Сиреневый ветер Парижа - Валерия Вербинина

Улыбка моментально исчезла с лица толстяка, словно контора, в которой он брал ее напрокат, обнаружила, что платеж просрочен, и срочно затребовала ее обратно. Саразен весь подобрался: в глазах хмыря-администратора определенно мелькнула та особая искорка, которая выдает человека с головой. Саразен называл ее искрой правды и объяснял, что когда человек еще не придумал, как соврать, он чаще всего принимает решение все-таки соврать и попадается на этом. Лично у него сомнений не было: толстяк узнал Веронику.

– Никогда ее не видел, — фальшиво просипел толстяк, овладев собой.

Саразен вздохнул, оглянулся на Лероке, положил фотографию в карман, после чего схватил толстяка за волосы, прижал его голову виском к стойке и стал отвешивать свободной рукой щелчки по носу и по лбу, менторским тоном приговаривая: «Лгать нехорошо». Это, конечно, было не очень больно, но чрезвычайно унизительно и крайне неприятно. Лероке вынул из кармана зубочистку и, честно используя ее по назначению, посматривал, не идет ли кто. Когда толстяк проявил в достаточной мере все признаки покорности, уважения к закону и готовности с ним сотрудничать, Саразен слегка ослабил хватку.

– Она была здесь?

– Да! — простонал его собеседник. — Да!

– Когда?

– Да она только заходила к кому-то… не помню, к кому… Ай! — взвизгнул толстяк, потому что Саразен пребольно щелкнул его по лбу. — Я вам правду говорю! Я же не могу уследить тут за всеми…

– Врешь, — объявил Саразен.

И по затравленному взгляду толстяка понял, что попал в точку.

– Она тут ночевала? — продолжал гнуть свою линию Лысый Череп.

Администратор позеленел.

– Ну…

– Да или нет?

– Хорошо-хорошо, я скажу! — сдался толстяк. — Она… да, ночевала, да.

– Под какой фамилией? — безжалостно спросил Саразен.

– Я…

– Ты видел ее документы или нет?

– Да при чем тут я, — возмутился администратор, — ее Армен привел! У которого кафе через две улицы… Сказал, что она с парнем своим поссорилась, у него ее документы остались… Типа надо помочь, не на улице же ей ночевать? А что она такого сделала? Нелегально находится во Франции, что ли?

– Откуда этот Армен ее знает?

– Она к нему в кафе зашла, у нее вид был совершенно потерянный. Так он мне сказал… Она вроде как из России… по-французски говорит сносно, но с акцентом…

Саразен и Лероке обменялись быстрым взглядом.

– Ладно, ты ей предоставил комнату, что дальше?

– Ничего. Она спала почти до десяти, а у нас с десяти считается уже новый день. За вторые сутки она платить не стала, ушла со своей сумкой. Напоследок спросила, где тут почта.

– Она была одна?

– Одна, одна, богом клянусь!

– Вот видишь, — заметил комиссар, — общение со мной явно идет тебе на пользу. Не прошло и пяти минут, как ты уже вспомнил, что есть Бог, верно?

– Ага, — пролепетала жертва произвола, затравленно глядя на своего собеседника.

– Покажешь нам, где именно она останавливалась?

– Конечно, это на втором этаже. Я вас провожу.

– То-то же, — назидательно сказал Саразен. — Лероке, вызывай бригаду.

Через полчаса в маленькой комнатке все было перевернуто вверх дном. Работали дактилоскописты, сновали коллеги Саразена. В соседних комнатах допрашивали постояльцев.

– Отпечатки пальцев?

– Полно, шеф, но не ее.

– Черт!

Саразен сел на кровать.

– Посмотрите, что я нашел.

Лероке продемонстрировал оторванную обложку от тома Ленина. Другой агент, заглянувший в уборную, обнаружил на стенках унитаза клочки бумаги.

– Похоже, это одна и та же книга, шеф.

Отыскался и футляр от очков.

– Ее?

– Может быть.

– На экспертизу.

– А вот тут есть отпечатки пальчиков Вероники Ферреро, но нечеткие, — подал голос эксперт.

– Простите, вы бы не могли подняться?

Саразена согнали с кровати. Он пересел на тумбочку. На покрывале обнаружили два темных волоса.

– В лабораторию.

– Проверить на ДНК?

– Проверьте.

Агент Блондель обратил внимание на следы на полу.

– Смотрите, шеф. Похоже, что тумбочку перетаскивали к двери.

– Детский сад, — фыркнул комиссар.

– Так точно, — согласился агент. — Но следы совсем свежие.

Вернулся второй агент, которого Саразен послал на почту.

– Ее там не было. Служащие абсолютно уверены. Я опросил их всех.

– Интересно, на кой черт ей почта? — спросил Саразен. — В наши дни письма пишут только старики, все остальные пользуются Интернетом. — Он поднялся. — Так, ребята, продолжайте работать, а я пойду займусь этим Арменом. Лероке!

