Тайна Кломбер Холла - Артур Конан-Дойль

- Это ужасно - ждать в бездеятельности, когда он, может быть, нуждается в нашей помощи...

- Боюсь, что наша помощь так или иначе будет для него бесполезной. Тут действуют силы, не допускающие человеческого вмешательства. И потом, как мы поможем? У нас нет никаких указаний, куда они могли направиться, а блуждать наугад по пустоши в темноте - значит зря тратить силы, которые могут больше пригодиться утром. К пяти рассветет. Через час-другой можно будет подниматься на холм за фулертоновой собакой.

- Еще час, - простонал Мордонт, - каждая минута кажется столетием.

- Ложись на софу и отдыхай, - сказал я. - Ты не можешь лучше помочь отцу, чем собрав все силы, потому что завтра нас, может быть, ожидает трудная дорога. Но ты что-то говорил о пакете для меня от генерала?

- Вот он. - Мордонт вытащил из кармана и протянул мне маленький сверток. - Это наверняка разъяснит все тайны.

Пакет с двух сторон был запечатан черным воском с изображением летящего грифона - генеральской печатью. Дополнительной страховкой служила широкая клейкая лента, ее пришлось разрезать перочинным ножом. На обертке пакета размашистым почерком было написано: "Для Дж.Фотерджила Вэста, эсквайра.", а ниже: "Передать этому джентльмену в случае исчезновения или кончины Дж.Б.Хизерстоуна, кавалера Креста Виктории, отставного генерал-майора Индийской армии."

Итак, мне предстояло, наконец, узнать мрачную тайну, бросившую тень на нашу жизнь. Внутри лежала небольшая пачка пожелтевших листков и письмо. Я придвинул поближе лампу и вскрыл его. Там стояла дата - семь часов вчерашнего вечера - и вот, что следовало за ней.

"Дорогой Вэст!

Я давно должен был удовлетворить ваше вполне естественное любопытство по тому поводу, о котором мы не раз имели случай беседовать, но сдерживался ради вас самих. Я знаю по собственному печальному опыту, как изводит и лишает мужества вечное ожидание катастрофы, когда вы не сомневаетесь, что она наступит, и не можете ни предотвратить ее, ни ускорить.

Хотя беда коснется только меня, но я сознаю, что та непроизвольная симпатия, которую вы, как я замечал, ко мне питали, и ваше отношение к отцу Габриэль причинят вам страдание, если вы узнаете, какая безнадежная и в то же время неясная судьба мне грозит. Я боялся смутить ваш покой, и поэтому молчал, хотя молчание недешево мне стоило, потому что изоляция - не последнее бремя из тех, которые меня угнетают.

Но многие признаки, и главный среди них - появление на побережье буддистов, о чем вы мне рассказали утром, убедили меня, что изнурительное ожидание, наконец, истекает, и близится возмездие.

Почему мне позволили прожить после моего преступления почти сорок лет, это выше моего понимания, но, может быть, хозяева моей судьбы знали, что такая жизнь - величайшее из всех наказаний.

Ни на час, днем или ночью мне не разрешалось забыть, что я предназначен в жертву. Их проклятый астральный звон сорок лет играл мне отходную, напоминая, что нет на земле такого места, где я мог бы надеяться на спасение. О, покой, благословенный покой развязки! Что бы ни ожидало по ту сторону могилы, там я избавлюсь, по крайней мере, от этого трижды проклятого звука.

Мне нет нужды возвращаться к тому злосчастному делу снова и пересказывать события пятого октября 1841 года вместе со всеми обстоятельствами, приведшими к гибели Гулаб Шаха, старшего адепта. Я вырвал несколько страниц из своего старого дневника, там вы найдете подробный рассказ, а другое, независимое сообщение сэр Эдвард Эллиот, артиллерист, опубликовал в Индийской Звезде несколько лет назад, не называя, впрочем, имен.

Мне известно, что многие, даже хорошо знающие Индию люди, решили, что сэр Эдвард дал волю воображению, и его рассказ не имеет реальных оснований. Несколько пожелтевших листков, которые я вам посылаю, докажут, что это не так, и что нашим ученым придется признать силы и законы, доступные людям и служащие людям, но неизвестные европейской цивилизации.

Я не намерен скулить и жаловаться, но не могу не чувствовать, что со мной слишком круто обошлись на этом свете. Видит Бог, хладнокровно я ни одного человека, а тем более старика, не лишил бы жизни. Но я всегда отличался горячностью и упрямством, а в деле, когда кровь ударяла мне в голову, совсем терял власть над собой. Ни капрал, ни я, пальцем бы не тронули Гулаб Шаха, если бы не видели, как к его соплеменникам при виде него возвращаются силы. Ладно, это старая история, и ни к чему обсуждать ее теперь. Пусть никакого другого беднягу не постигнет та же злая судьба!

