Слёзы Рублёвки - Ирина Боур

Дама выхватила ключ и со второй попытки воткнула его в замок зажигания. Под капотом хрюкнуло и взревело — их противница явно нажала на газ, забыв включить передачу.

Ленка продолжала нехорошо улыбаться, держа руку со скобой на отлете.

Наконец, стервозная дама справилась с ручкой переключения, её 'Ауди' взвизгнула покрышками, подалась назад и выкатилась с площадки перед магазином. Последнее, что увидели три подруги, было бледное лицо женщины и её разинутый в неслышном крике рот.

Настя перевела дух. Всё прошло как-то настолько быстро, что она даже не успела проявить хоть какую-то реакцию. И в то же время сцена эта продолжалась так долго, что казалась едва ли не бесконечной.

Во всяком случае, передумать и перечувствовать за эти недолгие мгновенья Анастасия успела необычайно много.

Здесь было удивление — уж больно неожиданно повела себя дама.

Было и потрясение — от того, что устроила Ленка.

Был стыд — взрослые женщины, а чуть драку не устроили на потеху толпе.

Она бросила взгляд на вход в магазин.

У него никого не было.

Лишь выходил какой-то представительный мужчина с двумя пакетами в руках. На девушек он внимания не обращал.

И ещё было в глубине души Анастасии какое-то холодное, сосущее ощущение. Словно ступила она на скользкий утёс, где в любую секунду можно ожидать, что поскользнёшься на льду и рухнешь в пропасть…

Х.6.

Поезд суматошно перебирал колёсами по стыкам рельсов, словно хотел поскорее их пересчитать и записать в бухгалтерскую книгу. Или засомневался, правильно ли сосчитал их на пути в Москву, и сейчас бежал назад, в Калининград, чтобы ещё раз сверить результаты.

Антон лежал на верхней полке, положив голову на кулаки и глядя на пробегающий за окном пейзаж. Плоская земля Белоруссии поворачивалась перед поездом, словно большая карусель — с быстрым мельканием столбов и придорожного кустарника прямо перед окном и всё более медленным разворачиванием по мере удаления от железной дороги.

Антон любил ездить на поезде. Ему нравилось смотреть на пролетающую назад незнакомую жизнь по ту сторону окна, его завораживали по ночам уплывающие назад огоньки, успокаивал этот неумолчный глухой перестук колёс под полом. Он любил забраться на верхнюю полку, чтобы, почти отрешившись от других пассажиров, смотреть наружу. И улетать мыслями в эти бесконечные пространства и жизни, что существовали там, вне него…

И особенно он любил ездить вот так к бабушке, в Зеленогорск, в этот странноватый, но милый городок на берегу моря. Там ему становилось легче, там он успокаивался душевно. И успокаивался его организм…

Хлюпнула, отъезжая, дверь. Проводница принесла чай.

— Эй, парень, — по-свойски спросила она. — Ты к чаю печенье будешь?

Антон не успел ответить.

— Будет-будет, — добродушно прогудел снизу попутчик, похожий на классического киношного физика: дядька в бороде, свитере и очках. — Мы сейчас с ним хорошо чайку поцедим.

Дядька был смешной. Это Антон определил ещё в первые минуты после посадки. Он был добродушен, уютен и именно типичен. Словно младший научный сотрудник, оторвавшийся от синхрофазотрона и собирающийся взять в руки гитару самодеятельного барда. Этакий Али-Баба атомного века.

Он быстро сдружился со всеми попутчиками, в том числе и с четырнадцатилетним мальчишкой с верхней полки. Был лёгок в общении, но не навязчив, весел, но не весельчак, открыт и располагающ к себе, но не прост. Ой, не прост!

А глаза были внимательные…

— А соседи ваши? — поинтересовалась проводница.

— А соседи, думаю, пьют в вагоне-ресторане напиток того же цвета, но покрепче, — ответил 'Али-Баба'. — Но вы оставляйте на их долю. Мы сами выпьем, если не хватит.

Антон внутренне пожал плечами. Как-то так получилось, что он уже как бы и обязан сесть за столик с этим тёплым дядькой. Хотя чаю, в общем, не хотел. А печенье 'паровозное' есть побаивался, опасаясь вновь за свой живот.

6

Психологические проблемы, психические срывы возникают обычно у людей, определённым образом к этому 'подготовленных'. Нет, они не больны. Их нельзя назвать шизофрениками. Каковым, скажем, моя мать во время ссор часто обзывала отца. И была не права. Отец как раз был целен. Его было не слишком просто вывести из себя. Но если уж это получалось, то он мог быть поистине неудержим в гневе.

