Кольцо с тайной надписью - Валерия Вербинина

Ласточкин едва не поперхнулся. Я прикусила язык. Так вот откуда это убранство квартиры Василевской, инстинктивно смутившее меня, – все эти зеркала и пыльные бархатные гардины, сквозь которые не проникал солнечный свет. А ларчик-то открывался – проще простого.

– Сто раз я предупреждал Настю, чтобы она не водилась с этой тварью, – продолжал Берестов горько. – Но она меня не слушалась, говорила, ей нужны друзья, с которыми она может поговорить по душам. Вы ведь знаете, у нее почти не было подруг. Кроме этой… долбанутой.

– Вы это о Маше Олейниковой? – спросил капитан.

– Так точно, сударь. Вообще-то Маша – просто несчастное затюканное существо, из тех, кому в радость присосаться пиявкой к более-менее успешному человеку и терпеть от него всяческие унижения. Люди ведь не любят пиявок, вы знаете.

– Значит, по-вашему, Настя была успешным человеком?

– Гм, – в раздумьи ответил поэт, – с материальной стороны у нее все было в порядке. Наследство дедушки-академика плюс то, что дарили ей признательные кавалеры. Да и…

– Все-таки я не понимаю, – безжалостно оборвал его Ласточкин, – чего ради она тогда связалась с вами. Вряд ли вы могли ей подарить что-то ценное.

– А меня самого вы в расчет не принимаете? – с нескрываемым вызовом прищурился Берестов. – По моему скромному, о, очень скромному мнению, я достаточно интересный человек, чтобы любая женщина могла меня полюбить без задних мыслей. И вообще, я сторонник бесплатной и бескорыстной любви. Не надо путать чувства и расчет, иначе получается заведение Инны Петровны. Да, Настя вела беспорядочную жизнь, но она была умна и прекрасно понимала, что ее просто используют. Наверное, ее вообще никто не любил по-настоящему. Кроме меня.

– Ладно, будь по-вашему, – сдался Ласточкин. – Если не секрет, на что же вы все-таки живете?

Берестов полузакрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

– Я чувствую, Инна вам сообщила обо мне, что я вполне мог прикончить Настю, – заметил он как бы вскользь. – К чему эти дурацкие расспросы?

– Ни к чему, – честно ответил Ласточкин. – Просто я пытаюсь понять, что вы за человек. Значит, вы переводите?

– Да, – нехотя признался Берестов, – но этим сейчас на жизнь не заработаешь. Разумеется, если переводишь стихи, а не какую-нибудь дрянь вроде детективных романов.

– Вы это, поосторожнее с такого рода утверждениями, – заметил Ласточкин, подмигнув мне. – Перед вами сидит один из авторов как раз детективных романов.

Честно говоря, мне хотелось провалиться сквозь землю. Берестов широко распахнул глаза и уставился на меня с нескрываемым интересом.

– Господи, какой кошмар! – искренне воскликнул он. – Теперь я понимаю, почему наша полиция ни черта не стоит.

Я вспыхнула, но Ласточкин опередил меня.

– Ну ладно, детективы детективами, но чем вы все-таки занимаетесь? Я имею в виду деятельность, которая приносила бы твердый доход.

– М-м, – промычал Берестов. – Ну я же все-таки поэт, ясно? Правда, стихи сейчас никто не читает и, как следствие, не печатает, но зато эстрадные песенки прямо из рук рвут. Полгода назад я в подпитии за десять минут сварганил песенку для этой, как ее… – Он возбужденно щелкнул пальцами.

– Певицы?

– Ну да, как ее… На букву «б», что ли? А может, «п»? – Он пожал плечами. – В общем, на «х» ее. Хотя я до сих пор живу на эти деньги.

– По-моему, это несправедливо, – заметил Паша, – что такой человек, как вы, должен заниматься такой ерундой.

– Уважаемый, – с гримасой скуки промолвил Берестов, – не пытайтесь влезть ко мне в душу. Я же ваши дешевые приемчики насквозь вижу. Не надо думать, что раз я пишу стихи и знаю наизусть Фета и Блока, я обязательно должен быть дураком.

Впервые в жизни я увидела, что Ласточкин по-настоящему смутился.

– Извините, – сказал он.

Поэт великодушно махнул рукой.

– Да ничего. В чем-то вы, конечно, правы. Время сейчас такое сволочное, что аут Цезарь, аут слесарь.

– Чего-чего? – встрепенулся Ласточкин.

Берестов важно поднял указательный палец.

– Это латынь. Первые три слова, разумеется. Означает «или Цезарь, или слесарь». – Он снова зевнул. – Это у Цезаря Борджиа был девиз «аут Цезарь, аут нигиль», то бишь «либо Цезарь, либо ничто», но я слегка его переиначил. Рассказать, кто такой был Цезарь Борджиа?

– Не надо, я и так видел сериал, – поспешно ответил Ласточкин.

– Так в сериале сплошная чушь! Во-первых…

– Вы нам лучше про Настю Караваеву расскажите, – попросила я.