А теперь, прощайте! Будьте хорошим мужем Габриэль, а если вашей сестре достанет храбрости породниться с такой чертом меченной семьей, как наша, что ж, пусть. Я оставляю достаточно, чтобы моей бедной жене спокойно жилось. Когда она присоединится ко мне, я бы хотел, чтобы все разделили между детьми поровну. Если вы узнаете, что меня больше нет, не жалейте, а поздравьте вашего несчастного друга

Джона Бертье Хизерстоуна."

Я отбросил письмо и вытащил тонкую пачку грубых шероховатых листков, хранящих разгадку тайны. Смятый и лохматящийся левый край с сохранившимися до сих пор следами клея и ниток доказывал, что листки вырваны из толстой тетради. Чернило местами почти совсем выцвело, но поперек первой страницы шла надпись размашистым четким почерком, сделанная, очевидно, намного позже, чем все остальное: "Дневник лейтенанта Дж.Б.Хизерстоуна. Тульская Долина, осень 1841 года", и ниже: "Этот отрывок содержит рассказ о происшествиях первой недели октября указанного года, включая бой в Терадском ущелье и смерть человека по имени Гулаб Шах."

Сейчас этот документ лежит передо мной, и я снимаю с него дословную копию. Если там и окажется кое-что, не имеющее прямого отношения к делу, могу только сказать, что предпочел опубликовать необязательное, но не дать сокращениями повода подозревать недостоверность пересказа.

Глава 15. Дневник Джона Бертье Хизерстоуна.

Тульская Долина, 1 октября 1841 г. - Прошли к фронту Пятый Бенгальский и Третий Ее величества. Завтракал с бенгальцами. Последние новости из дому: двое полоуммных, по имени Френсис и Бен, покушались на жизнь королевы.

Зима обещает быть суровой. Снеговая линия спустилась на добрую тысячу футов, но перевалы еще несколько недель останутся открытыми, а хоть бы и закрылись, мы расставили столько зимников, что Поллок и Нотт не затруднятся их найти. Судьба армии Эльфстона им не грозит. Хватит и одной такой трагедии на целое столетие.

Эллиот с артиллерией и я отвечаем за безопасность транспортов на протяжении двадцати, примерно, миль, от устья долины до нашей стороны деревянного моста через Лотар. Гудинаф со стрелками отвечает за другую сторону, а полковник Сидней Герберт с инженерами инспектирует оба участка.

Силы наши недостаточны. У меня рота, половина нашего батальона и

эскадрон соваров, от которых в горах никакого толку. У Эллиота три

пушки, но у него люди слегли в холере, и сомневаюсь, что обслуги

осталось хоть на две (NB - стручковый перец помогает от холеры,

испытано).

С другой стороны, каждый конвой обычно идет с собственной охраной, хоть и до абсурда недостаточной. Эти поперечные долины и ущелья кишат африди и патанами, а они такие же ярые грабители, как и фанатики. Удивляюсь, как они до сих пор еще не разграбили ни одного нашего каравана. Они вполне успеют разгромить его и вернуться в свои горные убежища прежде, чем мы сумеем вмешаться. Их удерживает только страх.

Будь моя воля, я бы повесил по одному в устье каждого ущелья на страх бандам. Посмотреть на них - воплощение дьявола, нос крючком, губы толстые, грива спутаных волос и самая сатанинская усмешка. С фронта никаких известий.

2 октября. - Надо и впрямь потребовать у Герберта еще одну, по крайней мере, роту. Уверен, что первая же серьезная атака перережет сообщение. Сегодня утром мне прислали две срочные депеши с двух разных позиций, отстоящих друг от друга больше, чем на шестнадцать миль, в обеих говорится, что по некоторым признакам племена спускаются с гор.

Эллиот с одной пушкой и с соварами отправился к дальнему ущелью, а я с пехотой поспешил к другому, но мы убедились, что тревога ложная. Я не видел никаких признаков горцев, и, хоть нас и приветствовали горсткой отравленный пуль, ни одного негодяя изловить не удалось.

Ну, попадись они только мне в руки! У меня расправа будет такая же

короткая, как в суде Глазго с любым шотландским разбойником. Эти

беспрестанные тревоги могут ничего не значить, а могут означать, что

горцы скапливаются и что-то замышляют.

С фронта давно ничего не было слышно, но сегодня прибыл конвой с ранеными, и мы узнали, что Нотт взял Газни. Надеюсь, он поджарил всех черномазых, какие ему там попались.

О Поллоке ни звука.

Батарея на слоновьей тяге прибыла из Пенджаба, на вид в хорошем состоянии. С ней несколько выздоравливающих возвращались в полки. Я никого не знаю, кроме Мостинга из гусарского и молодого Блэксли: он был моим фагом *) в Чартерхаузе, и с тех пор я увидел его в первый раз.