Девочка, с которой детям не разрешали водиться - Ирмгард Койн

Под нами протекал широкий Рейн. Недавно какой-то мужчина прыгнул в воду прямо с моста,– могу ли я так прыгнуть, спросила меня Элли. Я не знала, что ей ответить, но мне захотелось свалиться вниз. Когда-нибудь я это сделаю. Потом мне стало страшно – я все время смотрела вниз на воду и замечталась до того, что у меня закружилась голова. Вода казалась серой, холодной и зловещей, в ней не было ни тепла, ни солнца, и вдруг, о боже, записка выпала у меня из рук. Я кричала, а записка плыла по Рейну. Я уронила ее и нечаянно и нарочно. Я думала, что в тот момент, когда записка исчезнет, в мире произойдет что-нибудь ужасное. Мне казалось, что что-нибудь ужасное случится и со мной, и поэтому мне вдруг захотелось, чтобы это случилось. И еще я надеялась, что все вокруг сразу переменится и станет интересным. Мы перестанем мерзнуть и скучать на холодном мосту и будем ужасно волноваться. Я не знаю, почему я так поступила, мне вовсе не хотелось этого, а потом я очень испугалась, но вместе с тем и обрадовалась. Но я ни за что не созналась бы Элли, что сделала это нарочно. Она была уверена, что случилось несчастье. Мне было стыдно и казалось, что я совершила нечестный поступок, сама не знаю почему.

Сначала мы решили, что все погибло. Но потом вспомнили, что в столе у фрейлейн Шней лежит еще одна записка от моей матери •—мама написала ее, когда я пропустила неделю из-за того, что объелась цукатами. Я не чувствовала больше никакой радости, а только очень боялась, как бы все не раскрылось. Мы договорились, что Элли и Гретхен принесут мне эту записку завтра после уроков и мне придется вторично прогулять неделю – другого выхода не было.

Кончилась моя беззаботная жизнь. Каждое утро я должна была вовремя уходить с ранцем из дому, чтобы никто ничего не заметил. Я бродила в той части города, которая дальше всего от школы, из боязни с кем-нибудь встретиться. Ноги мои уставали, непрерывно моросил дождь. Я садилась на одинокие скамейки в некрасивых мокрых скверах, и больше всего мне хотелось плакать.

И вот однажды, когда я проходила мимо археологического музея, я увидела, что навстречу мне идет священник Хен. Он, слава богу, очень набожный и строгий человек, взгляд его всегда обращен внутрь. Он никогда не замечает, что делается вокруг. Поэтому мне удалось скрыться в музее прежде, чем он меня заметил.

Мне было немножко не по себе, я ведь никогда до этого не была в музее, но знала, что по музеям можно ходить и все осматривать, как в старых замках. Я даже обрадовалась, что мне не надо бегать под дождем, и решила каждый день прятаться в музее.

Сначала я побоялась подняться по лестнице и разгуливала по нижним залам. В них были выставлены разные монеты, целые кучи денег, камни, уложенные пирамидами —казалось, что Руди Книппер играл здесь в кубики, – и неинтересные стаканы и кружки. Но потом я пошла дальше и увидела необычайную вещь: стеклянный гроб и в нем настоящую мумию.

Мы с Хенсхеном Лаксом читали книгу, которая называется «Вечная тайна сфинкса», в ней все было подробно описано, и теперь я узнала, что это правда, а тогда наша Элиза ничему не хотела верить. Я очень разволновалась. Никогда в жизни я не видела ничего более замечательного!

Ко мне подошел служитель. У меня от страха подкосились ноги. Я подумала: сейчас он меня прогонит или запишет мою фамилию и сообщит в школу, потому что детям запрещено все по-настоящему интересное, даже в кино ходить нам не разрешается. Но служитель был очень любезен – дернул меня за косу и рассказал о мумии: сколько ей лет и почему ее в Египте так запеленали. Я заметила, что она немного похожа на фрейлейн Бирнак, мою учительницу музыки. Служитель сказал, что это вполне возможно. На днях, например, он до смерти испугался: ему показалось, что мумия ожила, стоит около своего собственного гроба и с интересом рассматривает его. Но когда он подошел ближе, он увидел, что мумия все еще лежит под стеклом. Второй мумией оказалась старая американка. Настоящая мумия была гораздо меньше сморщена. Потом служитель показал мне еще несколько очень дорогих картин, полюбоваться ими приезжают люди из всех стран мира. Но, по-моему, картины ничто по сравнению с мумией. Служитель согласился со мной и сказал, что мумия действительно самое интересное в музее.

На следующий день я первым делом опять отправилась к мумии и к двум гробам со скелетами, которые мне показал служитель. Мертвецам, лежащим в гробах, на дорогу в другой мир дали по монете. А ведь на небе деньги совсем не нужны, в аду же их наверняка отбирают. Было бы куда правильнее всегда давать немного денег детям.

Потом я прошла наверх, туда, где написано «Старое хранилище».

