Память (Книга вторая) - Владимир Чивилихин

Михаил Лунин: «История… не только для любопытства или умозрения, но путеводит нас в высокой области политики».

Иван. Якушкин: «Одно только беспрестанное внимание к прошедшему может осветить для нас будущее».

Николай Тургенев: «Науки политические должны идти вместе с историей и в истории, так сказать, искать и находить свою пищу и жизнь».

Гавриил Батенькой: «История-не приложение к политике или пособие по логике и эстетике, а сама политик;!, сама логика и эстетика, ибо нет сомнения, что история премудра, последовательна и изящна».

Павел Черевнн: «Кто посвящен в таинства истории, для того настоящее вполне постижимо, он прозревает и будущее».

Василий Сухоруков: «В истории человечества события не вырастают сами собою, без связи с прошедшим».

Никита Муравьев: «Тогда даже, когда мы воображаем, что действуем по собственному произволу, и тогда мы повинуемся прошедшему, дополняем то, что сделано, делаем то, что требует от нас общее мнение, последствие необходимое прежних действий, идем, куда влекут нас происшествия, куда прорывались уже предки наши».

Александр Бестужев: «Для нас необходим фонарь истории… Теперь история не в одном деле, но и в памяти, в уме, на сердце у народов. Мы ее видим, слышим, осязаем ежеминутно: она проницает нас всеми чувствами».

5

В отрочестве любил я листать книги первых исследователей Сибири, Алтая, Приморья и Камчатки-К;рашенинникова и Палласа, Пржевальского и Арсеньева, и уж совсем завораживающе музыкально звучали две странные, непонятного происхождения двойные фамилии путешественников, бороздивших дальние моря и пустыни: Миклухо-Маклай и Грумм-Гржимайло. Мне, помню, нравилось громко произносить их имена и прислушиваться, как они звучат… Николай Миклухо-Маклай!.. Григорий Грумм-Гржимайло!.. В первом клокотала перекатистая рифма, во втором гремел гром.

Впервые мы встречаемся с именами самых знаменитых своих соотечественников в школьные годы-учитель назовет или в учебнике прочтешь, однако позже нередко случается так, что большинство этих имен не успевает по-настоящему раскрыться для тебя, пока не встретишь потом ненароком нужную книгу или журнальную статью, и тогда ты вдруг ясно поймешь, что такого человека следовало узнать пораньше, потому что он мог из своего будто бы небытия решительно повлиять на твою судьбу или, по Крайней мере, через тебя на твоих детей…

Про Миклухо-Маклая, однако, в школе я ничего не слышал, но мне повезло — случайно обменял у парнишки с соседней улицы книгу самого путешественника на птичью клетку-двухлопушку с голосистым щеглом. Этот товарообмен для меня был очень выгодным, потому что клетку я делал сам и мог сделать другую такую же, даже лучше, щегол поймался в хлопушку тоже сам, и их еще много летало над Сибирью, но где бы я взял такую книгу или денег на нее?

Прочел я это скромное довоенное издание в зеленом, сдается, обложке, однако мелкие факты из новогвинейского дневника ученого довольно быстро и прочно забылись; помню только, как пришелец, впервые увидев воинственно настроенных папуасов, улегся на праву спать, что сразу покорило жителей джунглей, как потом он лечил больных и остановил войну между деревнями и как перед отъездом жители острова упрашивали его навсегда остаться с ними. И еще застряли в памяти пестрота новогвинейских впечатлений Миклухо-Маклая да, верно из предисловия, маршруты его путешествий, потому что я, очевидно, про_— следил их тогда по карте, — они на моей лесной и снежной родине, отстоящей дальше, чем какое-либо другое место на земле от марей и океанов, звучали так завлекательно и зазывно — Канарские острова, Марокко, Таити, остров Пасхи, Австралия, Острова Зеленого Мыса, Новая Гвинея…

Вспоминается еще один случай — послевоенныи, черниговский. Должно быть, всюду можно найти человека, который сильнее других любит и лучше прочих знает родные края-живые подробности больших событий истории, когда-либо посетивших эти места, приметные строения в округе, в том числе и навсегда уничтоженные войнами и небрежением, предания, родословные, судьбы интересных земляков, драгоценных документов и вещей. Их называют Привычно краеведами, происходят они из бывших учителей, врачей, журналистов, военных, музейных, партийных и советских работников, и новая их служба, в которой они пребывают незаметно, часто донельзя скромно, чрезвычайно важна и нужна-они прививают согражданам привязанность к их родине, а через нее — к большой Родине, к миру и жизни, а сами эти увлеченные отставные трудяги, кажущиеся подчас чудаковатыми, составляют кое-где высшую духовную ценность местного общества, потому что выступают в добровольной роли Хранителей Памяти. Интересную новизну подметил я в последние годы — таких патриотов и знатоков становится все больше среди молодых…

