Мумия из Бютт-о-Кай - Клод Изнер

Ее злоба, сильный акцент и просторечные выражения вызвали у Таша отвращение, и она поспешила отойти к скульптуре белого мрамора, изображавшей обнаженную пышнобедрую женщину с двумя ведрами в руках.

— Безвкусица и разврат! — отрезала дама в зеленой шляпке.

— Мадам, эта молочница — олицетворение крестьянского труда! — возразил итальянский скульптор, раскатисто произнося звук «р».

— Вам нет причин оправдываться, мсье. Во Франции принято считать опасными всех, чей образ мысли отличается от общепринятого, — спокойно заявил человек с внушительной бородой и носом с горбинкой.

— Мсье Франс! Как я рада вас видеть! — воскликнула Таша.

Анатоль Франс поцеловал ей руку и прошептал:

— Тише, дитя мое, я всего лишь обычный посетитель. Здесь есть талантливые художники, им реклама гораздо нужнее. Простите, я вас оставлю, хочу выразить почтение Огюсту Родену, вице-председателю комитета по возведению памятника Верлену в Люксембургском саду.[60]

Таша проследила за писателем взглядом: он подошел к коренастому человеку, тоже с густой бородой, который оживленно беседовал с… Она его тут же узнала, хоть он и стоял вполоборота. Чуть постаревший, с сединой на висках. У нее комок застрял в горле. К тому же он украдкой поглядывал на нее! Она смутилась и отвернулась, опасаясь, что он сразу все поймет, прочитает в ее глазах. Глаза никогда не лгут. Боже! Как глупо было прийти сюда! Таша притворилась, будто разглядывает бюст Дидро и стоявшие рядом другие бронзовые скульптуры необычных вытянутых пропорций.

— Мсье Кемперс, — говорил автору Роден, — вы делаете большие успехи. Фотографии, которые вы мне отправили, не смогли передать, насколько хороши ваши работы. Мне особенно нравится влюбленный, пытающийся удержать свою возлюбленную.

— Я принимал участие в десятке выставок в Берлине, — ответил тот, — и критики были ко мне весьма благосклонны. Но ваше мнение бесценно для меня. Я был в Кале этим летом, ваши «Граждане Кале» — просто чудо! Каждый персонаж — отдельная история. Здесь так убедительно передано движение, эмоции людей, готовых отправиться на казнь ради спасения своего города! Гордая осанка говорит о том, что они достойны звания Человека. Они храбры — и в то же время исполнены отчаяния. А «Поцелуй»! Сколько любовного пыла, чувственности! Вы воспеваете вечную женственность, это прекрасно!

— Дорогой мой, подобно кусту, который обкорнал садовник, женщина сохраняет красоту, даже когда ее уродует беспощадная мода.

— Вы правы, женщина — украшение жизни.

«Неужели для них и я была бы всего лишь моделью?» — подумала Таша.

Знакомый хрипловатый голос, безупречный слог, манера произносить носовые звуки вызвали в ней невыносимую боль. Он говорил по-французски бегло, не прилагая видимых усилий.

— Вы любить Дидро? — тихо обратился к ней плотный мужчина с дергающейся щекой. — Я принести сюда часть своих работ, девяносто три других оставаться в мастерской. Вы согласиться на них взглянуть?

Она отрицательно покачала головой и пошла к выходу, но Анатоль Франс пригласил ее выпить с ним бокал шампанского. Они направились к буфету, над которым висели портреты Вольтера, Д’Аламбера, Пирона, Руссо, Мирабо.[61]

— Подумать только, здесь я слушал, как Гюстав Эмар, забыв про своих любимых краснокожих, рассказывал анекдоты, Эмиль Гудо декламировал сонеты, Верлен читал свое первое произведение, «Мадам Обен». Казалье собирал каждый четверг и воскресенье литераторов-новичков, мы пели на мотив Каде Русселя: «Ах! Ах! “Прокоп” — чудесное кафе!». — Он вздохнул. — Где наши молодые годы? Увы! Если раньше вся литературная жизнь Парижа проходила в кафе «Прокоп», теперь молодые поэты обретают славу на Монмартре!

Мимо них прошла быстрым шагом женщина, на лице которой было очень много косметики, явно ради того, чтобы выглядеть моложе. Она остановилась возле Мориса Ломье, который в этот момент чокался с Мишелем Форестье.

— Наконец-то! — воскликнул Форестье. — Морис, это моя тетя, мадам Фелисите Дюкрест, страстная поклонница современного искусства.

Художник посмотрел на мадам Дюкрест: тонкий прямой нос, кроваво-красный рот и мелкие ровные зубы. «А она ничего…», — подумал он.

— Мой друг работает в технике клуазоне,[62] но вынужден растрачивать свой талант на куда более примитивные вещи.

