Профессор Желания - Филип Рот

— Это еще вопрос, кто тут жилетка, в которую можно поплакаться. Но я отвратительна тебе, Дональд отвратителен тебе…

— Элен, я не в восторге от этого человека, но он не вызвал у меня отторжения. Нам с ним нравятся разные дырки, но и только-то. Послушай, когда я учился в колледже, моим лучшим другом был педик. Практически единственный педик во всем кампусе. Я дружил с педиком в пятидесятом году, когда их как будто вообще не водилось! Я и не знал, что они есть на белом свете, а все равно дружил с одним из них. И, поверь, мне глубоко плевать, кто чье платье надевал и по какому случаю… Да ладно, к черту, проехали, будет нам на сегодня.

И вот одним субботним утром в конце весны, усевшись за письменный стол проверить курсовые работы, я слышу вдруг, как дверь квартиры отворяется и тут же захлопывается, знаменуя начало конца нашего безнадежного мезальянса. Элен исчезает. Спустя несколько дней, мрачных и таинственных дней, вобравших в себя два визита в городской морг Сан-Франциско в обществе изведенной страшными опасениями тещи, которая, не послушав моего совета, прилетает из Пасадены и отважно отправляется опознавать труп утопленницы лет тридцати — тридцати пяти, «европеоидного типа», я узнаю наконец, где находится Элен.

Первый звонок — с известием, что мою законную жену содержат в гонконгской тюрьме, — поступает из Госдепартамента. Вторым звонит Гарленд, и от него я узнаю леденящие душу подробности: прилетев в Гонконг, Элен прямо из аэропорта отправилась на такси в особняк своего могущественного экс-любовника в Коулуне. Этот самый любовник, просвещает меня Гарленд, кто-то вроде британского Онассиса, сын и наследник учредителя пароходной компании «Макдональд-Меткаф», король грузовых перевозок на всем пространстве от мыса Доброй Надежды до Филиппин. Однако Элен не пустили даже на порог дворца Джимми Меткафа (так его зовут), поскольку она неосмотрительно сообщила свое подлинное имя и об этом тут же донесли жене магната. А когда несколько часов спустя Элен обратилась в ближайший полицейский участок с заявлением о том, что президент «Макдональд — Меткаф» несколько лет назад замыслил убить жену, инсценировав автокатастрофу, дежурный инспектор доложил об этом по инстанции, и, естественно, в кошельке заявительницы при обыске обнаружили упаковку кокаина.

— Ну и что же теперь будет? — охваченный ужасом, кричу я в телефонную трубку. — О господи, Дональд, что же теперь?

— Я ее вызволил, — отвечает он. — Ее вот — вот выпустят.

— А что, такое возможно?

— Возможно.

— А как?

— А как вы думаете?

А как я думаю? Подкуп? Шантаж? Девочки? Мальчики? Откуда мне знать? Да и какое мне до этого дело? Раз сработало, значит, все правильно.

— Вопрос в другом, — говорит меж тем Гарленд. — Я ее вызволил, но что дальше? Конечно, я могу обеспечить ей приличные условия здесь. Могу снабдить всем необходимым и дать ей время прийти в себя и подумать, как ей быть дальше. Но мне хочется выслушать ваше мнение. Учтите, если она вновь попадет здесь в переделку, я могу оказаться бессилен.

— Что значит «вновь»? Что значит «в переделку»? Знаете, Дональд, все это как-то слишком туманно. И, честно говоря, у меня не сложилось пока никакого мнения. Но объясните мне, пожалуйста, почему, прилетев в Гонконг, она не отправилась прямо к вам.

— Потому что вбила себе в голову, будто первым делом должна повидаться с Джимми. Понимала, что, заявись она сначала ко мне, я бы ее к этому человеку и на пушечный выстрел не подпустил бы. Я ведь знаю его куда лучше нее.

— А вам было заранее известно о ее прибытии?

— Да, конечно же.

— Она сказала вам об этом, когда вы у нас ужинали?

— Нет-нет, мой мальчик. Только целую неделю спустя. Но ей следовало бы послать мне телеграмму. И тогда я сам встретил бы ее в аэропорту. Но Элен поступила так, как она поступает обычно.

— И как поступать не следует, — тупо подхватил я.

— Вопрос в том, возвращаться ли ей к вам или оставаться у меня. И мне хотелось бы выслушать на сей счет ваше мнение.

— А вы уверены, что ее выпустят? Уверены, что с нее снимут все обвинения?

— Не будь я уверен и в том и в другом, не стал бы вам звонить.

— А что случится, если… Ладно, это, в конце концов, ее дело. Но все равно мне нужно с ней поговорить.

— А вот это совершенно исключено. Хорошо еще, что мне самому дали с ней поговорить. Хорошо еще, что ей не успели вынести приговор и не отправили ее по этапу в Малайзию. Начальник здешней полиции, знаете ли, не слишком обходительный господин, пока на него как следует не надавишь. И ваш соперник далеко не Альберт Швейцер.

