Клептоманка. Звезда пленительного несчастья - Станислава Бер

на кнопку звонка, он заливисто ей ответил. Руку оттягивал увесистый пакет – Регина не привыкла приходить к ним налегке. Матери-одиночке художнице Ларисе с нерегулярными заработками трудно было содержать малышей. Регина хоть и сама получала немного, но ей одной всё-таки было проще. Так она считала. Правда, сейчас невестка работала в дизайн-студии, расписывала особняки и писала картины для интерьера. Денег семье хватало. Но вот эта сила привычки – принести родным гостинцы, не оставляла Ростоцкую даже сейчас.

– Тётя Регина!

Аня открыла дверь и бросилась ей на шею. Девочка заметно выросла, но для Регины она оставалась малышкой.

– Привет, моя красавица, – сказала тётка, обнимая племянницу. – Ого! Опять новый дизайн кос.

Ростоцкая крутанула Аню вокруг своей оси, рассматривая хитросплетение косичек. Анина мама развлекалась устройством на голове дочери сложных причёсок.

– Это что-то новенькое и сногсшибательное, – оценила Регина, выпячивая нижнюю губу, выражая таким образом уважение мастеру. – Отнеси пакет на кухню. Я принесла вам разные вкусности из кулинарии.

Девочка схватила пакет и, пританцовывая, ушла на кухню. Ростоцкая прошла в комнату, оглядела её и вздохнула. Ничего не меняется.

– Привет. И не вздыхай. Я потом всё уберу, – сказала Лариса, подходя к золовке и целуя её в щёку.

Комната была захламлена чем попало – игрушками, остатками еды, пустыми пластиковыми бутылками, журналами, книгами, смятыми пакетами, холстами и палитрами. Резкий запах масляной краски щекотал нос Регины. Краска, конечно, не сигаретный дым, но насколько её запах полезен для беременной?

– Новый заказ, – прокомментировала Лариса, кивая на мольберт в центре комнаты с начатым полотном, предвосхищая вопрос. – Мне заказали серию картин в одном жанре для загородного дома. Здорово, правда?

Невестка одевалась странно для непритязательного вкуса старшего архивиста. Вот и сейчас на ней болтался холщовый балахон, а голову она подвязала цветастым платком по типу банданы. Художник, одним словом.

– Это какой-то кошмар, – тихо сказала Ростоцкая, рассмотрев холсты, сохнущие у стены. – Что это?

– Я же сказала. Заказ.

– И дети это видели? – спросила Регина, округляя глаза.

– Не знаю. Наверно, – равнодушно ответила Лариса.

– Ты с ума сошла! Почему ты о них не думаешь совсем? Ане двенадцать лет. Ребенок заброшен и опять грызёт ногти. Я видела. Мирославу десять лет всего, а мать выставляет перед ним вот это?

– Да что не так? – удивилась хозяйка квартиры нападкам золовки.

– Это же порнография!

– Бог ты мой. Святоша совсем не разбирается в живописи и берётся судить искусство, – спокойно ответила художница и вернулась к работе.

– Какое это искусство? Вот голый мужчина и обнажённая женщина в неприличной позе, – не сдавалась Регина, указывая на холст у стены.

– Это эротика. Только и всего. Такой я получила заказ. И мальчику лучше разглядывать живопись дома, чем смотреть похабщину в интернете, – сказала Лариса, растирая на палитре жёлтую краску. Нужно добавить сочности новому полотну.

– Кстати, о мальчике. Где Мирослав?

– Я отпустила его гулять.

– Опять, наверно, мяч гоняет, – уже спокойнее упрекнула Ростоцкая.

– Лето. Каникулы. Что ему сидеть в четырёх стенах? Ты вон тоже редко стала у нас появляться, дети скучают. Я же не устравиваю истерику. Я понимаю, что у тебя Архипов и всё такое.

Мда. Лариса, кажется, права. Что она так разошлась? Если приглядеться, вовсе это и не порнография.

