Сто тысяч франков в награду - Жюль Лермина

— Этому крестьянину ввиду защиты ваших интересов лучше было вообще не приходить ко мне.

— А Аврилетта?..

— Аврилетта лишилась рассудка.

«Аврилетта — сумасшедшая? Как такое возможно? Новое горе! Элен убита! Аврилетта сошла с ума!» — крутилось в голове у Давида. Несчастный, шатаясь, вышел из кабинета следователя. Тогда-то у него и зародилась мысль о самоубийстве. В коридоре, по которому он шел в сопровождении двух жандармов, было настежь открыто большое окно. В один миг вся жизнь пронеслась у него перед глазами: густые леса, где он бродил, произнося имя той, которую тайно любил; прогулки с двумя дорогими сердцу друзьями. Затем ему пригрезилось бездыханное женское тело… Казалось, смерть манила его к себе. Повинуясь бессознательному чувству, он бросился вперед так быстро, что охранявшие его жандармы не успели его удержать. Давид вскочил на подоконник и прыгнул вниз…

Сильвен, входивший во двор здания суда, видел, как его бедный друг упал на мостовую с высоты шести метров. Испустив неистовый крик, крестьянин подбежал к музыканту, неподвижно лежавшему на мостовой. Вокруг них начала собираться толпа — жандармы, адвокаты, сторожа и просто зеваки. Сильвен, схватив несчастного на руки, прижал его окровавленную голову к своей груди.

— Доктора! — кричал он. — Ради Бога, доктора!

Давид был еще жив. Из его груди вырывались хрипящие звуки, и все тело билось в конвульсиях. Из толпы стали доноситься крики:

— Бедный малый! Это не преступник, а жертва!

— Виновны те, кто довел его до такого отчаяния!

— Убийца своей жизнью не жертвует!

Все разом усомнились в том, что Давид совершил преступление. Вдруг народ расступился, чтобы дать дорогу графу Керу.

— Ах, это вы, граф! — вскрикнул Сильвен. — Полюбуйтесь тем, чего вы добились!

Сразу после того, как Сильвен ушел, графа вызвали в суд. Только вызов судебной власти мог заставить его выехать из дома. И судьбе было угодно, чтобы он стал свидетелем этой трагедии. Мы уже говорили, что граф Керу, сам того не осознавая, сочувствовал Давиду. Если умом капитан обвинял юношу, то сердце, напротив, заступалось за него. Увидев окровавленного молодого человека, графу представилась Элен, тоже при смерти и вся в крови. Господину Керу казалось, что призрак убитой восстал против обвинения Давида. И граф, опустившись на колени перед молодым музыкантом, залился слезами.

Доктор, прибывший на место трагедии, осмотрел грудь и голову пострадавшего, на которой зияла страшная рана. Сильвен молча ожидал вердикта.

— Носилки! — наконец прокричал врач, поднимаясь с колен.

Судебный следователь, которому доложили о случившемся, поспешил к обвиняемому.

— Он будет жить? — спросил он у доктора.

— Сейчас я ничего не могу сказать, — ответил тот. — Прежде всего его нужно доставить в больницу.

Следователь отдал необходимые приказания, и тотчас появились носилки. Господин Люссер очень волновался. Он на самом деле был честным человеком, и это происшествие потрясло его до глубины души. Следователь спрашивал себя, нет ли здесь и его вины. Не зашел ли он слишком далеко? Несмотря на уверенность в том, что он руководствовался уликами, свидетельствовавшими против обвиняемого, господин Люссер опасался, что шел по ложному пути.

Больного уложили на носилки. Казалось, жизнь покинула его. Граф Керу, следователь и Сильвен отправились вслед за носилками. Спустя несколько минут все трое присутствовали при первой перевязке, сделанной доктором. Никто из присутствующих не решался обратиться к нему с вопросом. Наконец, окончив перевязку, он подошел к ним и обратился к господину Люссеру:

— Состояние больного внушает серьезные опасения. Рана на черепе глубока и затронула мозг. Это еще не все: его левая рука сломана.

— Бедный Давид! — вырвалось у графа Керу.

Сильвен посмотрел на него с укором.

— Доктор, — спросил граф, — можете вы, по крайней мере, ручаться, что он не умрет в течение следующих нескольких часов?

— Кризис случится ночью, — ответил тот, — и если его последствия окажутся неблагоприятными, то печальная развязка наступит не раньше двух или трех часов утра.

— Благодарю вас, — сказал граф и, обращаясь к Сильвену, прибавил: — Не покидайте его ни на минуту! Если он очнется, то должен видеть рядом друга. Что касается меня… — Он обратился к господину Люссеру: — Будьте так добры, уделите мне немного времени.

