Русские — не славяне, или Тайна ордена московитов - Георгий Катюк

Ибн-ал-Ибри (XIII в.): «Что касается тюрков, это многочисленный народ, главное их преимущество заключается в военном искусстве и изготовлении орудий войны. Они искусней всех в верховой езде и самые ловкие в нанесении колющих и рубящих ударов и стрельбе из лука».

Историк ал-Джахиз: «Их недостатки и причина их страданий — тоска по родине, стремление к странствиям, страсть к набегам, влечение к грабежам и сильная привязанность к своим обычаям. Они хуже относятся к тому, кто не знает об их правах. И когда поставили их в одинаковое положение с другими воинами, они не захотели быть в числе всяких других, они сочли это недостойным себя и указали, что им нужно, и увидели они, что им не пристало терпеть притеснения и пребывать в безвестности».

А вот как описывает Л. Н. Гумилев столкновение орды Бумына, первого тюркского кагана, с телесскими племенами, восставшими в 550 г. против жужаней, союзников тюрков: «Когда телесцы были на середине пути, из ущелий Гобийского Алтая выехали стройные ряды тюркютов в пластинчатых панцырях с длинными копьями, на откормленных боевых конях»[65].

Надо иметь очень богатое воображение, чтобы разглядеть в этих латниках чабанов, отправляющихся на выпас овец. И, заметьте, ни в одной из вышеприведенных фраз нет даже намека на принадлежность тюрков к скотоводству. То есть ответственность за такую интерпретацию их деятельности надо возлагать на современных комментаторов хроник. Тюрки преуспевали исключительно в войнах — вот основной вывод, который можно извлечь из их описаний в источниках.

Впрочем, не только тюрки представлялись исследователям пастухами. Вот какими красками рисует А. Мень в работе «Магизм и единобожие» завоевание Эллады еще одними «пастухами»— дорийцами: «Около 1200 года в Элладу стал проникать с севера дикий пастушеский народ— дорийцы… Повсюду начинаются лихорадочные приготовления. Аттика строит оборонительные сооружения; на перешейке возводят огромный защитный вал, в Микенах и других замках готовятся к осаде: налаживают водоснабжение, увеличивают арсеналы…

Ослабленные (Троянской войной. — Г.К.) ахейцы, которые к тому же не знали настоящей воинской дисциплины, а бросались в бой кому как вздумается, с криком и бранью, не выдержали напора».

«Ужас воинственных ахейских рыцарей, — пишут, комментируя данный фрагмент Д. Калюжный с А. Жабинским, — можно понять. Ведь у диких пастухов, оказывается, есть «длинные железные копья и мечи, и они держатся молчаливым сомкнутым строем; это прирожденные воины, которые наступают как неумолимый вал».

Честное слово, эти «пастухи» — люди не нашего мира! Иначе кто же они, эти непрошеные гости: пастухи или воины? Ведь нельзя обучиться строю, дисциплине, тактике ведения боя, оставаясь при этом пастухами, по одному или двое надзирающими за стадами?..

…Появление пастухов-гиксосов в Египте около 1700 года до н. э. А. Мень рисует в тех же красках и выражениях, в каких обычно описывают вторжение монголов. «Военная аристократия», «боевые дружины», «грозные всадники»… Это косвенно свидетельствует о том, что все летописи написаны по одному шаблону: опять «дикие пастухи» завоевали культурнейшую страну, ставшую непонятно почему для них легкой добычей. Гиксосы, гунны, монголы, — словно где-то работает генератор, вырабатывающий орды диких кочевников.

Еще одни пастухи — арьи — завоевали Индию. Кажется, пастух — самый воинственный человек в истории»[66].

Но вернемся к тюркам. Чтобы как-то объяснить факт их милитаризации, историки пользуются следующим аргументом. Кочевники-де вырабатывали воинские навыки в постоянной борьбе за пастбищные угодья. Но этот довод не представляется серьезным. Ведь плотность населения в Восточной Азии, считающейся родиной тюрок, в то время была настолько низкой, что по большей части ее территории вообще не ступала нога человека. Свободных пастбищ было сколько угодно, завоевывать их не было никакой необходимости.

В рамках версии о воинской принадлежности тюрок получает объяснение и странный феномен двоевластия (со-правительства), сплошь и рядом встречающийся на страницах исторической литературы.

Данный принцип действовал, к примеру, в Хазарском каганате. Там имелась нелепая, на первый взгляд, ситуация: страной номинально управлял каган, но реальная власть, в том числе и право устранять (убивать) кагана, принадлежала царю или каган-беку (шаду) из тюрок. Особенно курьезно выглядит обычай душить кагана шелковым шнурком до полусмерти, спрашивая его о том, сколько лет он желает царствовать.

Вот что пишет арабский историк ал-Истахри, пораженный фактом хазарского двоевластия: «У кагана власть номинальная, его только почитают и преклоняются перед ним при представлении…, хотя хакан выше царя, но его самого назначает царь»[67].