Одним из самых запомнившихся впечатлений детства стала очень бурная, едва ли не на грани физического воздействия, ссора родителей. Начала её я не застал — видно, началось всё, когда я был в детском саду. По малости лет и общей беззаботности я тогда так и не понял, что мать была уже сильно 'на взводе', когда вела меня домой. А там — словно маховик начал раскручиваться. Сначала медленно и тяжко, затем всё быстрее и быстрее, с нарастающим визгом и энергией. Пока от его мощи не начинают идти трещинами стены…

Повода я, конечно, не знал. Да и позже не узнал. Я помнил лишь, как отец сначала отмахивался от маминых слов. Потом начал на них отвечать. Сначала тихо, пытаясь её успокоить. Затем всё более и более раздражённо. Пока тоже не перешел на крик. Видно, речь шла о деньгах, о малой отцовой зарплате. Которая, по мнению мамы, была именно слишком мала, чтобы отмечать её получение с друзьями… Но закончилось дело тем, что отец попросту вытащил из кармана этот набор красненьких десяток и в ярости разорвал их прямо перед мамиными глазами.

Всё, маховик достиг крайних пределов. Мать завизжала, как раненая, и набросилась на отца с кулаками. А тот отшвырнул её на диван, кинулся в прихожую за пальто — кажется, была зима, — ужасно хлопнул дверью и ушёл в темноту парадного.

Мне тогда казалось, он ушёл навсегда. И навсегда остались в его памяти эти клочки красных бумажек, которые разлетелись по комнате и лежали на полу, словно символы разорванной счастливой жизни.

Смешно, но впоследствии я всегда недолюбливал эти советские червонцы с красным профилем Ленина…

И именно после того дня начались мои проблемы с болями…

Долго никто не мог понять их происхождение. Поскольку они гнездились, словно змеиный выводок, в основном в животе, то именно там и искали их первопричину. Называлось всё — и какой-то желудочный грипп, и язва, и печёночные заболевания, и катар — это слово было вообще модным тогда, и им накрывали любое непонятное явление, словно залпом гранатомета. Хорошо, что ВИЧ был тогда ещё неизвестен, а то бы и на него проверяли…

Не счесть, сколько раз мы лежали с мамой в больницах. Я запомнил лишь, как в Филатовской, знаменитой, доктора и профессора тоже никак не могли придти к общему мнению. Покуда один седой дедушка, похожий чем-то одновременно и на Доктора Айболита, и на снеговика, не сказал задумчиво:

— А может, это у него психосоматическое? У вас в семье всё нормально? Не ссоритесь сами, ребёнка не бьете? — обратился он к матери.

Та яростно поднялась на борьбу за честь семьи, горячо убеждая, что всё у них хорошо. Что муж — достойный человек, а за Антоном следят и ухаживают. Игрушки покупают, в детский садик водят…

Доктор смотрел на неё задумчиво и всё переводил взгляд на меня, я кивал — хоть и обманывала хорошего дедушку-снеговичка… -

— и слово это: 'психосоматическое' — запомнил.

Хотя, естественно, не понял его смысла.

Обиднее всего было, что эти проблемы мешали жить полноценной детской жизнью. Уже в школе перестали брать в футбольную команду, поскольку меня могло скрутить вдруг посреди игры. Развивалась общая физическая ослабленность, из-за чего я уже сам стал побаиваться игр со сверстниками. Скажем, просто не догонял их в салочки. А водить старшие мальчишки заставляли до конца. Иначе выписывали 'штраф' за преждевременный отказ от своей роли — серию весьма болезненных щелчков по лбу.

А постоянное ожидание новой боли, постоянная зацикленность на собственном организме приводили и к большим трудностям в общении. Кому был интересен повёрнутый на себя нытик, который не в состоянии поддержать обычные мальчишечьи забавы?

Я стал много сидеть дома. И в продлённой группе предпочитал, сделав уроки, не бежать на двор школы, а сидеть и читать. Или рисовать. Увлёкся лепкой, причём стал создавать целые армии пластилиновых воинов. И с ними разыгрывал настоящие сражения. В основном, из истории 1812 года.

Получилось по поговорке: нет худа без добра. Я компенсировал свои недостатки запойным чтением, гигантским интересом к истории и иностранным языкам. Уже позже, классе в седьмом, самостоятельно, по самоучителю, изучил французский. Как уж там с произношением были дела — понятно: уже в вузе преподаватели хватались за голову и корректировали буквально каждый звук. Но я добился главного: мог читать мемуары французских генералов 1812 года в первоисточнике.

А родители продолжали ссориться.