Полуденные сны - Петр Проскурин

- Ничего там нет, муки взяли, оладьи будем печь, - сказала Семеновна. Говорят, от дождя мост снесло, оттого ничего и не подвезли. Дождь так и не перестает, слышишь? День-два такого ливня, и ты можешь хоть в Америку отправляться.

До самого вечера Олег поддразнивал Дашу крокодилом и Африкой, дождь не прекращался, и было скучно, каждый старался перетянуть Тимошку на свою сторону, и Тимошке пришлось пустить в ход всю свою приятность и дипломатию, чтобы не обидеть ни того, ни другого, а если ему приходилось туго, он начинал широко и часто зевать, показывая, что он совершенно измучился и невыносимо хочет спать. К вечеру, скорее от непрекращающегося дождя, и Семеновна, и Олег с Дашей, и, разумеется, Тимошка собрались в комнате с телефоном, и, хотя никто ничего не говорил вслух, все втайне почему-то надеялись и ждали звонка от Васи, общее настроение передавалось Тимошке, скрывая свое нетерпение частыми судорожными зевками, и он ни за что не хотел уходить из-под столика с телефоном, и, дождавшись, когда все разошлись, уже в темноте, под непрерывный и густой шум дождя, он встал, с недоверием понюхал молчавший телефон и опять улегся рядом. Надвинулась ночь, шел дождь, и Вася никак не хотел объявляться даже в телефонной трубке, Тимошкой овладело очень тревожное и неприятное чувство опасности. Он бесшумно встал и долго прислушивался.

Кроме шума дождя появились какие-то другие звуки. Спасаясь от дождя, в дом пришли мыши, Тимошка не обратил на них никакого внимания, происходило что-то более важное, и у него от напряжения несколько раз судорожно дернулся кончик хвоста. А затем какая-то невыносимая тоска овладела им, он был кому-то нужен, он услышал даже чей-то знакомый зов и, больше не раздумывая, попытался прорваться в сад, на свободу. Дверь на террасу была заперта, несколько раз ударив по ней лапой, Тимошка рванулся к окну, к другому. Теперь он словно обезумел, зов в нем разрастался, усиливался, заполнил все существо, Тимошка метался из комнаты в комнату, взлетел на второй этаж, и здесь, в кабинете Васи, тоска его достигла наивысшей силы. Он прыгнул в Васино кресло и почувствовал, что он нужен Васе, что Васе плохо и что он его зовет. И тогда Тимошка поднял морду и жутко на весь дом завыл. Ни Даша, после тяжких испытаний прожитого дня, ни Олег его не услышали, Семеновна, несмотря на свою глухоту, иа какое-то мгновение открыла пустые от сна глаза и опять заснула. Совсем измучившись от горя и своего бессилия помочь Васе, Тимошка забылся, и в темноте ночи снова ясно прорезался Васин голос, зовущий на помощь, и Тимошка, точно от удара, весь от кончика коса до хвоста задрожал. Он как будто тонул и захлебывался в горячей вязкой тьме, наползающей со всех сторон, не было ни ветра, несущего конкретность беды, ни следа на земле, определяющего путь, а было лишь непереносимое ощущение самой последней, самой непереносимой беды и своей вины перед Васей от бессилия что-либо изменить и помочь.

Тимошка отчетливо слышал страдающий, больной голос Васи, Вася все звал его, и Тимошка от невыносимой муки заплакал, жгучая боль, стянувшая все существо Тимошки в одну точку, в один спекшийся ком, стала ослабевать, именно в этот миг Вася, находившийся от своего дома за многомного километров, висевший над темной зияющей расщелиной, зацепившись за кривое, изогнутое, с обнажившимися мощными корнями деревце, уже хотел разжать онемевшие пальцы и даже сделал такую попытку, только пальцы не подчинились. Холод от онемевших пальцев распространился по всему телу, но пальцы не разжались, Вася уже как-то равнодушно, как нечто постороннее отметил это и не удивился.

8

Разгулявшийся циклон достиг далеких старых южных гор к полудню в пятницу, и здесь сила его удвоилась. Татьяну Романовну и Васю непогода застала высоко в горах, они и раньше не раз, приготовив с вечера несколько бутербродов, затемно уходили в горы, осваивая новые и новые места. Накануне, в четверг вечером, позвонив в Москву, Татьяна Романовна узнала о том, что назначение Кобыша подписано. Не говоря Васе ни слова, Татьяна Романовна долго отмалчивалась и наконец, из-за совершенного пустяка, из-за того, идти или не идти вечером слушать симфонический концерт областной филармонии на летней открытой эстраде, в пух и прах рассорилась с Васей и даже решила совсем уехать домой. Водрузив чемодан на самое видное место в их номере, на низеньком столике возле телевизора, Татьяна Романовна принялась укладывать вещи. Вася лежал на диване и демонстративно читал свежий номер "Иностранной литературы", его молчание подстегивало ее еще больше.

Она по одному доставала из шкафа свои платья, с холодным высокомерием шла через всю комнату мимо Васи к чемодану, затем возвращалась обратно. Когда она прошла к чемодану в седьмой или восьмой раз, неся в руках перламутровую коробочку с подаренными ей родителями в день свадьбы старинными изумрудными серьгами, Вася не выдержал.

