Девочка, с которой детям не разрешали водиться - Ирмгард Койн

Но тетя Милли не увидела в этом ничего замечательного. После истории с диваном все стали относиться ко мне как к злодею, который, нагло хохоча, осквернил священный алтарь, – это я вычитала в миссионерской газете, подписку на которую мои родители из экономии хотят прекратить.

Дядя Хальмдах преспокойно улегся на диване. Он заявил, что с начала масленицы еще не сомкнул глаз и что теперь ему нужен отдых и двадцать марок. А недавно ему захотелось выпить у нас бутылку коньяка.

Папы не было дома, а тетя Милли сказала, что у нас, к сожалению, нет штопора. На это дядя Хальмдах ответил, чтобы она не беспокоилась, что вообще-то он не блещет талантами, но зато у него врожденная способность откупоривать любую бутылку пилочкой для ногтей. Он доказал нам это на деле и еще нарисовал на новой белой скатерти тетю Милли в виде огнедышащей паровой турбины. Тут тетя Милли рассвирепела, а дядя Хальмдах крикнул, что если у него когда-нибудь будет своя машина, то он посадит тетю Милли вместо украшения на радиатор, и тогда все постовые разбегутся. Только для этого нужна очень мощная машина, больше всего подошел бы танк.

Тетя Милли терпеть не может, когда ей говорят, что она женщина крупных масштабов, потому что это означает, что она очень толстая. Надо сказать, что после обеда она с деловым видом съедает в кондитерской не менее пяти кусков вишневого торта со сливками для того, чтобы похудеть, потому что за обедом, по совету врача, не ест жирного соуса и супа.

Тетя Милли как-то сказала, что душа у нее – как у пугливой пташки и что она по натуре нежна и привязчива, как плющ. Поэтому она терпеть не может, когда дядя Хальмдах говорит: «Милли, у тебя зад, как у боевого коня времен Фридриха Великого».

Дядя Хальмдах мне нравится. Он рисует смешные картинки для газет и однажды подарил мне чертика в ящике.

После праздничного обеда все уселись в столовой. Жирафе и мне тоже позволили остаться. Нам дали выпить по полному стаканчику пунша и разрешили не ложиться до девяти часов. Но еще до этого я успела устроить небывалый скандал.

Все были так вежливы друг с другом, как будто только что познакомились. Сквозь гардину пробивался желтый свет луны. Мама поставила на стол рядом с цветущим миндальным деревцем вазу с фиалками. Это деревце ей принес господин Клейнерц, потому что из всех цветов она больше всего любит цветущий миндаль. Глядя на него, она вспоминает свое первое бальное платье, которое было таким же розовым и веселым.

Цикуту мама считает плохой и уродливой, оттого что она ядовитая, а мне кажется, что цикута такая же красивая, как примула, и вовсе не плохая. Она никому не делает зла и не отравляет соседние цветы. Ее нельзя только есть, как шпинат, но ведь большинству людей тоже не хотелось бы, чтобы их пропускали через мясорубку и ели вместо шпината.

Когда мама получает в подарок цветы в горшках, мы снимаем с них бумажные манжеты и высаживаем цветы в нашем саду.

Мама говорит, что в саду им лучше и они дольше проживут. Но иногда они все же погибают. Манжеты от цветов мы с Хенсхеном Лаксом надеваем на себя вместо корон, когда играем в индейских королей и правим своим королевством.

«Какой нежный весенний аромат!» – воскликнула тетя Милли. «Разреши-ка, Бетти», – сказал мой отец и налил ей вина, а сам закурил сигару. «Большое спасибо, Виктор, – ответила тетя Бетти и пригладила волосы.– В твоем доме, Виктор, царит мир и благодать. Твоя женушка – очаровательное создание, но мне кажется, что она немного расточительна».– «Допей вино, Бетти»,– сказал отец. Я очень злилась на тетю Бетти, потому что она перед этим заявила маме, что Элиза ворует. Дело в том, что на кухне мама похвалила Элизу за то, что та так старалась и с такой готовностью все делала, и велела ей взять фаршированных голубей, и большой кусок торта, и еще всякой всячины и угостить как следует Эриха. Мама сказала, что уж кутить так кутить, а после этого тетя Бетти стала ей подло нашептывать в коридоре: «Ты слишком расточительна, дорогая,–эта девица за твоей спиной сама возьмет себе больше чем нужно».—• «Зачем ей делать это за моей спиной, Бетти, если она у меня на глазах может брать все, что ей захочется?– ответила мама и добавила: – Она еще совсем ребенок. Надеюсь, что я не испортила ей удовольствия. Ведь моя непослушная дочь больше любит есть яблоки, которые крадет из кладовой, чем те, которыми ее угощают».– «Ну, знаешь, моя дорогая, такие оригинальные взгляды могут привести к плачевным результатам, – прошипела тетя Бетти. – Кончится тем, что она украдет одно из твоих бриллиантовых колец». Мама усмехнулась: «У меня всего-навсего одно кольцо, Бетти, других колец у меня нет, да они мне и не нужны».

