Анна Ахматова. Стихотворения - Анна Ахматова

ВСТУПЛЕНИЕ

Это было, когда улыбалсяТолько мертвый, спокойствию рад.И ненужным привеском болталсяВозле тюрем своих Ленинград.И когда, обезумев от муки,Шли уже осужденных полки,И короткую песню разлукиПаровозные пели гудки,Звезды смерти стояли над нами,И безвинная корчилась РусьПод кровавыми сапогамиИ под шинами черных марусь.

I

Уводили тебя на рассвете,За тобой, как на выносе, шла,В темной горнице плакали дети,У божницы свеча оплыла.На губах твоих холод иконки,Смертный пот на челе… Не забыть!Буду я, как стрелецкие женки,Под кремлевскими башнями выть.

II

Тихо льется тихий Дон,Желтый месяц входит в дом.Входит в шапке набекрень.Видит желтый месяц тень.Эта женщина больна,Эта женщина одна.Муж в могиле, сын в тюрьме,Помолитесь обо мне.

III

Нет, это не я, это кто-то другой страдает,Я бы так не могла, а то, что случилось,Пусть черные сукна покроют,И пусть унесут фонари…Ночь.

IV

Показать бы тебе, насмешницеИ любимице всех друзей,Царскосельской веселой грешнице,Что случится с жизнью твоей —Как трехсотая, с передачею,Под Крестами будешь стоятьИ своею слезой горячеюНовогодний лед прожигать.Там тюремный тополь качается,И ни звука – а сколько тамНеповинных жизней кончается…

V

Семнадцать месяцев кричу,Зову тебя домой,Кидалась в ноги палачу,Ты сын и ужас мой.Все перепуталось навек,И мне не разобратьТеперь, кто зверь, кто человек,И долго ль казни ждать.И только пышные цветы,И звон кадильный, и следыКуда-то в никуда.И прямо мне в глаза глядитИ скорой гибелью грозитОгромная звезда.

VI

Легкие летят недели.Что случилось, не пойму,Как тебе, сынок, в тюрьмуНочи белые глядели,Как они опять глядятЯстребиным жарким оком,О твоем кресте высокомИ о смерти говорят.

VII ПРИГОВОР

И упало каменное словоНа мою еще живую грудь.Ничего, ведь я была готова,Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:Надо память до конца убить,Надо, чтоб душа окаменела,Надо снова научиться жить.

А не то… Горячий шелест летаСловно праздник за моим окном.Я давно предчувствовала этотСветлый день и опустелый дом.

VIII К СМЕРТИ

Ты все равно придешь – зачем же не теперь?Я жду тебя – мне очень трудно.Я потушила свет и отворила дверьТебе, такой простой и чудной.Прими для этого какой угодно вид,Ворвись отравленным снарядомИль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,Иль отрави тифозным чадом.Иль сказочкой, придуманной тобойИ всем до тошноты знакомой, —Чтоб я увидела верх шапки голубойИ бледного от страха управдома.Мне все равно теперь. Клубится Енисей,Звезда Полярная сияет.И синий блеск возлюбленных очейПоследний ужас застилает.

IX

Уже безумие крыломДуши накрыло половину,И поит огненным вином,И манит в черную долину.

И поняла я, что емуДолжна я уступить победу,Прислушиваясь к своемуУже как бы чужому бреду.

И не позволит ничегоОно мне унести с собою(Как ни упрашивай егоИ как ни докучай мольбою):

Ни сына страшные глаза —Окаменелое страданье,Ни день, когда пришла гроза,Ни час тюремного свиданья,

Ни милую прохладу рук,Ни лип взволнованные тени,Ни отдаленный легкий звук —Слова последних утешений.

X РАСПЯТИЕ

«Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящи»

Хор ангелов великий час восславил,И небеса расплавились в огне.Отцу сказал: «Почто Меня оставил!»А Матери: «О, не рыдай Мене…»

Магдалина билась и рыдала,Ученик любимый каменел,А туда, где молча Мать стояла,Так никто взглянуть и не посмел.

ЭПИЛОГ

Узнала я, как опадают лица,Как из-под век выглядывает страх,Как клинописи жесткие страницыСтрадание выводит на щеках,Как локоны из пепельных и черныхСеребряными делаются вдруг,Улыбка вянет на губах покорных,И в сухоньком смешке дрожит испуг.И я молюсь не о себе одной,А обо всех, кто там стоял со мноюИ в лютый холод, и в июльский знойПод красною, ослепшею стеною.

Опять поминальный приблизился час.Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что, красивой тряхнув головой,Сказала: «Сюда прихожу, как домой».

Хотелось бы всех поименно назвать,Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покровИз бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меняВ канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой странеВоздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,Но только с условьем – не ставить его

Ни около моря, где я родилась:Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часовИ где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсьЗабыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверьИ выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век,Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,И тихо идут по Неве корабли.

ПОЭМА БЕЗ ГЕРОЯ

Окончательная редакция

Триптих

(1940—1965)

Deus conservat omnia[5].

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Иных уж нет, а те далече…

Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом в ночь на 27 декабря 1940 г., прислав как вестника еще осенью один небольшой отрывок («Ты в Россию пришла ниоткуда…»).

Я не звала ее. Я даже не ждала ее в тот холодный и темный день моей последней ленинградской зимы.

Ее появлению предшествовало несколько мелких и не значительных фактов, которые я не решаюсь назвать событиями.

В ту ночь я написала два куска первой части («1913») и «Посвящение». В начале января я почти неожиданно для себя написала «Решку», а в Ташкенте (в два приема) – «Эпилог», ставший третьей частью поэмы, и сделала несколько существенных вставок в обе первые части.

Я посвящаю эту поэму памяти ее первых слушателей – моих друзей и сограждан, погибших в Ленинграде во время осады.

Их голоса я слышу и вспоминаю их, когда читаю поэму вслух, и этот тайный хор стал для меня навсегда оправданием этой вещи.

8 апреля 1943, Ташкент

До меня часто доходят слухи о превратных и нелепых толкованиях «Поэмы без героя». И кто-то даже советует мне сделать поэму более понятной.

Я воздержусь от этого.

Никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов поэма не содержит.

Ни изменять ее, ни объяснять я не буду.

«Еже писахъ – писахъ».

Ноябрь 1944, Ленинград

ПОСВЯЩЕНИЕ

Bс. К.

……а так как мне бумаги не хватило,Я на твоем пишу черновике.И вот чужое слово проступаетИ, как тогда снежинка на руке,Доверчиво и без упрека тает.И темные ресницы Антиноя[6]Вдруг поднялись – и там зеленый дым,И ветерком повеяло родным…Не море ли?Нет, это только хвояМогильная, и в накипаньи пенВсе ближе, ближе…Marche funebre[7]…Шопен.

ВТОРОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

О. С.

Ты ли, Путаница-Психея[8],Черно-белым веером вея,Наклоняешься надо мной,Хочешь мне сказать по секрету,Что уже миновала ЛетуИ иною дышишь весной.Не диктуй мне, сама я слышу:Теплый ливень уперся в крышу,Шепоточек слышу в плюще.Кто-то маленький жить собрался,Зеленел, пушился, старалсяЗавтра в новом блеснуть плаще.Сплю —она одна надо мною, —Ту, что люди зовут весною,Одиночеством я зову.Сплю —мне снится молодость наша,Та, ЕГО миновавшая чаша;Я ее тебе наяву,Если хочешь, отдам на память,Словно в глине чистое пламяИль подснежник в могильном рву.

ТРЕТЬЕ И ПОСЛЕДНЕЕ (Le jour des rois[9])