— Это мне как раз ясно.

— Она частенько говорила: «С Джимми нельзя ходить по магазинам. Скажешь ему, что тебе что-то приглянулось, и он тут же покупает целую дюжину». Она уж и так, и этак: «Джимми, больше одного платья на себя все равно не наденешь». Но Джимми верен себе, мистер Кипеш. За что ни возьмется, счет непременно пойдет на дюжины.

— Хорошо, я понял.

— Мне не хочется, чтобы у Элен и впредь все шло вкривь и вкось, — продолжает Гарленд. — Мне хочется уяснить, на каком она свете, причем уяснить немедленно. Долгие годы она провела в аду. Такое очаровательное, такое головокружительно прелестное создание — и жизнь обходится с нею столь безжалостно. Я категорически против того, чтобы кто-то из вас двоих вновь принялся ее мучить.

Но я не могу объяснить ему, на каком она свете, потому что не знаю даже, на каком свете я сам. Первым делом, говорю я ему, необходимо связаться с родителями Элен и успокоить их. А потом я дам ему о себе знать.

Но дам ли я? И с какой, собственно, стати?

Мать Элен говорит со мной так, словно я сообщил ей, что ее дочь после школы завернула в кафе с подружками:

— Ну и когда же она вернется домой?

— Понятия не имею.

Но и такой ответ не настораживает мамашу искательницы приключений.

— Надеюсь, ты дашь мне знать.

— Непременно.

— Что ж, Дэвид, спасибо за звонок.

Да и что еще прикажете делать матери отчаянной авантюристки, кроме как благодарить тех, кто своими звонками держит ее в курсе дела?

А что прикажете делать мужу, чья жена, искавшая приключений на свою голову, томится в дальневосточной тюрьме? Что ж, на ужин я жарю себе омлет по всем правилам кулинарного искусства, придирчиво следя за тем, чтобы сковорода нагрелась до нужной температуры, выкладываю его на подогретую тарелку, красиво посыпав мелко нарубленной петрушкой, наливаю себе бокал вина, намазываю маслом тост. Принимаю горячий душ; долго стою под ним. Значит, он категорически против того, чтобы я ее мучил; что ж, отлично, я и не буду ее мучить, а главное, я не буду мучить себя. Приняв душ, я надеваю пижаму и решаю почитать перед сном в постели. Я один. Никаких девиц, время для них еще не настало. Но скорее рано, чем поздно, в свой сладкий срок, оно настанет. Все настанет. Настанет ли? Я вернулся к той точке, в которой пребывал шесть лет назад, накануне вечеринки, на которой бросил скромную спутницу и склеил, а затем привез к себе Елену Гонконгскую. С той только разницей, что теперь у меня есть работа, есть недописанная книга и вроде бы есть — в моем полном распоряжении — комфортабельная квартира, обставленная с таким вкусом, с таким изяществом. Как там у Мориака?[21] «Нежиться на ложе, которое не делишь ни с кем».

Несколько часов я абсолютно счастлив. Никогда мне не доводилось читать или слышать, что такое бывает, что человек может из бездны отчаяния вознестись на вершину блаженства. Расхожая мудрость гласит, что все, как правило, происходит прямо наоборот. Что ж, значит, мой случай — исключение, подтверждающее общее правило. О господи, как же мне хорошо! Нет, я не буду больше мучить ни ее, ни себя; никогда больше; это меня целиком и полностью устраивает.

Так проходят часа четыре. Двести сорок минут, говоря точнее.

На следующий день, одолжив денег у Артура Шёнбрунна, сослуживца по университету и рецензента моей диссертации, я покупаю авиабилет в два конца и вылетаю на Дальний Восток. (Предварительно узнав в банке, что на прошлой неделе Элен сняла все деньги с нашего общего сберегательного счета, чтобы, приобретя билет в один конец, начать в Азии новую жизнь.) В самолете у меня находится время для раздумий, и я думаю, думаю, думаю… Выходит, я хочу, чтобы она вернулась; выходит, я не могу без нее жить; выходит, я люблю ее; выходит, в ней, и только в ней, моя судьба…

Ни одно из этих выражений не звучит на мой слух убедительно. Хуже того, большинство из них я просто-напросто презираю, ведь это слова из лексикона Элен, ее стиль мышления. Я не могу жить без тебя, он не может жить без того-то и того-то, моя женщина, мой мужчина, моя судьба… Какое ребячество! Какая пошлость! Какое кино!

Но если это не моя женщина, какого черта я делаю на борту самолета? Если не в ней моя судьба, то какого черта я вишу на телефоне с двух ночи до пяти утра? Неужели все дело в гордыне, не позволяющей мне добровольно отказаться от Элен в пользу гомосексуального ангела-хранителя? Нет, и это неправда. Да и сам я не похож на живое воплощение Ответственности. Или Раскаяния. Или Мазохизма. Или Жажды Мщения…