325 000 франков - Роже Вайян

Ратуя за благоразумие, Серебряная Нога этим как бы компенсировал себя за неразумно прожитую жизнь.

Жюльетта была в том возрасте, когда красивые девушки начинают осознавать свою силу. Она внушала всем мужчинам одинаковые желания, и поэтому все они были для нее равны. Пока еще она не испытала унижений и слушалась только голоса своего сердца.

Вот что мне рассказали о ней: как-то она шла по поселку Мореля и встретила Фландена, старого рабочего, одиноко доживавшего свой век рядом с болотом, в бывшей печи для обжига кирпичей. Он прошелся по ее адресу.

В ответ Жюльетта протянула ему свои губы:

— На, папаша Фланден, целуй! Никогда уже больше тебе не придется смаковать такие губки.

До сих пор ей удавалось избежать унижений главным образом потому, что она упорно продолжала работать, несмотря на все подарки и заманчивые предложения, которые ей делали. Она склеивала пластмассовые изделия в сборочном цехе «Пластоформы». Она знала, что, если бы даже Поль Морель вздумал ее выгнать с фабрики, она всегда нашла бы другую работу. Она оставалась работницей. Поэтому она имела возможность обращаться с поклонниками так, как хотела.

Но это ненадолго. Ее сломят, либо Поль Морель, либо Жюль Морель, а может быть, даже и Серебряная Нога, который сделает это для кого-нибудь из своих посетителей. Это так же бесспорно, как то, что бионнскую велогонку должна была выиграть или красная майка — Ленуар, или голубая майка греноблец. Но в тот вечер вид Жюльетты еще вызывал ничем не омраченную радость. Будь я художником старой школы, я бы выбрал ее для аллегории щедрости.

Поль Морель побледнел. Он что-то быстро говорил, постукивая рюмкой по мраморной доске столика. Жюльетта явно заскучала. У нее опустились уголки губ. Мне стало неприятно, я представил себе, что пройдет время и у нее около рта появятся горькие морщинки.

Было уже за полночь. Открылась дверь, и вошел Бюзар. Увидев, что в кафе, кроме нас четверых, никого нет, он хотел было уйти, но Серебряная Нога громогласно объявил:

— А вот и чемпион пресса!

Я пригласил Бюзара за наш столик, Серебряная Нога встал, чтобы налить Морелю и Жюльетте еще по одной большой рюмке коньяку. Он задержался, болтая с ними, и мы остались с Бюзаром вдвоем. Он рассказал мне о своем пятнадцатичасовом рабочем дне.

— Ты должен пойти выспаться.

— Мне совершенно не хочется спать.

Он нахмурил брови, и от этого расстояние между глазами показалось еще меньше. Выражение лица у него стало еще более упрямое.

После работы, как он мне сообщил, он зашел в кафе, где танцуют, и Мари-Жанны там не застал. В то же время, как я только что узнал от него, он сам послал предупредить Мари-Жанну, что отправится прямо домой. Видимо, он хотел проверить, не пошла ли она все-таки танцевать.

После этого он пошел в поселок и постучал к ней в окно. Она не отозвалась.

Он не стал настаивать из боязни разбудить ее мать, по его словам, а на самом деле, как мне кажется, из страха рассердить Мари-Жанну.

— Правда, мы должны были увидеться только во вторник, но она же знает, что я работал с восьми утра. Не очень-то она… — Бюзар подыскивал слово. — …не очень-то она внимательна.

Я предложил ему выпить рюмочку рому.

— Идет. Может быть, после этого мне удастся заснуть.

Я крикнул:

— Рюмку рому для Бюзара.

— Я сама ему подам! — крикнула Жюльетта.

Она стремительно вскочила и убежала за стойку. Поль Морель возбужденно что-то говорил Серебряной Ноге, видимо, жаловался. Я предложил составить оба столика вместе.

— Очень хорошо! — крикнула Жюльетта.

Морель не посмел противиться, и я просил налить всем по большой рюмке рому. В то время как мы пили, Жюльетта сказала, показывая на Мореля:

— Он ревнует.

— Такую нельзя ревновать, — возразил Морель.

— Он ревнует меня к своему отцу, потому что тот повез меня на регату.

— Я не ревную. Но я не позволю тебе делать из меня посмешище.

Он обратился к нам за поддержкой.

— На парусных гонках было полно моих знакомых, которые часто видели меня с Жюльеттой. Теперь они скажут, что отец переманил мою девку.

— А ты опостылел твоей девке, — резко возразила Жюльетта.

— Понятно, деньжата у старика.

— Мне не нужен ни отец, ни сын. Хватит! — сказала Жюльетта.

— Я изучил старика. Ты совсем не в его вкусе. Он повез тебя только, чтобы похвастаться.

Жюльетта в свою очередь обратилась к нам за поддержкой.

— Сами видели, я его за язык не тянула. Сыну важнее всего его самолюбие, а отцу — похвастаться. А мне какой от всего этого толк? — И, повернувшись к Бюзару, она продолжала: — Ни тот, ни другой не способны сделать ради какой бы то ни было женщины то, что ты делаешь для Мари-Жанны.