– Мадам Ханжа скоро родит и сама узнает, какого это – воспитывать детей. А сейчас я закончу, брошу кисти в растворитель, и мы пойдем пить кофе на кухню.

К удивлению Регины на кухне был относительный порядок, но на всякий случай свою чашку и ложку она всё-таки ополоснула, когда Лариса выходила в коридор.

– М-м-м. Кофе ты варишь обалденный, – сказала Ростоцкая, пробуя горячий напиток.

– Это я люблю. Да.

– А Берёзкина ты любишь? – неожиданно даже для самой себя спросила Регина.

– Он милый. Милый ворчун, я бы сказала, – ответила Лариса после некоторых раздумий.

– То есть ты его не любишь. И замуж идти за него не готова, – подвела черту Ростоцкая.

– Я не знаю, Регина. Перестань меня мучить. Ну подумай сама, какая из меня жена? Посмотри на нашу квартиру, – сказала хозяйка, кивнув в сторону большой комнаты. Впрочем, в детской тоже был полный бардак.

– Это да, – с готовностью подтвердила золовка. – Жена из тебя никудышная. Да и мать сомнительная.

– Я детей кормить еле успеваю, а тут ещё мужик. Нет, это счастье не для меня! Мы встречаемся. Мне с ним хорошо. Пока так.

– А ты знаешь семью Амурских? – сменила тему Регина.

– Актёра, которого у нас убили? – уточнила художница.

– Ага.

– Конечно, знаю. Я же с Лизой Амурской вместе в художественную школу ходила. Сейчас она санитаркой в больнице работает. Видимся с ней иногда.

– Что-нибудь можешь про неё рассказать?

– Рисовала она классно. Может даже лучше меня. Хотя нет. Лучше меня невозможно рисовать, – засмеялась собственной шутке Лариса.

– А почему она дальше не пошла учиться?

– Лиза забросила учёбу. У них родители погибли. Сама понимаешь, начинающему художнику трудно живётся. Пожертвовала собой ради брата, пошла работать в больницу, утки за больными выносила. Ты вон тоже много чем ради Ильи жертвовала.

– У нас тётка была. Злая, грубая, но заботливая.

– А ну да. Мадам Матильда. Помню, помню вашего фельдфебеля. Ну, вот. А у Лизы никого не было. Кроме Лёньки.

Клим Ларин. Запасной аэродром

Пока Архипов занимался Олесей Травниковой, Ростоцкая в обеденный перерыв двинулась в сторону лучшей гостиницы Старграда.

– Помнишь, режиссёр нам говорил о запасном актёре на главную роль? – спросила она у мужа перед расставанием.

– Клим Ларин, – вспомнил он.

Профессиональная память. Имена, лица, профессии – всё нужно держать в голове.

– Точно. Нужно его тоже проверить. Я к нему.

– Хорошо. Но, прошу тебя, будь осторожней.

Холл центральной гостиницы Старграда, весь в сером мраморе, потускневшем со времён Советского Союза, встретил старшего архивиста торжественной красной дорожкой. У администратора с помощью удостоверения следственного комитета удалось узнать, что постоялец в данный конкретный момент находится в ресторане.

Клим Ларин в белой рубашке с расстёгнутым воротом, опустив голову, сидел в самом тёмном углу зала за столиком, накрытым белой скатертью. Перед актёром стоял округлый графинчик с прозрачной жидкостью. Закуски на столе Регина не обнаружила.

– Здравствуйте. Я присяду, – сказала Ростоцкая и, не дожидаясь, расположилась напротив. – Следственный комитет города Старград.

– А? – спросил Ларин, поднимая голову.

Небесного цвета глаза смотрели непонимающе.

– Вы знаете Льва Амурского? – спросила Регина.

– Ну, д-д-допустим, – ответил он.

– Он погиб.

– Что? – переспросил актёр, нахмурив густые брови.

– Ваш товарищ умер. Скончался. Погиб.

– К-к-как погиб?

– Очень просто. Убили его.

"Он что, заикается? Как такое может быть? Нет. Это невозможно. Актёр-заика – это