Из Ниццы с любовью - Топильская Елена Валентиновна

Пока они охаживали Регину, я прошлась вдоль витрин. Да, это была настоящая лавка. Вещички тут были стоящие, нестандартные, подлинно винтажные: я приглядела клипсы — тяжелые, под бронзу, с крупными матовыми камнями-кабошонами цвета красного вина, грубоватые и изысканные одновременно. И стоили они приемлемо — пятьдесят евро. Регина тоже бросила на них взгляд, но свернула к витрине с жемчугом. Мы все тут же подтянулись к этой витрине, и я про себя признала, что у Регины есть вкус. Это был не жемчужный ширпотреб, и даже не дорогое ювелирное искусство. Это были уникальные украшения, имеющие свою историю, ауру, и когда Регина приложила к себе ожерелье, бережно поданное ей хозяйкой, и заглянула в зеркало, у присутствующих вырвался общий «ах».

В мутноватом потрескавшемся зеркале на ножке, стоящем на витрине для того, чтобы потенциальные покупательницы могли полюбоваться собой, отразилась очаровательная смуглая графиня, или герцогиня, из озорства стащившая платье своей фрейлины и сбежавшая сюда, в городок Эз, из родового замка, пройтись по лавкам, потратить смешную мелочь, может быть, схватить острых впечатлений, в последний миг ускользнув от местного повесы — завсегдатая кабачка за углом, которого она решилась подразнить…

И хозяйка, и хозяин в восторге закатили глаза, и им даже не пришлось слишком притворяться. Хозяйка наклонилась и уже достала из-под прилавка красный бархатный футляр, чтобы уложить туда ожерелье, прикрыть папиросной бумагой и вручить Регине. Регина взглядом спросила — «сколько», и хозяйка небрежно черкнула на обрывке бумаги сумму. Я не увидела, сколько, поняла только, что сумма четырехзначная, а Регина издала душераздирающий вздох и медленно, с сожалением опустила жемчужную нитку на витринное стекло.

Хозяйка молниеносно зачеркнула прежнюю сумму и начертала новую, но Регина покачала головой. Взяв у хозяйки ручку, она написала свое предложение, но тут уже головой покачала хозяйка, с точно таким же выражением лица, как у Регины. Мы с замиранием сердец следили за торговой дуэлью, и все, по-моему, страстно желали, чтобы они договорились.

Но соглашение достигнуто не было. Хозяйка, разочарованно покачивая головой, перебирала выставленные в «жемчужной» витрине украшения, одно за другим предлагая их Регине, но та была безутешна, то и дело поглядывая на недоступное ей ожерелье. Хозяин в стороне следил тревожными глазами за женой и за Региной. В магазинчике царил мастерски созданный полумрак, над входом горела толстая деревенская свечка в железном подсвечнике, и блики от пламени свечи окрашивали всю мизансцену сказочным колоритом минувшего времени, в котором жили капризные красавицы, инкогнито посещавшие ювелирные лавки, и придворные поставщики дорогостоящих бирюлек, расплачиваться за которые предоставлялось мужественным покровителям обворожительных красоток.

Но среди нас такого — богатого и мужественного покровителя — не оказалось, и Регина с очередным вздохом, который мог бы растопить сердце любого самого прижимистого денежного мешка, случись он рядом, отвернулась от витрины и посмотрела в сторону выхода. Хозяин с хозяйкой залопотали между собой по-французски с темпераментом, достойным деда-армянина, после чего хозяин метнулся в закрома и вынес, трепетно держа обеими руками, синюю замшевую коробку. На вытянутых руках он протянул коробку к Регине, а хозяйка благоговейно открыла крышку футляра.

Там лежала подвеска. Фу, какая топорная, подумала я в первую секунду. И больше уже так не думала, захваченная какой-то необъяснимой прелестью украшения.

Да, грубая. Да, нелепая. Бесформенная. Корявая жемчужина, вернее — имитация жемчуга, потому что настоящий жемчуг таким огромным быть не может. Размером больше перепелиного яйца, неправильной, вернее — грушевидной, но отнюдь не идеальной формы, она была сделана так искусно, что умудрялась светиться изнутри, даже в этом мрачном помещении. У Регины явственно загорелись глаза. Хозяин аккуратно поставил футляр на витрину, хозяйка постелила на стекло квадратный бархатный лоскут, извлекла подвеску из футляра и опустила ее на бархат. Жемчужина покатилась было по бархату, но благоразумно остановилась на краю салфетки. Хозяин с хозяйкой следили за ней влюбленными глазами. По-моему, им самим так нравилось это украшение, что они в глубине души не намеревались с ним расставаться. Вот и хранили его в закромах, а не у всех на виду.

