Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием отечественной и заграничной войны с 1812 по 1814 год - Федор Глинка

Дрезденская дорога очень неширока; но везде, где грунт не песчан, вымощена камнем. Сколько трудов!

Если б какая-нибудь волшебница захотела потешить вас и выдвинуть на дорогу, по которой будете ехать, как можно более господских домов, прекрасных городков, садов, прелестных деревень, картинных видов, то все это не было бы лучше Дрезденской дороги.

Поздно вечером приехали мы в Бауцен, также очень красивый город, имеющий более 5000 жителей. Граждане встретили генерала приветствием и прекрасною музыкой. Бауцен имеет 500 человек городской гвардии.

2 апреля

Сегодня поутру является к нам городской гвардейский солдат, в зеленом мундире, и просит очень учтиво, чтобы отпустить четырех лошадей, которые привезли вчера чемоданы наши; а на место их вызывается представить нам тотчас свежих, которые уже заготовлены в городе. Было ль бы кому дело до обывательских лошадей в другой земле?

В Польше, например, об них совсем бы забыли, надобно самому кричать и требовать; а без того лошади и подводчик прежде умрут с голоду, нежели их переменят. А здесь солдаты обходят нарочно все квартиры и везде сами переменяют лошадей. Какая заботливость! Какой порядок! Нет ни ссор, ни взяток, ни притеснений. Солдат, так много заботящийся о пользе и спокойствии гражданина, заслуживает уважения, хотя б и никогда не был на поле сражения.

В Саксонии теперь нет ни короля, ни министров: они все уехали; а все и без них идет так хорошо! Во всем такой удивительный порядок! Отчего бы это? - Об этом надобно писать пространные рассуждения; главная же причина есть та, что всякий твердо знает должность свою и привык исполнять ее. Порядок в государстве то, что маятник в часах.

Каково нам здесь теперь?

Климат лелеет нас. По прекрасной дороге, среди прелестных видов, под пением птиц, едем далее и далее вперед. Нас встречают, как избавителей. Входишь в дом, на квартиру, - все готово. Добрые хозяева принимают нас, как любезнейших гостей. Неотступно спрашивают: что угодно есть и пить; в котором часу прикажешь завтра будить себя; какой приготовить завтрак и на сколько особ? В комнатах все так порядочно, чисто! Прелестная хозяйская дочь играет на фортепиано, на гитаре, поет, показывает свой альбом и рисунки - и вдруг потом очутится на кухне, помогает готовить кушанье. Таковы немки! У нас это странно, но к ним очень пристало: это делает прекрасных еще прелестнее. В самом деле, в Саксонии нет почти женщины, которая не была бы прекрасна, если не лицом, то стройностью стана и множеством приятностей. Здесь пришлось к слову и нельзя не заметить, что предки наши, коренные русские, воспитывая дочерей своих в чистоте нравов и страхе божием, приучали их с молодых лет заниматься хозяйством, заведывать всем домом, избегать праздности и быть всегда в трудах. Прежде всякий надеялся найти в жене своей верную подругу, домовитую хозяйку и нежную детям мать; а теперь?..

В Бауцене течет Шпрее еще в младенчестве, ручейком; исток ее в Богемии; а в Берлине имеет она красу и величие реки. Почти во всей Саксонии на каждый квадратный миль считается по 4000 жителей; каково население!

Наши заниматели квартир уже в Дрездене. Некоторые из адъютантов едут прямо в Дрезден. Иду сейчас просить у генерала позволения ехать туда же. Хочу взглянуть на столицу Саксонии прежде, нежели придут в нее войска и суеты.

Апреля 23, поутру рано. Дрезден

"Дрезден, Дрезден хочу я видеть!" - сказал я вчера сам себе; сел на быстрого донца и помчался вместе с другими по прекрасной дороге в столицу Саксонии. Перо и кисть выпадут из рук, если станешь описывать ближайшие окрестности Дрездена. Чтоб иметь о них понятие, представь, что сам Робертсон, со всею своею фантасмагориею, летит пред тобою и раздвигает одну за другой прелестнейшие картины. Вот прекрасная роща! Вот тучная, свежая долина! Вот пространное зеркало воды, спокойно лежащее на шелковой зелени луга! Вот овраг глубокий: берега его круты и скалисты, он наполнен прекраснейшими плодовитыми деревьями. Как восхищает здесь природа своею величественною угрюмостию, священною мрачностию; но искусство закралось в ее святилище: оно провело дорожки - и они белеют; постлало цветущие ковры зелени и они улыбаются; разбросало по речкам и ручейкам красивые мостики - и они очаровывают взор! Прибавь к этому дворцы, палаты, в древнем и новом вкусе, - и будешь иметь, хотя очень темное, понятие об окрестностях Дрездена, великолепному саду подобных. При въезде в город нет ни огромных старинных ворот, ни черных башен, ни стен, ни валов. Мы вошли в Нейштат гуляючи, как в Летний сад. Светлая луна, как будто любуясь прекрасною столицею, смотрела на нее полным лицом и щедро рассыпала серебряные лучи свои. Широкие улицы, дома, одни других прекраснее, и длинные аллеи каштановых и вишневых дерев манят нас к себе. Прелестная Эльба издали улыбается. Подходишь ближе - и слышишь шум и ропот ее: она жалуется на жестокость французов, сорвавших самые лучшие перла из ее ожерелья. Вот этот удивительный мост! Из дикого гранита, на высочайших сводах, с железною решеткою. Сколько Эльба украшает окрестности Дрездена, столько мост сей украшает Эльбу. Но время кончить: кладу перо; едем встречать войска. Прощай!