– Иду, шеф. Я тут подумал…

– Что?

– Да по поводу почты. Может, она ждала письмо или посылку? Скажем, до востребования? — высказал предположение Лероке, когда они уже вышли из «Веселой устрицы».

– Маловероятно. Она же даже не знала, как туда пройти. — Саразен почесал нос. — Я распорядился оставить на почте нашего человека, на всякий случай, но нутром чую: это бесполезная трата времени.

– А до почты она не дошла, потому что ее спугнули в магазине, — продолжал фантазировать Лероке. — Годится?

– Нет. Концы не сходятся. И больше всего меня смущает то, что она подпустила к себе типа с оружием.

Концы и в самом деле не сходились.

Глава тринадцатая

Из всех представителей рода человеческого самый опасный — одинокая женщина без дома и друзей.

Сегодня наконец-то все закончится. Я — полноправная гражданка своей страны, и мое посольство должно мне помочь. Разумеется, узнав мою историю, наши представители помогут мне вернуться домой, потому что оставаться во Франции и давать показания по двум убийствам и одному покушению на убийство мне вовсе не улыбается.

Поэтому я вышла из метро в центре Парижа, включила мобильник Ксавье и стала названивать в посольство. Номер я нашла в толстенном телефонном справочнике, который лежит в каждой телефонной будке.

Сразу же скажу, что я истратила кучу времени, и все зря. Меня футболили от одного сотрудника к другому и, едва я намекала, что попала в затруднительную ситуацию, голоса на том конце провода становились на десяток градусов холоднее. Наконец меня уведомили, что будет лучше всего, если я обращусь к товарищу Пивоварову. Товарища Пивоварова на месте не оказалось — он ушел на обеденный перерыв. Почему-то я не сомневалась, что этот обеденный перерыв продлится до самого вечера, и от злости отключила телефон.

Затем я подумала о временном убежище, где смогу передохнуть, сделать что-то со своими волосами и подготовиться к визиту в посольство. Мне уже стало ясно, что по телефону я ничего не добьюсь. Проблема в том, что в кармане у меня оставалось около десяти евро.

«Надо идти в посольство прямо сейчас», — сказала я себе.

После этого я окажусь в четырех стенах и меня уже не выпустят в город. Да что там, после всех моих приключений, наверное, французские власти распорядятся не давать мне визу, и я больше никогда не увижу Париж.

Все это было ужасно обидно. А Версаль? Как же я буду без Версаля? Неужели этот волшебный мираж так и останется для меня всего лишь картинкой из телевизора?

Вы скажете, что я идиотка, и будете тысячу раз правы. Вы скажете, что, когда человеку угрожает смертельная опасность, надо прежде всего спасать свою шкуру, а не думать о Парижах и Версалях, и будете правы десять тысяч раз. Но я не считаю себя идиоткой. Просто я человек, плохо приспособленный к жизни, и так было всегда, сколько я себя помню. В детском саду каждый, кто хотел, отбирал у меня игрушки, и мне даже в голову не приходило жаловаться. Позже я хотела пойти учиться на мультипликатора, но родители сказали — какая мультипликация, кому это нужно, ступай на юридический. Нужно делать деньги, нужно делать карьеру, расталкивая всех локтями, нужно идти по головам, если понадобится. Но я равнодушна к деньгам — настолько, насколько можно быть к ним равнодушным в наше меркантильное время, и мне скучны карьерные интересы. Я люблю тишину, покой и уют, чтобы в комнатах была красивая мебель, за окном — красивый вид, а рядом со мной — человек, который меня ценит. Я люблю книги, путешествия, яркие фотографии, приятные впечатления, а вместо этого приходится бросать юридический, потому что родители погибли и их стройная и на редкость логичная картина мира, где я занимаю место юриста, гребу деньги лопатой и гляжу на всех свысока, погибла тоже. Более того, обнаружилось, что с деньгами у меня напряженка, и надо срочно идти работать, куда берут. В мобильном салоне я не продала ни одного телефона — как сказал мне Денис, «у тебя такой вид, будто ты витаешь в облаках, а покупатели терпеть этого не могут». В конце концов я оставила работу, и мы стали жить вместе, но его родители, ох, родители, чего они только обо мне не говорили. И обуза я, и каши со мной не сваришь, и лентяйка, и делом заниматься не хочу (угу, по три часа в день у плиты, да еще мытье посуды, глажка, уборка и все остальное — не моих рук дело, а так, взмахнула волшебной палочкой, и все само сделалось). Больше всего их, по-моему, бесило, что я не обращаю внимания на их нападки. Впрочем, я уверена, они бы отыскали недостатки в любой девушке, которая стала бы жить с их сыном, будь она даже умница, красавица, спортсменка и обладательница собственной нефтяной трубы в придачу.