Регина склонилась над подвеской, а потом подняла на владельцев глаза. Хозяева переглянулись, хозяин еле заметно кивнул, и хозяйка написала на бумажке — «100». И всего-то?! Но Регина медленно покачала головой.

Хозяин порвал бумажку, выбросил в корзину, стоящую под прилавком, и показал Регине растопыренные пальцы: 5.

— Фифти? — равнодушно переспросила Регина.

Хозяин с хозяйкой переглянулись; по-моему, они совсем не понимали по-английски. На помощь пришел Сашка.

— Сенкант? — уточнил он, назвав сумму «50» по-французски.

Хозяева синхронно кивнули. На их лицах, даже в неверном пламени свечи, отчетливо читалось: ай, ладно, торгуем себе в убыток, но девушка уж больно хороша, и пусть носит эту красивую вещь и вспоминает нашу доброту. Регина, как во сне, достала из кошелька полтинник, положила на витрину рядом с футляром. Хозяйка в мгновение ока смела деньги с прилавка, а хозяин, прежде чем закрыть футляр, еще полюбовался на жемчужину. Потом мягко щелкнул замшевой крышкой и вручил футляр Регине. Она царственным кивком поблагодарила, хозяйка бросилась обниматься с ней, хозяин, оттолкнув свою половину, стал целовать Регине руки и жестами изображать свое восхищение ею, Россией, Санкт-Петербургом. Потом Региной снова завладела хозяйка, поглаживая футляр с подвеской в руках у Регины, она улыбалась и повторяла:

— Де Нис авек нотр амур!

— Чего? — обернулась Регина к Сашке.

— Из Ниццы с любовью, — перевел мой муж.

Мы насилу выбрались из этого гостеприимного места и поползли вниз. За углом Сашка остановился:

— Маша, а лягушка? Ты чего про лягушку не спросила?

Я отмахнулась:

— Обойдусь.

На самом деле уже смертельно не хотелось опять лезть вверх по каменным ступенькам, но Сашка развернулся и полез.

— Нет. Как же обойдешься? Мне купили ножичек, Регине — блямбу эту, даже Лене шмоток набрали… Пошли-пошли, купим тебе лягушку.

Я с трудом заставила себя занести ногу на ступеньку. Опять вверх — я не переживу… Мы вернулись к магазину. Но дверь его была наглухо закрыта. Сашка подергал за кованую ручку — заперто. Я потянула его за рукав:

— Пойдем. Это судьба.

Но он все дергал ручку, а потом стал стучать в дверь.

— Куда же они делись? Три минуты назад мы отсюда ушли!

Но магазин будто вымер. Мы еще потоптались на крылечке, заглянули в крошечное окошечко — никаких признаков жизни, будто и не покупали мы там только что подвеску для Регины, будто и не братались с хозяевами, не причмокивали они восхищенно, повторяя: «О, Санкт-Питерсберг!». Странно; я даже засомневалась, не привиделось ли нам это — магазинчик, подвеска, оживленные хозяева? Ведь когда мы шли наверх, магазин был закрыт, совершенно точно. И когда мы сюда зашли, почему-то не было других посетителей, больше никто не входил, хотя за нами спускалась довольно большая группа. Мне показалось, что хозяин чуть ли не запер двери изнутри, чтобы никто им не помешал осчастливить Регину. Неужели в капиталистическом мире имеет место такая ожесточенная борьба за клиента? Но, кроме шуток, складывалось впечатление, будто они открылись на полчаса, только ради нас.

Я удивилась таким своим мыслям. И увела мужа вниз, к машине, где остальные члены нашего коллектива уже били копытами — пора домой.

По прибытии на виллу общим решением было дано сорок минут на оправиться и покурить, а потом Ленка Горчакова постановила всем быть как штык в гостиной, одетыми к обеду и готовыми к дефиле. Дефилировать собрались сама Горчакова и Регина, надо же продемонстрировать, ради чего мы убивались целый долгий день. Все радостно рассредоточились по норам с громкими жалобами на усталость.