— Ты склонен к преувеличению, — сказала племяннику дама и повернулась к Ломье. — Ваши картины вовсе не примитивны, они лаконичны, и это очень современно.

Морис Ломье был польщен.

— Вы будете разочарованы, я не способен превзойти неописуемую мазню, которую нынче вывесили в салоне на Елисейских полях.

— Вы слишком категоричны. Мне нравится академичность, классические жанровые сценки… Рано или поздно начинаешь уставать от фиолетовых лошадей, оранжевых женщин и шоколадных деревьев… Я шучу, молодой человек, — заметила дама, увидев выражение лица Ломье. — Для меня нет художника лучше Гогена. Хотя мне нравится и Ренуар, а несколько его полотен украшают мое скромное жилище.

— Черт возьми, в наше время всюду царит вульгарность! — воскликнул Мишель Форестье. — А критики превозносят посредственность! Например «После бани». Они пишут, что это ода материнству, а я вижу лишь толстых щекастых купидонов, которые пристают к робким нимфам. Что за пошлость! Мои гипсовые святые и мадонны с большим правом могут именоваться произведениями искусства…

— Ну-ну, дорогой племянник, — похлопала его по руке перчаткой мадам Дюкрест, — придет и твой час, и ваш тоже, мсье…

Перед тем как оставить их, Морис Ломье огляделся и с удовольствием увидел стоявшую неподалеку Таша. Он потянул ее за руку.

— Но, Морис, это невежливо… — попыталась воспротивиться она.

— Он прав, зачем вам этот старый сатир, мадмуазель! — воскликнул Мишель Форестье.

— Как не стыдно, мсье, это же великий Анатоль Франс!

— Да хоть президент Республики, это ничего не меняет. Разрешите представиться, меня зовут Мишель Форестье, мы с Морисом вместе учились в школе искусств, на отделении скульптуры.

— Здесь меня знают как Таша Херсон, но теперь я мадам Легри, — представилась Таша.

— Боже мой, как здесь душно, я вот-вот потеряю сознание! Надо же было выбрать эти кости именно сегодня! — проворчала Фелисите Дюкрест.

— Простите, не понял… — оторопел Ломье.

— Мсье, нам с этой милой девушкой нужно посекретничать.

И она увела Таша в другой конец зала, где было почти пусто — лишь несколько особо любопытных посетителей разглядывали статуэтки шотландских горцев в килтах.

— О чем вы? — прошептала Таша.

— О корсете, дорогая, — косточки расходятся в стороны и великолепно поддерживают грудь. Это новая модель. Выглядишь в ней очень эффектно, но при этом страшно жарко и неудобно.

— Мне трудно вас понять, я вообще не ношу корсет, — тихо призналась Таша.

— Good morrrning, ladies, my name is Ellen Mac Gregorrr, — громогласно заявила внушительная матрона, подходя к ним. Она писала маслом шотландцев в окружении стада длинношерстных овец.

— Кто эта рыжеволосая Венера? — спросил Мишель Форестье у Ломье. — Фантастическая женщина! Жаль, Фелисите ее увела…

— Таша занимается живописью. Но, увы, она замужем за книготорговцем, а он ужасно ревнив.

— Мне нет дела до чьих-то мужей. Это несносное племя, от которого стоило бы избавиться. Но… что это с ней? — И Мишель Форестье со всех ног бросился к Таша, которая чуть ли не упала в его объятия. Он помог ей дойти до стула, и она попросила Фелисите принести ей стакан воды.

— Что с вами?

— Здесь так душно!

— Вам лучше?

— Да, только слегка подташнивает, — пробормотала она.

Воспользовавшись моментом, Мишель Форестье сунул клочок бумаги в ее сумочку.

— Тут имя и адрес, умоляю, не откажите в свидании! Увидев вас, я почувствовал…

Подошла Фелисите с водой, и он умолк. Таша, сделав глоток воды, поднялась.

— Благодарю. Мне пора домой.

— Позвольте хотя бы нанять для вас экипаж.

— Спасибо за заботу, но, думаю, мне лучше пройтись.

— Одной?! Ночью?! После того, что с вами было? Я вас провожу…

— Нет, мсье. Этим займусь я, — остановил его стройный, гладко выбритый мужчина с каштановыми волосами.

К удивлению Форестье и его тетушки, Таша не протестовала. Они изумленно смотрели, как пара удаляется.

— Если она так легко согласилась уйти с этим Кемперсом, — буркнул Форестье, — то почему противится моим ухаживаниям?..

— Ты взял фамилию матери, Ганс? — поинтересовалась Таша, когда они зашли в кабачок на площади Одеона.

— Я решил навсегда покончить с прошлым. Поскольку мы с Фридой разошлись, я…

— Значит, ты ее бросил, — Таша старалась говорить непринужденным тоном. — И наверняка нашел новую Галатею. Кто она, певица, писательница, художница, скульпторша?