Сказка про наследство. Главы 1-9 - Озем

согревались лишь к концу ноября. Уличное освещение разом потухло, с городских улиц, даже с Площади труда, исчезли нарядные цветники, фасады домов перестали ремонтировать, и даже чугунная статуя основателя А. Кортубина перед заводоуправлением покрылась грязным налетом. Вроде как не смертельно, но все вокруг сразу сделалось серым, замызганным, воцарилось общее ощущение депрессняка. Коммунизм сгинул в туманной дали… Это лишь яркие видимые симптомы, а подлинной ситуацией владели П.П. Сатаров и его команда. Комбинат торговал своей продукцией по бартеру. Работники получали талоны на питание в столовой и также продуктовые наборы для семей – в них отнюдь не дохлые ножки Буша и не маргарин вместо сливочного масла, а мясо, гречка, мука, сахар, колбаса. Через время до Кортубина доехала гуманитарная помощь – ее тоже распределили, но особо не хвалили (область была сельскохозяйственной, население привыкло к натуральным продуктам). Словно в лихие времена прошла война, лязгая тяжелыми гусеницами. Денежные отношения в городе тогда оказались парализованными. Выживали все вместе. Пров Прович не устранился от проблем. Комбинат своими силами ремонтировал школы, детские сады, больницы, организовал собственное подсобное хозяйство, взялся поддерживать соседние колхозы – там создавалась разная переработка: маслобойка, крупорушка, сыроварня, мини-мясокомбинат. Опасения голода не оправдались – пусть не роскошествовали, но никто не голодал. Городские власти обратились к Сатарову за помощью – учителя, воспитатели, муниципальные служащие, работники коммунального хозяйства точно также не получали зарплату – и комбинат откликнулся, не бросил на произвол судьбы. Тогда советская психология выручила. Но и для нее настал предел.

Пров Прович был умным и проницательным человеком – ему очень горько осознавать свою принадлежность к прошлому. Можно сожалеть, нельзя вернуть. Опытный производственник, сильный, упрямый мужик (в точности, как его отец), трудоголик. Начинал с самых низов – слесарем ремонтником металлургического оборудования, затем выучился в институте на металлурга и прошел все ступени на комбинате – мастер в мартеновском цехе, диспетчер, зам. начальника цеха, зам начальника производственного отдела комбината, Главный сталеплавильщик и, наконец, директор КМК. При нем запущен мощный прокатный стан, начинались работы по реконструкции доменных печей, но перестройка похе…ла. Человек реального дела. Это не на партийной синекуре прохлаждаться, продвигать реформы, плюрализм и гласность, писать разоблачительные статьи, бороться с режимом, петь и плясать, блистать в ток-шоу – это реально рулить крупным и сложным предприятием, обеспечивать выполнение ударных планов (не сочинять их, а выполнять), чтобы было чем области рапортовать на партийных съездах. Историческая аналогия напрашивается сама – Иван Глайзер работал, а секретарь А. Кортубин … тоже работал языком. Уже не в первый раз подобное. Пров Прович был опорой советского строя – его рабочей лошадью. Лошадь выдохлась.

Однако в жизни ничего не кончается – не проваливается в никуда. Дело отцов продолжают сыновья. У Прова Провича и его жены Веры Васильевны (в девичестве Тубаевой) имелся сыночек Генрих. За непривычным немецким именем стояла своя история. С самого начала на строительстве комбината среди разных национальностей – русских, украинцев, казахов, татар, башкир – были немцы. Немецкие колонии образовались здешних землях еще в 18 веке и всегда жили зажиточно. Поэтому когда пришло время перелома, раскулачивать было кого. Спасаясь, многие семьи покидали родные деревни Люксембург, Ротштерн, Форвертс, Элизабетфельд, Гехт и др. и, например, нанимались на стройки добровольно, а другие их сородичи очутились в Решовском лагере на более определенных условиях. Немцы считались хорошими работниками, в большинстве грамотными. Сам начальник строительства Глайзер – чистокровный немец, у его спецов тоже встречалась эта национальность. А вообще, на комбинатовской площадке трудились тысячи неграмотных и русских, и нацменов, еще к ним добавлялись дети. Школа значилась среди первоочередных объектов. Четырехлетнюю подготовку для детей открыли в бараке, взрослых учили совсем ударными темпами, без отрыва от основных обязанностей. Затем организовали ФЗУ, где обучались строительным профессиям. Старый Пров тоже обучился. Штаб всеобуча на комбинате возглавил немец Генрих Шульце, он же впоследствии стал первым директором первой школы. Сколько прошло через Генриха Шульце мальчишек из землянок, палаток и бараков – скольких он направил в техникумы и институты, Прова Провича в том числе. В память о школьном директоре и появилось у Сатаровых немецкое имя – Генрих.

Молодежь, родившаяся в конце 60 годов – Генрих Сатаров, Максим Елгоков и их друзья – уже третье поколение кортубинцев, но это не послевоенное поколение – это те, до кого не долетело даже эхо войны. Они не ведали нищеты, жили в квартирах в новом благополучном городе, гуляли по широким зеленым улицам, посещали Дворцы культуры, стадионы, с детства привыкли ощущать мир и безопасность, уверенность, что впереди – счастье для всех и для каждого. Как раз это поколение советских людей должно было начать жить при коммунизме. Их родители получили хорошее образование, серьезную работу, стабильность, уважение. Известные фамилии – Сатаровы, Тубаевы, Елгоковы, Пивых, Щаповы – составили золотые кадры комбината, поднялись и породнились. Это нельзя было назвать системой блата – в СССР они производили материальные блага, а не перераспределяли их. Кортубин сам вырастил свою элиту, и карьера Прова Провича Сатарова оказалась логическим завершением этого процесса. Кортубинцам все по силам и по заслугам. И их дети должны были жить лучше родителей. Вообще, последние три десятилетия – пусть далеко не беззаботные, но спокойные и счастливые времена. Куда все подевалось?

Единственный сын и наследник Прова Провича Генрих рос весьма обыкновенно, учеба ему давалась не в напряг и не отнимала много времени. Генрих не был примерным учеником, отличником, как Максим Елгоков, но без лишних стараний удерживался в составе крепких середнячков – случалось, что и двойки в дневник отхватывал, и гневные записи с предложением родителям навестить школу, но не переживал – и никто, включая его отца, тоже. Общительный неглупый пацан находил, чем заняться – бегал в дворовые компании и даже участвовал в драках, но тогда разбитый нос и синяки не считались поводом для разбирательства – на то и мальчишки, чтобы пробовать друг на дружке растущую силушку, а среди приятелей не различалось, кто сын начальника, а кто простого работяги. Типичное советское детство в провинции. И казалось бы, судьба уже определена – институт, комбинат, карьера – все как у людей и даже гораздо лучше. Но особый конвейер, запущенный до войны и поставляющий для деятельности КМК необходимые, скажем так, ингредиенты – с одной стороны, железную руду, кокс, огнеупоры, легирующие металлы, топливо, а с другой – человеческий материал для оживления процесса – этот конвейер тогда стукнул и дал заминку на Генрихе Сатарове. Получив приличный школьный аттестат, Генрих заявил отцу, что