Бюзар подозвал Серебряную Ногу:

— Еще по рюмке. Теперь угощаю я.

— Нет, — резко возразила Жюльетта.

— Что ты суешься? — спросил Бюзар.

— Хочешь — угощай, но сам не пей больше ни рюмки. Я тебе запрещаю.

— По какому праву ты мне запрещаешь?

— Разве ты не понимаешь, что они тебя съедят?

— Кто?

— Отец и сын.

— Ну и забавная же ты, — проговорил Бюзар.

Серебряная Нога налил всем рому и с вопросительным видом держал бутылку над рюмкой Бюзара.

— Так как же? — спросил он подмигивая.

— Лей.

Бюзар потянулся с рюмкой к Морелю.

— Твоя машина просила тебе кланяться.

— Что ты хочешь сказать?

— Жюльетта права. Но вам меня не съесть, потому что я смоюсь.

— Короткая же у тебя память, — возразил ему Морель. — Разве не я рыл землю, чтобы дать тебе возможность заработать эти триста двадцать пять тысяч?

— Я идеальная машина, — сказал Бюзар. — При покупке за меня ничего не надо вносить. Единственные твои расходы — содержание этой машины.

— Вот твоя благодарность!

— Через десять лет ты все еще будешь торчать у пресса! — воскликнула Жюльетта.

— Нет, — сказал Бюзар, — я отсюда смоюсь.

Он подозвал Серебряную Ногу.

— Налей еще!

Бюзар выпил залпом рюмку рому и посмотрел на Жюльетту.

— Вот у тебя доброе сердце…

— Я тебя люблю, — проговорила Жюльетта.

— Все понятно, — вмешался Поль Морель.

Жюльетта повернулась к нему.

— Не скоро ты понял.

— Ладно, ладно. — И он деланно рассмеялся. — Выходит, смываться-то надо мне?

— Спокойной ночи, — ответила ему Жюльетта.

— Видите, какая она… — проговорил Поль Морель.

Все молчали. И смотрели на него. Он встал и положил мне руку на плечо.

— Это глупо, но я в самом деле втюрился в нее. — И, обращаясь к Серебряной Ноге, сказал: — Припишешь к моему счету.

— Что именно? — спросил Серебряная Нога.

— Все! — И Поль Морель добавил: — Только на это я и гожусь.

Но в голосе его не чувствовалось озлобления, скорее робость.

Бюзар и Жюльетта смотрели друг на друга и не слышали его.

— Ну, прощайте, — сказал он.

Поль Морель ушел.

Бюзар продолжал смотреть на Жюльетту. Он не казался пьяным. Лицо у него было такое же напряженное, как во время третьего этапа на гонках, когда он после падения продолжал ехать, истекая кровью.

— Ты такая красивая. Как можешь ты путаться с ними?

— Скажи слово, и я сразу забуду, что путалась с ними.

— Я радуюсь жизни, когда вижу тебя.

— Если бы ты захотел, Бюзар…

— Ты же знаешь, я люблю Мари-Жанну.

— Да, верно. Ты любишь Мари-Жанну.

— Ты красивее Мари-Жанны. Ты лучше ее. И мне с тобой лучше. Но почему же так, почему я люблю Мари-Жанну?

— Нам с тобой не везет, — сказала Жюльетта.

— Мари-Жанна немножко похожа на них. Она расчетливая. В ней нет широты.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я буду ее защищать.

— Ты на это способна.

— Да, потому что я ставлю себя на ее место. Мари-Жанна обороняется…

— От кого?

— Просто обороняется.

— Мы с тобой сильны, как львы, — сказал Бюзар.

— Это только так кажется.

— Вот я — лев. Я твердо решил удрать отсюда. И я удеру. Я не уйду от пресса, пока не заработаю эти триста двадцать пять тысяч. А потом прощай Бионна!

— Львенок ты мой…

— Ты смеешься надо мной?

— Неважно, ведь я тебя люблю.

— Почему ты смеешься надо мной?

— Львы не удирают.

— Просто ты не хотела бы, чтобы я уезжал из Бионны. Вот ты и говоришь, что львы не удирают. Все это потому, что ты любишь меня.

— Ты угадал, — сказала она.

— Серебряная Нога, налей нам еще по рюмке… До чего же ты красивая, Жюльетта!

И так они беседовали до поздней ночи, повторяя все те же вопросы и ответы, все те же восклицания то в одной последовательности, то в другой, но содержание не менялось. Только с каждой рюмкой они говорили все медленнее и медленнее.

Если бы кто-нибудь случайно зашел в бистро, он бы не подумал, что они пьяны. Бюзар сидел слишком прямо на своем стуле, как воспитанные в строгости юноши из старых аристократических семей; воспитание вошло у них в плоть и кровь, поэтому вид у них всегда такой непринужденный, но они умеют в нужную минуту выпрямиться и, как их учили, подобрать живот. Жюльетта редко пьянеет, она выдерживает любое количество спиртного, как горный поток вешние воды.