Картины, картины, картины – одни окровавленные святые. Я их уже тысячи раз видела в церкви. Картины хотя и в красках, но некрасивые. Мне понравился только «Святой Антоний, терзаемый демонами», но все же он не такой интересный, как мумия.

Я хотела снова спуститься вниз к мумии, но попала в маленький зал и увидела там страшную картину под названием «Судный день». С одной стороны нарисованы одни лишь красивые голые девушки с желтыми вьющимися волосами, которых ангелы ведут в церковь, с другой стороны – страшные черти и драконы, которые тащат в ад невероятно жирных людей зеленоватого цвета. В животе у каждого черта нарисовано еще по одному лицу с отвратительным красным языком. Мне стало страшно: боже милосердный, если бы я сейчас умерла, черти схватили бы меня своими огненными когтями, ни один ангел не помог бы мне – ведь я такая грешница! Мне захотелось сейчас же исповедаться, покаяться и молиться, чтобы бог помог мне исправиться и искупить свои грехи. Я заплакала при мысли о том, какой я стану хорошей. «Взгляните-ка на этого ребенка – как его растрогала живопись!» – вдруг сказал кто-то за моей спиной очень громко и на ломаном немецком языке.

Я испугалась и быстро обернулась. Передо мной стояла старая дама, она была похожа на англичанку; в воскресенье точно такая же дама каталась с нами на пароходе по Рейну. Рядом с ней стоял маленький человечек с белыми, как.у пуделя, волосами. Я хотела пробежать мимо них, но дама задержала меня и потрепала по щеке. Мне так и захотелось укусить ее в руку. Интересуюсь ли я живописью? «Да». Она крепко держала меня и рассматривала с таким видом, как учитель на уроке закона божьего. Мне сразу стало как-то не по себе. Только бы она меня отпустила! Сколько мне лет? «Одиннадцать». Тут она вздохнула, а человек, похожий на пуделя, положил мне руку на голову. Я этого терпеть не могу. Рисую ли я? «Да». На уроках рисования мы ведь все рисуем. «Так», – сказала дама, а маленький человек кивнул головой. Служитель говорил им, что я и вчера здесь была? «Да». Почему я такая робкая и так сильно дрожу? Нет ли у меня каких-нибудь неприятностей? «Отпустите меня!»—крикнула я. Мне показалось, что эти люди – черти, принявшие человеческий облик для того, чтобы наказать и помучить меня. Дама сказала своему спутнику, что я наверняка вундеркинд, что у меня душа художника и что тяжелые материальные условия и грубое окружение губят, должно быть, мой талант. Тут я заметила, что дама эта вовсе не черт и что я ей очень нравлюсь. Но когда она меня спросила, где я живу, и сказала, что хочет заняться моей судьбой, я вырвалась и убежала.

После обеда мама позвала меня к себе в комнату, По ее голосу я сразу же поняла, что случилось что-то неприятное. Но случилось не неприятное, а ужасное: на нашем диване сидела дама из музея. Боже мой, зачем я рассказала симпатичному служителю, где я живу и как меня зовут? Мне стало так плохо, что даже затошнило. Ноги у меня подкосились, а мама спросила: «Эта дама говорит, что она видела тебя вчера и сегодня в музее. Как ты попала туда одна, да еще утром?» Я хотела ответить, что это была вовсе не я, но вдруг лишилась сил. И ничего не сказала. Мама спросила, есть ли у меня рисунки, дама хочет их посмотреть, и тут же рассказала ей, что до сих пор я рисовала только уродливых человечков на светлых обоях в спальне, да и то из озорства, и что по рисованию у меня всегда двойка. Я молчала. Тут дама вздохнула: «Бедное дитя!» – и сказала, что зарывать и губить талант – преступление. Мама рассердилась, а дама крикнула, что она уйдет, но еще вернется.

Зачем я только сказала маме, что пойти в музей мне приказала наша учительница фрейлейн Шней? Взрослые всегда вмешиваются в дела детей, и, конечно, она позвонила вечером Шней, прежде чем я успела испортить телефон, – я бы и это сделала, ведь теперь мне уже все было безразлично. Мама начала говорить с фрейлейн Шней, и голос ее отдавался у меня в животе, так что мне даже больно стало. Мама сказала, что она очень расстроена тем, что детей посылают одних в музей, это просто возмутительно. «Что вы сказали? Вы никого в музей не посылали? Да, но…»

Меня спрашивали, допрашивали, расспрашивали. Как взрослым не стыдно так мучить ребенка! Звонили то от нас, то к нам, отцу Элли и матери Гретхен, и постепенно все выяснилось. Всю ночь я не могла заснуть. Я думала о мумии и о страшном суде, и о том, что я все же, может быть, вундеркинд, как говорила англичанка, и что меня никто не понимает. Мне пришло в голову, что если я очень сильно захочу, то смогу, пожалуй, сейчас же умереть, не дожив до завтрашнего дня, и избавиться от предстоящих мучений.