Поэт вздохнул:

Мечтаю я, чтоб ни одна душаНе видела души твоей нетленной.И я лишь, смертный, знал, как хорошаОдна она во всей, во всей вселенной.

Хорошо писал Тютчев, – пояснил он.

– Блок, – тихо поправил Ласточкин.

– Больше не буду, – покладисто согласился поэт. – Пушкин, кстати, такие стихи никогда бы не написал. Во-первых, слово «душа» повторяется в двух соседних строчках. Пушкин бы сделал все, что можно, и даже что нельзя, но избавился бы от этого повтора. И во-вторых, сочетание «все» три раза подряд идет в последней строке – «всей-всей вселенной». У Пушкина был тончайший слух, он бы не позволил себе так расслабляться.

– Эти стихи, – напомнил Ласточкин, – написаны, когда Блоку было всего восемнадцать лет.

– Ей-богу, мне вас послало небо, – неожиданно заявил поэт. – Сижу тут, как в берлоге, общаться не с кем – не с этими же уродами, которые в интернетах пасутся и в трех простых фразах делают десять ошибок… Может, выпьем чего-нибудь? За знакомство.

Ласточкин покачал головой.

– Сначала о Насте, – мягко, но решительно промолвил он.

– О господи, – вздохнул Берестов. – Поймите наконец, я не знаю о ней никаких волнующих подробностей. У нее была своя жизнь, у меня – своя. Изредка мы встречались, и, в общем, нас это вполне устраивало. Лично я к ней относился хорошо, да и она ко мне, думаю, тоже. По крайней мере, в моем обществе она могла отдохнуть от тех жадных клопов и одноклеточных придурков, которые ее окружали.

Ласточкин наконец-то начал писать в своем блокноте.

– Где именно вы с ней встречались? Уточните, пожалуйста.

– Сначала у нее, но потом она стала приходить ко мне. Все из-за ее попугая.

– Не понял, – сказал Ласточкин, озадаченно сдвинув брови. – При чем тут попугай?

– У-у, это целая история, – оживился Берестов. – Дело в том, что ее Флинт отчего-то невзлюбил меня с первого взгляда. Попугаи, как вы знаете, обладают способностью к запоминанию слов, а у этого оказалась прямо-таки феноменальная память. И вот, когда я как-то раз пришел к ней, этот стервец взял и воспроизвел сцену, которая у нее была с предыдущим кавалером пару дней назад. Ну, вы знаете, вздохи, охи и тому подобное. И главное, он так точно все передал – я даже узнал голос этого проходимца.

– Дальше, – велел капитан.

– Ну, я не могу сказать, что мне было особенно приятно все это слышать, а Настя даже расплакалась. Потом она чуть этому попугаю голову не оторвала, но ему повезло, что он такой дорогой, так что он легко отделался. Кстати, где Флинт теперь? Кто за ним смотреть будет? Это ведь очень капризная птица.

Ласточкин кашлянул.

– Дело в том, – объяснил он извиняющимся тоном, – что попугай куда-то пропал.

– А-а, – протянул поэт. – Жаль. Хотя вообще-то нет, не жаль. Больно противный он был, этот Флинт.

Ласточкин меж тем просматривал записи в своем блокноте.

– Вы знали ее жениха? – спросил он.

– Так, видел издали пару раз. Ничего особенного.

– Как по-вашему, он мог убить Настю?

– Опять двадцать пять, – вздохнул поэт. – Кого вы все-таки подозреваете: его или меня?

– Мы отрабатываем все версии, – ответил Ласточкин, и это было чистейшей правдой.

Берестов потер подбородок.

– Думаю, Илларионов вполне мог бы убить человека, – признался он наконец. – Но только из-за денег. Так уж этот моллюск устроен. Кстати, вы, случаем, не знаете, кому Настя оставила все деньги? Я знаю, у нее было завещание, но со мной она особо не делилась подробностями.

Мы с Ласточкиным переглянулись. Какие же мы олухи, в самом деле! Искали, составляли списки, а самый очевидный мотив проглядели.

– Вы не знаете, у какого именно нотариуса она составляла свое завещание? – как бы между прочим спросил Ласточкин.

Берестов наморщил лоб.

– Постойте-ка… Еще фамилия такая смешная… Грибная. Мухоморов? Нет, не то… Подосиновиков… Опенкин… нет… Поганкин, во! Настя еще смеялась, что она хотела сначала пойти к нотариусу Красавцеву, но у него была большая очередь, и ей пришлось идти к Поганкину…

– А почему ей вообще пришло в голову написать завещание? – вмешалась я. – Ведь она была еще так молода. Она что, думала о своей возможной смерти?

– Нет. – Берестов покачал головой. – Дело в том, что зимой она попала в автокатастрофу. Ей повезло, она отделалась парой царапин, но у нее был сильный шок, потому что она тогда чуть не погибла. И, когда я вез ее домой, она внезапно спросила, кому бы досталось ее имущество в случае, если бы с ней что-нибудь произошло. Я краем уха слышал, что есть закон о том, что все вроде отходит ближайшим родственникам, и сказал Насте об этом. А у нее из всех родственников осталась одна мать, и то Настя с ней была здорово не в ладах.