Агентство «Томпсон и К°» - Жюль Верн

Как обычно, большинство одержало верх, и колонна тронулась в обратном направлении. Вниз пошли быстрее. В два часа туристы прибыли в деревню, через которую проходили при подъеме. Здесь, как объявил Томпсон, предполагалось пообедать.

Даже самые доверчивые не поверили в возможность осуществления этого плана, когда вошли в убогое селение, едва насчитывающее дюжину лачуг. Непонятно, как Томпсон надеялся найти здесь пищу для ста двадцати семи человек, изнемогающих от голода. Впрочем, можно было предположить, что у него и на этот раз не было никакого плана и что он рассчитывал только на удачу.

Караван остановился на тропинке, посередине деревенской улицы. Ослов, погонщиков, туристов сейчас же окружили свиньи, собаки, дебильного[64] вида дети, число их делало честь легендарной плодовитости азорских женщин.

Беспокойно оглядевшись, Томпсон принял решение. Позвав на помощь Робера, он направился к самой большой лачуге. У ее входа человек, по виду напоминающий разбойника, наблюдал непривычное для него зрелище. Роберу удалось объясниться с этим крестьянином не без труда. В конце концов Томпсон объявил, что обед будет через час.

Все возмущенно зароптали. Это уж слишком. Но Томпсон, используя свое красноречие, умел убеждать. Он не скупился на самые лестные комплименты, на самые изысканные любезности. Подождать нужно всего лишь час. Он заверял, что обед будет готов в три с половиной часа.

Крестьянин, с которым договорился Томпсон, исчез и вскоре вернулся в сопровождении двух мужчин и пяти женщин. Они вели животных. Туристы обратили внимание на украшенную изящными рогами корову. Рост ее не превосходил восьмидесяти сантиметров, то есть размера большой собаки.

— Корова породы корво,— объяснил Робер.— Остров специализируется на разведении этой породы.

Стадо и люди исчезли в лачугах, и через час обед действительно подали.

Это был ни на что не похожий обед.

Лишь немногие могли поместиться в доме. Остальные расположились на свежем воздухе — кто за большим камнем, кто на пороге. Всем положили на колени тыквенные половинки, заменявшие тарелки. Рассчитывать на вилки и ножи, естественно, не приходилось.

Глядя на эти приготовления, Саундерс про себя радовался, у него поднималось настроение. Ну разве это мыслимо, чтобы такая уважаемая публика терпела подобное? Конечно, последуют недовольства, протесты…

И действительно, непродуманность действий, безответственные импровизации Главного Администратора начинали вызывать недовольство пассажиров.

Робер понимал, какому испытанию подвергает Томпсон терпение своих клиентов. Можно ли предлагать такую трапезу состоятельным бюргерам[65], привыкшим к комфорту, и богатым изнеженным дамам? Но в отличие от Саундерса его эта ситуация не радовала. Он по мере своих возможностей старался как-то исправить просчеты шефа.

Обойдя лачуги, Робер отыскал более или менее приличный стол и несколько скамей. С помощью Роже он перенес все в тень кедра. Продолжив поиски, молодые люди достали вилки, посуду, ножи, три оловянных прибора. Невиданная роскошь! Через несколько минут сестры Линдсей сели за весьма оригинально сервированный стол.

Двух французов вознаградили за это полные благодарности взгляды. Избавляя своих спутниц от необходимости есть руками, они спасали американкам более чем жизнь и ничего за это не требовали. Собственная находчивость доставляла им необыкновенное удовольствие. Заразившись весельем Роже, Робер отбросил свою обычную сдержанность и непринужденно сел за стол.

И вот обед начался, если только можно употребить такое выражение. Повара превратились в живописных официантов, которые, обходя прихотливо рассевшихся туристов с огромным глиняным горшком, наполняли тыквенные тарелки каким-то сомнительным варевом, обильно сдобренным пряностями. По мнению поваров, пряности отвлекали внимание гостей от слишком простого, резкого вина. Другие деревенские официанты подавали ломти хлеба, гигантские размеры которых приводили в ужас даже обладателей самых крепких желудков.

— Это край хлебного изобилия,— объяснил Робер в ответ на эмоциональную реакцию Элис.— Каждый крестьянин съедает его в день не меньше двух фунтов. Одна из местных поговорок гласит: «Ешь все с хлебом — и будешь здоровым».

Европейские желудки мало приспособлены для такой еды. Пережевывая грубое тесто из маисовой[66] муки, многие путешественники молча выражали протест, что было видно по их лицам.

Сестры Линдсей и их спутники восприняли приключение с обедом весело. Стол сиял белизной тарелок и создавал атмосферу деревенского праздника. Молодые люди веселились от души, и Робер совсем забыл о своих обязанностях гида. Он стал таким, каким и был — живым и обаятельным. Но, к несчастью, в то время как он бессознательно забыл о возложенной на него служебной ответственности, она неумолимо напоминала о себе. Незначительное обстоятельство вернуло его к реальности.

За рагу последовал салат. Конечно, сейчас не время было привередничать, но это несъедобное, несмотря на уксус, которым было приправлено, блюдо возмутило гостей. И Робер, по требованию Томпсона, стал выяснять у крестьянина, что это такое.

— Это салат,— ответил тот убежденно.

— Но он очень жесткий, ваш салат,— возразил Робер.

— Жесткий? — удивился крестьянин.

— Ну да, жесткий, неудобоваримый.

— Не знаю,— возразил туземец, пытаясь понять собеседника,— я не нахожу его жестким.

— Ах, не находите? Но он к тому же и несоленый.

— Нет, посолен морской солью. Салат лежал в ней долго.

— А для чего? — полюбопытствовал Робер.

— Чтобы отбить горечь.

— Должен вас огорчить, горечь осталась.

— Это потому, что он не отмок как следует.

Больше от этого пня ничего нельзя было добиться. Приходилось подчиниться обстоятельствам. Гости набросились на маисовый хлеб, и, вопреки всем сомнениям, многие британские едоки даже сочли, что его мало.

У вернувшегося к своим обязанностям Робера веселье как рукой сняло. Он закончил обед в одиночестве, замкнувшись в своей обычной отчужденности.

В четыре с четвертью часа караван продолжил путь. Ослам волей-неволей приходилось ускорять шаг. Спуск по извивающейся тропинке был стремительным. Держа ослов за хвосты, погонщики неслись по крутому скользкому склону. Дамы и даже мужчины не раз проявляли беспокойство. Один только Пипербум сохранял невозмутимость. Поглотив огромное количество пищи и не высказав никакого неудовольствия, он мирно покачивался на двух ослах. При таком комфорте он презирал все другие трудности дороги, и, как бы аккомпанируя его хорошему настроению, над ним непрерывно висело облако сигарного дыма.