Тетя Бетти допила вино, крепко и совсем не ласково ущипнула меня за щеку и сказала: «Твоя дочурка заметно исправилась, дорогой брат, общение с двоюродной сестричкой пошло ей на пользу. Из любви к твоему ребенку мне следовало бы принести себя в жертву и остаться здесь с Линой на постоянное жительство». Услышав это, я до смерти перепугалась.

Подошел дядя Хальмдах и попросил налить ему коньяку или двойную порцию водки, потому что пунш,: по его мнению, никуда не годился – ведь мужья вообще не способны готовить приличный пунш. Отец тихо сказал, что он позднее с удовольствием пойдет с дядей Хальмдахом и господином Клейнерцем выпить по кружке пива.

А ведь у дяди Хальмдаха иногда бывают приступы отчаяния. Тогда он говорит, что пьянство к добру не приводит, что это сплошное свинство и что после выпивки его всегда мучают угрызения совести. Он жалеет о выброшенных на ветер деньгах, которые были заработаны тяжким трудом, и клянется никогда больше капли в рот не брать. Но потом, когда ему уже не так плохо, он забывает свои слова.

Тетя Милли чокнулась с господином Клейнерцем и пролепетала: «Чего доброго, я еще опьянею».– «Тогда ты нам откроешь свои мысли, Милли,– воскликнула тетя Бетти, – пьяные всегда говорят правду! Не так ли, кузен Хальмдах? Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Так, кажется, говорят в народе?» – «Вот старая перечница! – пробормотал дядя Хальмдах, обращаясь к моему отцу.– Когда этот несчастный желчный пузырь на двух ногах начинает рассуждать о народе, у нее настолько глупый вид, что мне из сострадания хочется поднести ей букетик цветов. Да будет тебе известно, что я неоднократно самым прекрасным образом врал в пьяном виде».

Тут мне пришло в голову, что, когда ребенок говорит правду, взрослые никогда ему не верят и даже не дают договорить до конца, поэтому мне захотелось хоть раз в жизни притвориться пьяной и высказать всю правду. Я очень хорошо знаю, какие бывают пьяные; я знаю это по Леберехту, который живет напротив нас. Его зовут Панкрациус. Я люблю повторять вслух необычные имена и названия, я получаю от них такое же удовольствие, как от пирожных. У нас в Кёльне есть, например, проезд Маурициуса и улица Маурициуса, и, когда я еду в трамвае, я всегда жду, чтобы кондуктор выкрикнул слово «Маурициус». Когда я слышу это слово, я радуюсь и волнуюсь, и у меня такое чувство, будто я вижу целую гору локонов, цветов и бархатных лент. В школу мне надо ехать только до остановки «Оперный театр», но я нарочно проезжаю иногда на одну остановку дальше, чтобы услышать, как кондуктор объявит: «Проезд Маурициуса». Иногда он этого не делает, тогда я выхожу из трамвая и читаю это название на табличке до тех пор, пока оно не начинает звучать у меня в ушах.

Леберехт весь день таскается по кабакам и напивается так, что еле держится на ногах, а дети толпой бегут за ним по улице. Ноги у него заплетаются, он дико вращает глазами, и жене его, видно, приходится нелегко. Иногда он останавливается как вкопанный и, вытянув вперед руку, начинает ругаться и угрожать кому-то. Потом теряет равновесие, падает, но не перестает говорить. Леберехт, как слепой: он ничего не видит, но знает, что вокруг него дети. Только обращается он не к детям, а к небу. Его голос звучит, как глухие раскаты грома, и говорит он все, что ему приходит в голову.

Я хорошо знаю, как ведут себя пьяные, а главное, мне хотелось, чтобы тетя Бетти и жирафа уехали. Поэтому я притворилась пьяной, расслабила мышцы, как меня учили на противных уроках пластики, и упала на пол. Потом встала, покачалась из стороны в сторону, остановилась как вкопанная и, указывая пальцем на жирафу, застонала и затрясла головой точь-в-точь, как Панкрациус Леберехт.

Все вскочили и уставились на меня. Я заговорила глухим голосом: «Кузина Лина – плохая девочка, очень плохая. Тетя Бетти тоже плохая. Она говорит, что моя мама швыряет деньгами и что с такой женой папа пропадет, и еще тетя Бетти говорит, что мама была очень бедной и при всем желании не могла заполучить другого мужа, иначе она никогда не вышла бы замуж за такого вспыльчивого и бессердечного тирана, как мой отец. Все это она говорила тете Милли. А я это слышала и Элиза тоже. На днях, когда у нас к обеду был один только суп с капустой и больше ничего, тетя Бетти сказала, что в доме родного брата ее хотят провести, прикидываясь бедняками. А сегодня она заявила, что моя мама устраивает ужины с фаршированными голубями для того, чтобы пустить бедной вдове пыль в глаза, и что с наследством ее тоже обманули. Еще она сказала, что Элиза ворует, – это я передам полицейскому Эриху – пустите меня, не держите меня, – я все скажу полицейскому, я…» Если ты пьяный, то под конец нужно все время повторять одно и то же.