Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

Приказчик был грамотен, читал книги и не забывал себя. Немало строгановских денег прилипло к его рукам.

Когда Митрий Зюзя вошел в дом, семья Плотниковых ужинала. Хозяйка поставила на стол деревянную миску жидкой пшенной каши с кусками свинины. Семейство было большое — двенадцать сыновей и две дочери. Старшая дочь на выданье, а самому младшему сынишке едва исполнилось два года.

Плотниковы дружно насыщались, только ложки мелькали в руках.

— Хлеб да соль, Максим Тимофеевич!

— Садись, Митрий, с нами, — кивнул хозяин на лавку. — Подай ему ложку, Матрена, а вы, мелкота, подвиньтесь.

Закончив обед и сытно отрыгивая, хозяин позвал морехода в маленькую горницу наверху, под крышей.

Митрий Зюзя рассказал все, что услышал в харчевне.

— Э-э, растворил подворотню Алешка Демичев, — покачал головой приказчик, — все как есть аглицкие тайные дела обсказал. Кто празднику рад, тот до свету пьян… Ну-к что ж, раз услышал, тебе и с грамотой в Сольвычегодск ехать. Бери новый карбас, четверых мужиков — и с богом. Небось выгребетесь с парусом-то?

— Выгребемся, Максим Тимофеевич.

— Ну-с, с богом, — повторил Плотников, — утром провожать выйду.

Глава девятая

КТО БЬЕТ, ТОТ ЛУЧШЕ, А КОГО БЬЮТ ДА ВЯЖУТ, ТОТ ХУЖЕ

Острогрудый холмогорский карбас, совершив плавание по Северной Двине, опустил парус напротив Благовещенского собора в Сольвычегодске и на веслах стал подходить к деревянному причалу. Как только карбас коснулся бревен, на причал спрыгнул Митрий Зюзя в мягких бахилах, коротком кафтане из грубого серого сукна, подпоясанном красным кушаком. За кушаком торчал длинный поморский нож с костяной ручкой, на голове красовалась высокая войлочная шляпа.

— Ждите меня здесь, ребята, — сказал он гребцам. — С карбаса глаз не спускать, народу воровского в посаде много.

Гребцы привязались к причалу, положили весла и, почесывая руки и лица, полезли в камору досыпать. Сегодня они встали рано, а ночью не давали спать комары. Сетки и костры мало помогали. Гнус возле Сольвычегодска был мельче и кусал злее.

Митрий Зюзя, перекрестившись на церковь, зашагал к строгановским хоромам. Собор Благовещения был недавно построен. Новые краски блистали свежестью, сверкали позолотой кресты. Холмогорец не удержался, зашел в церковь. И раскрыл рот от удивления — такого ему еще не приходилось видеть. В Холмогорах церкви деревянные, Архангельский монастырь на вид был невзрачен. Благовещенский собор начал строить еще Аника Строганов и наказал денег на него не жалеть.

«Велик тот бог, которому такие дома строят», — подумал приезжий, рассматривая дорогое убранство храма.

Собор выглядел величественно и, казалось, непоколебимо врос в землю. Узкие, в решетках окна делали его похожим на крепость. От реки он виделся узкой стороной и стоял как башня. Несколько белоствольных березок украшали собор, делали его ближе, понятнее.

В харчевне близ собора холмогорец выпил чашу горячего сбитня.

— Холодно у вас, — сказал он, поеживаясь.

Хозяин, несмотря на лето, сидел, накинув овчину на плечи.

— Сыростью с реки несет, — отозвался он. — А ты отколь, молодец, сам-то?

— Из Холмогор, к именитым купцам, к Строганову Семену Аникеевичу послан.

— К Строганову? Богатые купцы, и сказать нечего. Церковь какую отстроили, и в Москве, пожалуй, такие-то не скоро сыщешь. А хоромы? Посмотри, город какой, стены, башни. У царского воеводы куда плоше. На всей русской земле царь всем заступа и милостивец, а у нас — купцы Строгановы.

— Зачем купцам такой город?

— На башнях дозорные для бережения от пожаров и людишек, они оповещают на работу. А ежели сибирский хан к городу подойдет, тогда на этих стенах стрельцы стоят и пушки палят. Оружия у Строгановых много, не на одну тысячу людей. И наш царь-государь Строгановым верит. С одной стороны, Строгановы наши заступники и оборонители, без них в здешних местах жить опасно, а с другой… — Хозяин помолчал. — Царь в Москве сам по себе, а Строгановы здеся — сами по себе. Кого возлюбят купцы, тому и рай не надобен, а ежели на кого зло держат, тому лучше на свет не родиться. На дворе у них место такое есть, где неугодных батогами бьют, кровью все залито. Сюда слышны вопли ихние, уши прижмешь и молчишь. И народишко здеся, возле Строгановых, собрался голь да рвань, и ноздрей-то у многих нет… Люди нужны для походов в Сибирь да на варницах, вот и держат их Строгановы.