Такое могло происходить только в том случае, если каган, не имея собственной армии, пользовался армией, набранной из хазар, предводитель которых становился соправителем кагана и, по сути, главным действующим лицом в хазарской политике.

Не таким уж наивным выглядит в данном контексте мнение историка-неформала Н. А. Морозова о хазарах, как о роде войск (гусарах), с коим он нас ознакомил на страницах своей книги «Христос». И дело здесь не только в созвучии. Ведь хазары служили и в Византийской армии в качестве катафрактариев, т. е. тяжеловооруженных всадников, что не только объединяет их с гусарами, как с разновидностью солдат, но и подтверждает их наемническую сущность. Хазары в качестве наемников (каваров, кабаров) упоминаются и в воинстве мадьярского вождя Арпада, обрушившегося в IX в. на Великоморавское государство.

Все это ставит под сомнение определение хазар как этноса.

Этим выводам отвечает и уверенность Гумилева в хазарском происхождении еще одних «всадников» — казаков.

Не послужило ли копье катафрактария, будь то хазар (гусар) или алан (улан), прототипом казацкой пики?

Итак, принадлежность тюрок к воинской касте не вызывает сомнений и не является открытием. Уже Гумилев определял их как «народ-войско». Но мы не скажем о них ничего, если скажем только это. Основной вопрос заключается в следующем: являются ли тюрки этносом, или это только другое наименование тех же вольнонаемных солдат без рода и племени, своеобразных «джентльменов удачи», какими на поверку оказались куманы и хазары, т. е. сословие или род войск?

И вот что приходит на ум в этой связи.

Этноним «тюрк» — весьма древнего и совсем не азиатского происхождения. Гумилев, правда, выводит его из китайского наименования обитателей так называемого Великого Тюркского каганата — «ту-кю». Но эта привязка абсолютно искусственна. Не много общего между терминами «тюрк» и «ту-кю». К тому же тюрки каганата, где правящим был род Ашина, монголоидны и монголоязычны: Гумилев считает их сяньбийцами, т. е. древними монголами, обретшими тюркоязычность позже, в контактах с окружающими народами. Не таковы тюрки вообще: в основной своей массе они европеоиды. Да и понятие о них появляется намного раньше Великого Тюркского каганата, существовавшего в VI–VIII вв.

Взять хотя бы сказания о Великом Туране — легендарной прародине всех тюрок, якобы существовавшей три тысячи лет тому назад. Упоминание о нем можно найти в поэме Фирдоуси «Шахнаме». Некоторые историки отрицают принадлежность туранцев к тюркскому этносу на том основании, что последние были ираноязычными. Но отчего тогда территория древнего Турана совпадает с территорией расселения современных тюркских народов — Туркестаном? Да и совпадение названий «туранцы» и «тюрки» не может быть случайным. К слову сказать, обитателей Великого Тюркского каганата («ту-кю») с тюрками даже название не связывает, не говоря уже о языке и антропологических признаках.

Отнесение туранцев к тюркскому этносу — достаточно устоявшаяся традиция. Уже в «Древнетюркском словаре», составленном на основе памятников тюркской письменности VII–XIII вв., туранцы (туранлы) однозначно определяются как тюрки. Игнорировать эту традицию нельзя, а, значит, «тюрки» — гораздо более широкое и древнее понятие, нежели упомянутые «ту-кю». Причем, лишена смысла привязка его не только к «ту-кю», но и вообще к какому-либо конкретному этносу. К тюркам относят и монголоязычных монголоидов рода Ашина и отуреченных арийцев туркмен (гузов, торков, сельджуков), считающихся потомками парфян. У этих народов, кроме тюркского языка, к тому же, как выяснилось, усвоенного ими на поздних этапах их существования, нет ничего общего. Таким образом, на вопрос, кого считать истинными тюрками, история не дает ответа.

Можно ли в таком случае считать правомерной саму его постановку?

Неопределенность термина «тюрк», а также условность отождествления тюрок с подданными хана Ашина, отмечает сам Гумилев: «Судьба этого слова настолько примечательна и важна для нашей темы, что следует уделить этому сюжету особое внимание. Слово «тюрк» за 1500 лет несколько раз меняло значение. В V в. тюрками, как мы видели, называлась орда, сплотившаяся вокруг князя Ашина и составившая в VI–VIII вв. небольшой народ, говоривший уже по-тюркски. Но соседние народы, говорившие на том же языке, тюрками отнюдь не назывались. Арабы называли тюрками всех кочевников Средней и Центральной Азии без учета языка. Рашид-ад-Дин начал различать тюрок и монголов, очевидно по языковому признаку, а в настоящее время «тюрк» — это исключительно лингвистическое понятие, без учета этнографии и даже происхождения, так как некоторые тюркоязычные народы усвоили тюркский язык при общении с соседями. При таком разнобое в употреблении термина необходимо внести уточнение. Тот народ, история которого описывается в нашей книге, во избежание путаницы мы будем называть тюркютами, так, как называли их жужани и китайцы VI в.