- Ну, хватит, Танюш, - попросил он, - ну что ты так вскинулась? Какой дурак, скажи, станет ждать, беречь для тебя начальственное кресло? И ты знала, когда согласилась ехать сюда, и я знал, что оно уплывает от нас.

- Знали мы по-разному! - приняла вызов Татьяна Романовна, принесла и демонстративно положила в чемодан зонтик.

- Я больной человек, у меня давление, у меня весь отдых насмарку пойдет, - пожаловался Вася, глубоко вздохнув об отсутствующем Тимошке, и на всякий случай изобразил на лице страдание.

Татьяна Романовна принесла и непримиримо швырнула в чемодан свой новый, еще не просохший после утреннего моря купальник.

- Боже мой, как ску-у-учно! - с тоской протянул Вася. - Ну сколько, скажи, можно обсасывать одно и то же?

Что тебе далась эта лаборатория? Ты ведь знаешь, я, по сути дела, руковожу постановкой эксперимента. Они же все вокруг меня вертятся...

- Вот, вот! - с готовностью подхватила Татьяна Романовна. - "Главный теоретик"! Только такой единицы в нашем институте не существует! Ты просто дойная корова, и все, кому не лень, тебя доят! Кобыш-не Морозов, он себя покажет. Ты у него попляшешь на горячей сковороде. А когда кончит тебя потрошить, задвинет куда-нибудь...

- Подожди, подожди, - остановил Вася ее обидные прогнозы. - А где это куда-нибудь?

- Куда весь отработанный бесполезный балласт списывают.

- Танюш, ну ладно, ну, я бесполезный, я балласт, ноты ведь у меня полезная, активная, будешь представлять нашу фирму в единственном числе, глядишь, нива науки не заглохнет...

В ответ в чемодан полетело все подряд: тапочки, пудреница, обшитая кожей походная шкатулка с пуговицами, нитками, иголками и прочей женской мелочью, последними в чемодан шлепнулись розовые ласты.

- Мои! мои! - отчаянно запротестовал Вася.

Татьяна Романовна злобно выбросила ласты в угол и захлопнула чемодан. Крышка и не думала закрываться, тогда Татьяна Романовна с ожесточением села на чемодан, ножка столика хрустнула, затрещала, и Татьяна Романовна, ойкнув, вместе с чемоданом оказалась на полу. Вася бросился к ней помочь, Татьяна Романовна оттолкнула его и принялась прилаживать сломанную ножку.

- Ну вот, столик теперь сломался, - беспомощно пожаловалась она. Придется за починку платить... Ах, оставь, пожалуйста! - Вася, завладевший ее руками, рук, однако, не освободил, Татьяна Романовна беззвучно засмеялась, слегка раздувая тонкие ноздри, и сама поцеловала Васю, они неожиданно и бурно, как это случалось и раньше, помирились.

Близоруко щурясь, Татьяна Романовна задумчиво глядела в сгустившуюся синеву окна, а Вася методично доставал из чемодана и развешивал на плечики в шкаф ее платья, затем неторопливо починил столик и, чтобы было совсем незаметно, придвинул его вплотную к стене. К Васе постепенно возвращалось прежнее состояние спокойной уверенности и силы. Татьяна Романовна с улыбкой следила за высокой, чуть сутуловатой, сильной фигурой Васи, глядя на его загорелую шею, вдруг ревниво подумала, что он еще совсем молодо смотрится, на тридцать, не больше. "Глупости! - рассердилась на себя Татьяна Романовна. - Баба!" И всетаки, порывисто вскочив, она подошла к Васе и на всякий случай, утверждая свою власть над ним, хозяйски поцеловала его рази другой.

Наутро, прихватив с собой хлеба, вареных яиц и колбасы, две бутылки воды, они, едва-едва стало светать, были уже в горах, Татьяна Романовна и особенно Вася любили эти ранние вылазки. Вначале они часто, через сорок пятьдесят метров, отдыхали, затем дыхание уравновесилось, и они, не останавливаясь, добрались до первой смотровой площадки, расположенной довольно высоко и увенчанной старой беседкой, сложенной из грубого, крепкого камня. Хватая раскрытым ртом прохладный горный воздух, Вася выпрямился, оглянулся и обо всем на свете забыл. Он почувствовал у себя на шее учащенное, горячее дыхание Татьяны Романовны, положил ей руку на узкие знакомые плечи и ободряюще слегка прижал к себе, глаза у нее потеплели от восхищения. Далеко внизу под ними выгибалась изумруднобледная, словно выцветшая, непрерывно меняющая оттенок, отсюда, с высоты, необычно плоская, необъятная чаша моря, сквозь охвативший край неба нежно пламенеющий огонь деловито и неудержимо прорывалось солнце, на самый берег моря, человеческое жилье, примостившееся узкой полосой вдоль морского берега, отделяя от Васи с Татьяной Романовной сплошной веселый туман, он полз вверх стеной, и Вася не мог определить, появился ли он только что, как это бывает в горах, или они, поднимаясь вверх, прошли сквозь него, не обратив внимания. Васю несколько встревожил туман, но небо было совершенно чистым, воздух неподвижным, все замерло, затаило дыхание в этот час, и в сердце тоже проникла разлитая вокруг тишина и тайна.