе. Там я свободен, там нет никому до меня дела. Я хочу наслаждаться жизнью сейчас, а не когда мне будет за тридцать.

Дрога с ужасом смотрела на него. Она хотела сделать его королем, а этот взбалмошный мальчишка вбил себе в голову отказаться от того, что ни одному молодому сербу и не снилось! Наверняка он оставил в Париже какую-нибудь смазливую потаскушку и хочет вернуться туда как можно скорее, подумала она.

Поскольку своих детей у нее не было, Драга никого так не любила, как этого юношу с веснушчатым лицом проказника и темно-каштановыми волосами. Со дня рождения Никодима — он был младшим ребенком двух неисправимых пьяниц, которым вообще нельзя было разрешать иметь детей, — она считала своим долгом заботиться о нем, как если бы никто, кроме нее, не отвечал за его существование. Еще молоденькой девушкой она полюбила его со страстью и заботливостью матери и из последних сил старалась защитить Никодима от ужаса нищеты. Являясь третьей из семи детей Луньевицей, своим сестрам и братьям она посылала все, что ей удавалось сэкономить, и часто даже больше того, но сердце ее принадлежало младшему. Драга иногда спрашивала себя, любила бы она их всех так же сильно, если бы сама была их матерью. Одно она понимала со всей ясностью: и собственного сына она не любила бы так самозабвенно, как любила Никодима.

— Ты на самом деле усложняешь мне жизнь, — сказала она. — Роль королевы Сербии приносит мне мало радости: бессонные ночи, унижения и неприятности. Но я готова все это терпеть, если мне удастся сделать тебя наследником престола. Мы найдем для тебя чудесную девушку, я уже видела фотографии подходящих принцесс. Некоторые из них настоящие красавицы.

— Ты зря теряешь время. Они не для меня.

— А что ты имеешь против жены из королевского рода? Может быть, тебе не нравится, что у нее хорошие манеры и она образованна? Или ты думаешь, будто принцесса меньше женщина, чем твои потаскушки из Парижа? По крайней мере, с ней ты не подхватишь триппер!

В ответ на эту вспышку гнева Никодим разразился громким смехом. В светло-сером платье с отделанным кружевами узким лифом и высоко приподнятым бюстом Драга напоминала ему, особенно так нервно семеня взад и вперед своими маленькими ножками, рассерженную нахохлившуюся голубку.

Он крепко обнял сестру — отчасти оттого, что действительно любил ее, но и затем, чтобы лишить ее руки свободы действий. Иногда от нее можно было заполучить довольно чувствительные шлепки.

— Почему тебе обязательно нужно сделать меня королем? — спросил он, не выпуская ее из рук.

— Потому, что я хочу, чтобы ты всегда был рядом. И, наверное, еще потому, чтобы страна не попала в руки этих негодяев из клики Карагеоргиевичей.

— И что, Саша счастлив в роли короля?

— Во всяком случае, более счастлив, чем если бы он был бухгалтером в Женеве.

— Ну, уж бухгалтером он бы никогда не был. Для этого он слишком изворотливый, гораздо хитрей, чем старый Петр Карагеоргиевич. Наверняка уже припрятал миллиончик в Швейцарии, а возможно, и два. И ты, наверное, тоже! — В глазах его мелькнула озорная искра. — У меня блестящая идея. Давай заберем все деньги, какие сможем, и исчезнем. Опустошим государственную кассу до последнего гроша.

— Слушай, это дурная шутка.

— Да я не шучу. Я говорю серьезно. Это был бы не первый случай, когда ты запускаешь руку в казну. — Драга хотела оттолкнуть его, но он крепко держал ее. — Мы здесь никому не нужны, что же мы теряем? — продолжал Никодим. — Взгляни на это дело с такой стороны: мы можем стать богаты, а они останутся здесь банкротами. Разве это не прекрасно?

Вопреки своему желанию она рассмеялась, когда брат поцеловал ее в кончик носа.

— Ты сумасшедший, — сказала она. — Вообще-то, ограбить кассу сейчас бесполезное дело. От этого мы не разбогатеем. Сомневаюсь, есть ли там хотя бы сотня тысяч динаров. В лучшем случае тысяч восемьдесят.

— Тоже неплохо. Давай возьмем хотя бы это. Бедные люди не должны быть разборчивы.