Дрезден. Картинная галерея

Наконец и я увижу то знаменитое собрание картин, о котором так много писали иностранные и даже русские путешественники; которое известно в Европе, славно в Германии и не напрасно обращает на себя внимание знатоков. Вхожу, изумляюсь; восхищен; рассеян... Сколько изящного! Сколько поучительного для художников! Сколько редкого для знатоков! Сколько прекрасного, поразительного для всякого, кто имеет глаза!.. Придя в себя от удивления, спешу рассматривать не по очереди, не по порядку, а просто, что больше приглянется. Вот ближе всех к нам какая-то историческая картина, завешенная куском прозрачной кисеи. Чтоб лучше рассмотреть ее, один из моих товарищей хочет вскрыть занавеску, но - она нарисована, и, право, можно обмануться: так живо!.. Это работа Конто-ди-Ротара. Он рисовал что-то историческое - не удалось, поленился поправить - и набросил занавеску. Такие картинки называются игрушками в живописи, как триолеты в стихотворстве. Но великое дарование сего живописца открывается в полном блеске вот здесь. Хотите ли видеть новорожденного Христа, видеть умиление, с каким невинная дева Мария, чудесно ставши матерью, смотрит на божественного младенца; видеть удивленного и благоговеющего Иосифа: все это здесь в картине Конто-ди-Ротари. Вообще все превосходно; но что удивительно, неподражаемо, - это сияние светлого нового месяца. Так! Первая Луна, явившаяся по сотворению мира, конечно, не была светлее этой.

Посмотрите только, как прелестно сияет этот полумесяц с голубого эфира сквозь густую зелень листьев, из которых каждый особо различным образом посребряется! Он светит чрез лицо Иосифа, прямо на младенца. Что это за сияние! Как описать его вам? Не знаю. Стою пред картиной - восхищаюсь; ухожу - дивлюсь и сам себе не верю, точно ль видел я это на холсте.

Надобно думать, что живописец, может быть с помощию какой-нибудь благодетельной волшебницы, в прекраснейшую летнюю ночь схватил несколько самых прелестнейших лунных лучей, рассыпал их по картине и приковал к холсту: красками, право, кажется, нельзя сделать такого чуда. Это точно тихий небесный сребро-палевый свет луны. Он превосходит пылание фосфоров в темноте ночной. Смотрите сами, как он все украшает, какую прелесть прядает картине! Иосиф, у которого лучи его скользнули по лицу, становится величествен; Мария, которой они коснулись, - небесною, святою супругою божества. Младенец мог бы казаться сыном человека; но эти лучи обоготворяют его. Дитя, погруженное в столь чудесное серебряное зарево - есть божество! Оно прекраснее самих ангелов, которые, спорхнув с неба, парят и плавают над ним в лиловом отливе. Таково-то искусство освещать картины: оно есть душа их. "Кто не видал Корреджиевой "Ночи", тот может иметь о ней понятие, смотря на эту картину". Так сказал нам один из надзирателей. Какова же должна быть "Ночь" Корреджиева?

Хотите ль видеть, как Людовик XIV езжал прогуливаться, на охоту, или, окруженный своими полководцами, министрами, придворными, великими художниками, славными авторами своего века и прекрасными женщинами, входил в покоренные им города? Взгляните только на картины Вандернейлена, который всегда сопровождал этого государя во всех его подседах. Смотрите, какое множество лиц: но каждое у своего места, каждое имеет свои собственные черты; и все так хорошо окончено, так искусно выработано!

Здесь веселая толпа фламандских крестьян; да у них какой-то праздник. Как живы, выразительны их лица! Какое простодушие! Какая беспечность! Им ни до чего дела нет. Кажется, что кубки их наполнены водою из Леты - пьют и обо всем на свете забывают! Вот тучные, зеленые луга, каких я мало видывал. Вот хоровод девиц и молодых людей; они пляшут, я это вижу; они и поют: послушаем. Но это ведь картина; голосу не может нарисовать и сам Теньер, который так превосходно рисует фламандцев.