Митрий Зюзя выпил еще одну чашу сбитня, заплатил и стал прощаться с хозяином.

— Смотри не пересказывай того, что у меня слышал, — предупредил хозяин, поправляя сползший с плеч полушубок, — плохое про Строгановых здеся, в их вотчине, говаривать опасно… У Строгановых будешь, смотри не скажи супротивного слова. Гляжу я, у тебя спина больно прямая и вольного духу много. Строгановы того не любят.

— Спасибо за упреждение. — Холмогорец надел шляпу и вышел на площадь.

Он теперь по-новому оглядел стены строгановского кремля.

У ворот мужик остановился, очистил с бахил грязь и позвонил в небольшой колокол, висевший на воротной башне. Веревка от колокола свисала у калитки.

На звон вышел рослый молодец, вооруженный и саблей и пищалью:

— Что тебе, парень?

— Гонец от холмогорского приказчика Плотникова к Семену Строганову.

— Строгановы именитые люди, их царской милостью приказано величать с «вичем».

— К Семену Аникеевичу Строганову, — поправился гонец.

— Самого как звать?

— Митрий Зюзя.

Стрелец окинул внимательным взглядом холмогорца.

— Подожди.

Позванивая оружием, он ушел, прикрыв за собой калитку.

«Вот тебе и купцы Строгановы, — подумал Митрий Зюзя. — У нас в Холмогорах у воеводы порядки проще». Он посмотрел на восток. Там темнели леса, за лесами лежал Каменный пояс. За ним — великая Сибирь. Зюзя вспомнил про походы Ермака Тимофеевича с дружиной, про славные победы, про несметные силы сибирского князя. Вспомнил свои походы в Мангазею…

— Проходи, — открыл калитку стрелец. — Что, про милую вспомнил? — зыкнул он. — Проходи, говорю.

Митрий Зюзя вернулся на сольвычегодскую землю и шагнул на строгановский двор.

— Иди за мной.

Митрий шел за стрельцом, внимательно осматриваясь по сторонам. Прямо перед ним высился деревянный замок купцов Строгановых в три жилья, с двускатной крышей и круглой башней справа. В разных местах двора стояли амбары для товаров, небольшие избушки и чуланы, где жили строгановские слуги. Весь двор был вымощен деревянными плахами из вековых кедров. Только в одном месте виднелась земля, и на ней росла высокая ель.

У входа в хоромы Митрия ждал слуга в красном кафтане и красных козловых сапожках. По многим переходам и лестницам повел слуга Митрия. Они миновали несколько горниц. Такого богатого убранства Зюзе не доводилось видеть. Горницы были украшены коврами, иконами. С потолка свисали серебряные паникадила. На столах и подоконниках стояли тяжелые подсвечники, либо кованые железные, либо серебряные. Кабинет Семена Аникеевича поразил огромными размерами и великолепием. Одну из стен занимали книги, уставленные на дубовых резных полках, другую сплошь занимали иконы. Еще две стены были увешаны оружием… С потолка свисали четыре маленьких корабля, построенных напоказ еще при Анике Строганове. На них были подняты все паруса, а по бортам грозно глядели пушки. В комнате было тепло и тихо.

Митрий тронул высокую печь, крытую синими изразцами с цветами и травами, и отдернул руку. Печь была очень горяча.

— Замерз, молодец? — услышал он насмешливый голос.

Повернув голову, Зюзя увидел в противоположном конце кабинета высокого старика с белой козлиной бородкой. Он мягко ступал в меховых туфлях, опираясь на плечо рослого парня годов эдак двадцати.

Десять лет назад Семен Аникеевич был полным человеком, а сейчас похудел, кожа на лице отвисла складками. Как и отец его, Аникей Федорович, он стал прихрамывать на правую ногу. Семен Аникеевич любил поесть и выпить и, по возможности, избегал постной пищи. В этом он не походил на своего отца, свято соблюдавшего посты, а в последние годы жизни вкушавшего только постное.

Характер у Семена Аникеевича был жестокий, работных людей и слуг наказывал он за всякую мелочь. Был вспыльчив, часто несправедлив и противоречий не терпел вовсе.

При разделе сольвычегодского и пермского наследства после смерти отца Семен Аникеевич обобрал своих ближних. Обиженные братья пожаловались царю Ивану. По царскому указу Семена Аникеевича «головою», со всем имуществом и людьми, велено «выдать» братьям. На некоторое время его отстранили от управления вотчинами, но потом братья помирились, и все стало на прежнее место. Семен Аникеевич был смелым предпринимателем и увертливым купцом и дела, за которые брался, вел всегда с прибылью.