История моей юности - Дмитрий Петров-Бирюк

В порту

Скоро мы приехали на станцию. За дорогу отец немного проспался, протрезвел. Расплатившись с подводчиком, обрюзгший и заспанный, он, оставив нас с Людмилой у багажа, пошел разузнать о билетах. Не появлялся он около часа, а придя, рассказал:

— Сейчас у кассы я встретил одного моряка-офицера. Знает, оказывается, нашего Никодима. Уверяет, что Никодим наш женился и взял богатую невесту… Отец ее, говорит, трактир содержит. Вот ведь какой, и не написал об этом…

— Ну, а как билеты? — оборвала его Людмила.

— Билеты я взял до Царицына, — сказал отец. — В Царицыне у меня есть дела. Остановимся там дня на два… Потом заедем в Ростов, может, найдем Никодима или жену его…

На это Людмила ничего не ответила. Я заметил, что она в последнее время стала какой-то странной, флегматичной, все о чем-то думает, словно бы решает какую-то важную задачу. Даже водки в рот не берет теперь…

К платформе с шумом и грохотом подкатил запыленный пассажирский поезд. Мы уселись в вагон третьего класса. Я первый раз в своей жизни ехал в поезде, поэтому все было для меня необычным.

Народу в вагоне было много. Кроме нас, в нашем купе находилось еще двое пассажиров: священник лет сорока пяти и толстый казак лет пятидесяти с большой, тронутой сединой бородой.

Я забрался на верхнюю полку.

Отец, устроившись у окна, достал из кармана бутылку водки, поставил ее на столик и попросил у Людмилы закуску. Людмила подала ему пирожки, яйца.

Как это часто бывает в поездах, отец быстро перезнакомился со своими попутчиками и пригласил их выпить с ним. Те не стали отказываться… Людмила, ссылаясь на головную боль, и на этот раз не пила.

В купе нашем делалось все шумней и веселей. Компания увеличивалась, из соседних купе пришли мужчины и женщины. Началась попойка — смех, шум, крики, песни. К потолку поднимались синие клубы табачного дыма. На больших остановках бегали в буфет за водкой.

Я не дождался окончания пиршества, заснул…

На рассвете меня разбудил отец. Был он взъерошен, бледен, чем-то взволнован.

— Саша, — сказал он дрожащим голосом, — Людмила-то сбежала от нас… Сбежала и ограбила. А у тебя-то деньги целы, а?..

Я нащупал под рубахой сверток.

— Целы, папа.

— Ну, слава богу! — перекрестился отец.

— Что она у тебя украла, папа? — поинтересовался я.

— Деньги, стерва, из кармана вытащила… Двести рублей… Спасибо не все забрала… Половину я в другой карман отложил. Ушла, — всхлипнул он как-то смешно и по-детски, рукавом, стал вытирать слезы. — Плохо ей было у нас, — сказал он и, сев за столик, налил из недопитой бутылки водки в стакан.

— Папа, не пей, — сказал я.

— Я, сынок, немножко, с горя. — И он снова всхлипнул.

Я понимал, что отец плачет не столько по деньгам, украденным у него Людмилой, сколько по ней самой. Он привык к ней, а может быть, и любил ее… Я же радовался. Наконец-то мы отделались от этой противной женщины. Хоть и дорого нам это обошлось, но на душе у меня стало так празднично, так легко и хорошо, словно огромная ноша, все время давившая меня, свалилась с плеч. Даже не жаль было украденных денег.

Проснулись вчерашние собутыльники — священник и толстый казак, оказавшийся торговцем из соседней, Ярыженской, станицы. До самого Царицына они пили.

В Царицыне отец кутил со своими, новыми знакомыми несколько дней. Он развлекался, заказывал музыку, плясал, а я сидел в уголке и наблюдал за тем, что творили пьяные люди.

Отвратительное это было зрелище. Но что я мог сделать? Куда я мог деться?..

Отец пропивал пока те деньги, которые были у него. К заветной сумочке, что хранилась у меня, он еще не прикасался.

Первым очухался от пьянки поп. Ему надоело пьянствовать. Пожалев меня, он взял у отца деньги, купил нам билеты до Ростова и усадил нас в поезд.

Но в Ростов мы приехали напрасно: ни дяди Никодима, ни жены его, ни родственников ее мы не нашли.

Отец стал меньше пить. Он купил билеты до Мариуполя, предварительно известив телеграммой дядю Иринарха о нашем приезде.

Приехали мы в Мариуполь к вечеру следующего дня. Нас встретили Маша и дядя Иринарх. Я не мог налюбоваться своей сестрой. Как она изменилась, повзрослела! И уже мало походила на ту деревенскую девчонку, какой была у нас, в станице. Вся она была какая-то лучезарная в новом розовом платье, отделанном кружевами.

Мы поцеловались с Машей, а потом с дядей Иринархом. Дядю я никогда до этого не видел. Стройный мужчина лет сорока, чернобородый, красивый, одетый в морскую форму, он своим видом поразил меня.

— Доехали благополучно? — спросил дядя.

— Доехали ничего, — сказал отец несколько смущенно. — Заезжали в Ростов, думали разыщем Никодима… Я прослышал, что он женился будто на какой-то ростовской богачке… Да разве там найдешь…

— Это верно, что он женился, — подтвердил дядя Иринарх. — Но в Ростове-то его не найдешь. Его тесть живет в Аксае, верстах в пятнадцати от Ростова, а Никодим работает капитаном речного парохода, курсирует по Дону…

— А разве он теперь не в военном флоте? — изумился отец.

— Нет, — сказал дядя Иринарх. — У него вышла история одна. Его разжаловали в матросы и уволили… Поехали, а то поезд наш уйдет.

— Что за поезд? — не понял отец. — Разве нам еще куда-нибудь ехать?

— А в порт, — сказал дядя. — Мы живем ведь в порту, а до него верст пять-шесть. Поезда ходят туда.

Жена дяди Иринарха, Лидия Николаевна, надменная женщина лет тридцати, встретила нас не особенно гостеприимно. Да ее, собственно, нельзя и винить в этом. У нее своих детей было пятеро, а тут еще мы трое свалились на ее голову… Но жить у дяди нам пришлось всего два дня. На третий мы перебрались в квартиру из двух маленьких комнат, снятых отцом. Отец купил два стола, две кровати, стулья и разную необходимую домашнюю утварь.

Первые дни отец крепился, не пил. Он забрал у меня деньги и занялся постройкой лавки, задумав торговать бакалеей.

Плотники быстро соорудили деревянную лавчонку.

Отец накупил в Мариуполе рублей на двести сахару, чаю, селедок, карамели и начал торговать. Но торговля шла плохо, покупатели обходили нашу лавку. Местные богатеи-торгаши смеялись над отцом.

— Купец явился, — издевались они. — Товару у него на ломаный грош… Через неделю придет к нам милостыню просить.

Они были правы. Дела у нас шли очень плохо. Торговать-то мы торговали, а жить нам было не на что. То, что отец выручал за день, мы тотчас же проедали.

Через месяц отец продал за бесценок лавку со всеми товарами богатому греку Попандопуло.

Выгоняют из квартиры