Так вот, в Чернигове много лет назад встретился мне местный старичок, изработавший себя в газете и бросивший писать даже «информушки». Он-назову его Иваном Ивановичем-сновал по редакционным закоулкам, всем почему-то был нужен, особенно начинающим журналистам. Мои очерки и заметки Иван Иванович быстро и ловко переводил на украинский, хотя был русским, приговаривая:

— Послушайте, дорогой, совет старого газетного сазраса: вычеркивайте слово «работа» из своих писаний совершенно, и тогда оно будет у вас встречаться не более трех раз на странице…

Изан Иванович рассказал мне о таинственной судьбе «Святой Феклы» — гениальной фрески из черниговского Спаса, первым поведал, что в Чернигове работали и были похоронены баснописец Леонид Глебов и прозанк-реалнсг Мпхайло Коцюбинский, что из этих мест происходят Тычина, Довженко, Десняк…

— А Новгород-Северский, между прочим, дал князя Игоря! Местную гимназию закончили педагог Ушпнскнй, писатель-народник Михайлов, ученый и революционер Николай Кибальчич, который перед казнью набросал схему ракетного космического аппарата. В Вороньках похоронены Сергей и Мария Волконские, Александр Поджио… А в Стародубе — корни Миклух.

— Каких Миклух?

— Неужели вы никогда не слышали о Николае Миклухо-Маклае?

— Почему же, слышал.

— На Черниговщине жили деды-прадеды ученого, и отец его Николай Миклуха тут родился. Русская история знает двух братьев-Владимира, что, будучи командиром броненосца «Адмирал Ушаков», геройски погиб в Цусимском морском сражении, и Николая — великого человека, хотя и маленького росточка, и хлипкого телосложения, и вроде бы второстепенных научных интересов…

И правда, среди множества разных наук издавна существуют немодные, «тихие», имеющие весьма относительное прикладное значение. Не сулит облегчения труда в промышленности и земледелии, например, собиратель и знаток фольклора или археолог, никому не обещает прибылей специалист по языкам исчезнувших племен или палеонтолог. Рыцарем таких неглавных наук, не усиливающих власть людей над природой и не увеличивающих количество наших вещей, был и Николай Миклухо-Маклай, и распространенные представления о нем чаще ограничиваются начальными сведениями-ну, путешествовал по экваториальным и южным морям, жил среди папуасов, сумел завоевать их уважение и любовь, описывал быт, нравы, обычаи дикарей, собирал экзотические коллекции, ну и что? А то, что за этими общими представлениями ускользает подлинный облик Николая Миклухо-Маклая как великого ученого и человека, гуманиста и патриота.

Признаюсь-я так и не удосужился прочитать обобщающую работу о Миклухо-Маклае, только время от времени через газеты, популярные журналы или радио в память проникали случайные и отрывочные сведения о его необыкновенной жизни. Однажды услышал, как он пропал на целый год, а объявившись, никому ни слова не сказал, где был и что делал. Жил он этот год в джунглях Малаккского полуострова, где до него не побывал ни один европеец, искал этнические корни папуасских племен, но сведения о своей работе не счел возможным публиковать, чтобы малайцы, совершенно ему доверявшие, не назвали это шпионством… Женат он был на дочери премьер-министра Нового Южного Уэльса, встречался с Александром III, и между ними произошло краткое, но серьезное объяснение, поводом которого послужили новогвинейские изыскания ученого, доказавшего, что папуасы, считавшиеся европейскими колонизаторами низшей в человеческом роду расой, умны, добры, практичны, на их теле волосы растут не пучками, а как у других смертных, в том числе, естественно, и у российского царя, и вообще все люди в принципе по природе своей равны…

Император, порассуждав о диких и культурных народах, изволил назвать россиян далекими от европейцев, тунгусов от русских, а любезных посетителю «папуанцев» более дикими, нежели тунгусы, и посему, дескать:

— Какое же, помилуйте, возможно братание? Достойно сожаления, однако же, по нашему разумению, преждевременны ваши старания, господин Маклай, а потому и напрасны, хотя по-христиански, быть может, похвальны. Да только как бы похвальность эта не взбаламутила кого до поры…