— Я к вашим услугам, граф.

— Вспомните прошлое! — воскликнул Сильвен. — Вспомните, что она всегда любила его как брата…

— Я ничего не забываю, — ответил граф Керу. — Положитесь на меня, теперь мы откроем истину.

Капитан подошел к постели, на которую положили Давида, и долго смотрел на бледное и безжизненное лицо несчастной жертвы.

— Бедный Давид! — прошептал он.

— Господин следователь, — сказал Сильвен, — не полагаете ли вы, что можно освободить моего бедного друга из-под стражи? В том положении, в котором он теперь находится, опасаться нечего. Но, если Давид, очнувшись, увидит, что он свободен, он почувствует значительное облегчение.

— Не беспокойтесь об этом, я отдам нужные приказания.

Граф Керу подошел к следователю:

— Пойдемте, господин Люссер, я должен немедленно с вами поговорить.

И они вышли. Сильвен, устроившись в изголовье кровати, прошептал:

— О боже! Неужели моему другу не выжить?

XIV

Беседа графа со следователем длилась долго. Господин Керу умолял господина Люссера рассказать ему обо всем, что происходило с тех пор, как арестовали Давида. Следователь согласился и показал протоколы допросов обвиняемого. Господин Люссер не скрыл и того, что Сильвен свидетельствовал в пользу музыканта и что неправдоподобность его показаний была доказана сумасшествием Аврилетты.

— Я понимаю, — говорил Люссер, — как вас взволновали последние события. Признаться, я и сам усомнился в виновности Давида, но человеколюбие не должно брать верх над соображениями справедливости. Искренне жалея несчастного, я задаю себе вопрос, не служит ли попытка самоубийства верным доказательством его вины? Не был ли этот поступок вызван угрызениями совести?

Граф Керу, внимательно выслушав следователя, сказал:

— Вы рассуждаете как представитель правосудия, это ваше право, даже ваша обязанность. Но позвольте мне, вовсе не из желания переубедить вас, представить вам новый взгляд на эту таинственную драму. Как и вы, я разделял общее мнение и считал Давида убийцей. Я не пытался проникнуть дальше того, что лежало на поверхности. Теперь же я начинаю опасаться, что преждевременно осудил этого человека. Строго говоря, против Давида свидетельствует только одна улика — письмо, найденное у него в комнате. Даже если допустить, что оно действительно было написано ему, как это доказывает, что он совершил убийство? Между злобой отвергнутого любовника и убийством — целая пропасть! Слишком поздно, скажете вы, и я соглашусь, но признаюсь, слова Сильвена…

— Как? — прервал его Люссер. — Может ли быть, чтобы такой серьезный человек, как вы, верил подобным бредням? Ночным призракам, подземным ходам, таинственным вампирам?..

— Да, я не спорю, все это очень странно, тем не менее внутренний голос подсказывает мне, что виновен не тот, на кого мы думаем. Когда я увидел этого несчастного, окровавленного и при смерти, эти черты лица, в которых запечатлелось страдание, я не мог не вспомнить о том дружеском участии, которое до самой последней минуты покойная Элен питала к Давиду.

Разговор в таком ключе длился еще долго, и когда собеседники, наконец, расстались, наступила ночь. К чему они пришли, мы скоро узнаем. Прежде чем уйти, граф Керу еще раз со стесненным сердцем зашел в больницу. Капитан боялся услышать о смерти Давида, приговор которому он собственноручно подписал. Когда он вошел в палату, где лежал больной, Сильвен, склонившись над головой Давида, казалось, прислушивался к его едва слышному шепоту. Заметив графа, Сильвен обратился к нему:

— Ваше сиятельство, именем той, которая была для вас так дорога и которую Давид не переставал уважать, клянусь вам, что он никогда не замышлял ничего дурного против ее жизни. В эту минуту, когда он так близок к тому, чтобы предстать перед судом Всевышнего, Давид не решился бы осквернить свои уста ложью. Подойдите же к нему и поговорите с ним так, как вы это делали прежде. Лихорадка, пробудившая в нем жизнь, позволит ему услышать вас и ответить.

В голосе Сильвена звучала какая-то необычайная торжественность. Граф Керу с бьющимся сердцем подошел к постели, на которой, запрокинув голову, завернутую в окровавленные компрессы, лежал Давид. Граф взял его за руку и дрожащим голосом произнес:

— Давид!

Больной что-то простонал, и губы его зашевелились. Граф наклонился, и Давид увидел его лицо. Глаза больного загорелись, и, повернувшись к графу, он еле слышно прошептал: